Арша́к Арсе́нович Тер-Маркарья́н (род. ) - русский советский поэт .

Биография

Я люблю и уважаю Арашака Тер-Mаркарьяна и как поэта, и как человека. Он был замечательным, заботливым и грамотным редактором отдела поэзии в "Литросии", жаль, что ушел на отдых… А как он читает стихи, как рассказывает… Заслушаешься… А как он верен ушедшему другу - великому поэту Борису Примерову. Такая чистота и верность - редкое явление в нашей литературе…

Награды и почётные звания

• Премия Ленинского комсомола
• Международная премия «Дружба» (Республика Болгария)
• Медаль «К 100-летию М. А. Шолохова»
• Золотая медаль Константина Симонова
• Медаль «200 лет со дня рождения М. Ю. Лермонтова»

Напишите отзыв о статье "Тер-Маркарьян, Аршак Арсенович"

Примечания

Ссылки

• в каталоге «Библус»
• в энциклопедии фонда «Хайазг»
• на сайте журнала «Меценат и Мир»
• Минералов Ю. И. // Литературная Россия , № 11, 19 марта 2004
• // Завтра , № 11 (172), 18 марта 1997.
• // Московский литератор , № 416

Отрывок, характеризующий Тер-Маркарьян, Аршак Арсенович

– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.

Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.

Симон Тер-Петросян

Сталин. Мой товарищ и наставник

От редакции

Незадолго до своей трагической гибели в июле 1922 года Симон Аршакович Тер-Петросян, известный под партийной кличкой «Камо», передал для редактирования своему другу Ираклию Георгиевичу Капанадзе, бывшему преподавателю русского языка и литературы Третьей тифлисской мужской гимназии, рукопись книги воспоминаний о Иосифе Виссарионовиче Сталине, земляке, наставнике и товарище по революционной борьбе. Камо не очень хорошо владел русским языком (когда-то Сталин был его репетитором по этому предмету) и понимал, что его воспоминания, написанные на русском, нуждаются в профессиональной редактуре. По плану Камо его воспоминания о Сталине должны были стать своеобразным подарком к 45-летию Сталина, но этому плану не суждено было осуществиться. После гибели Камо рукопись и отредактированный ее вариант остались у Капанадзе. Можно только предполагать, почему Капанадзе не передал ее вдове Камо или в какое-то из издательств для публикации. Вероятнее всего, Камо просил не передавать отредактированного варианта никому, кроме него самого, и Капанадзе не считал себя вправе как-то распоряжаться рукописью. Рукопись и ее отредактированный вариант после смерти Ираклия Капанадзе в 1974 году вместе со всем его архивом перешли к дальней родственнице Тинатин Давидовне Майсурадзе (своих детей у Ираклия Георгиевича не было). В 70-е и тем более в 80-е годы в СССР не было возможности для публикации воспоминаний о Иосифе Виссарионовиче Сталине. Если в 70-е его роль в истории СССР и всего мира просто замалчивалась, то в 80-е, на волне так называемой «гласности», имя вождя всячески очернялось. После развала СССР в Грузии сложилась обстановка, в которой также не могло быть речи о публикации воспоминаний Камо. В городе Гори, на родине Сталина и Камо, был закрыт музей Камо, звучали требования о закрытии музея Сталина, а в Тбилиси неизвестные вандалы дважды оскверняли могилу Камо в Пушкинском сквере, что вынудило родственников Камо перенести его прах на Вакийское кладбище и захоронить его рядом с могилой родной сестры Джаваир Аршаковны Хухулашвили (Тер-Петросян).

Ценный архив мог погибнуть на чердаке дома, в котором жила Тинатин Майсурадзе, умершая в 2013 году, если бы не группа местных энтузиастов-историков, собирающая материалы о старом Тифлисе. Найдя воспоминания Камо, они пытались опубликовать их в Грузии, но ни одно из современных грузинских издательств не проявило интереса к этой поистине бесценной хронике революционной эпохи, следствием чего стала публикация воспоминаний в нашем издательстве. Как говорится, нет худа без добра.

Мы выражаем глубокую признательность Мамуке Гелашвили и Николозу Беридзе за то, что они спасли от гибели и сделали достоянием общественности воспоминания Камо. Ценность этих воспоминаний в том, что они касаются юных лет Сталина, наименее освещенного периода его жизни, и в том, что автором их является не просто современник вождя, а его друг и соратник по революционной борьбе, пламенный революционер, которого Владимир Ильич Ленин называл человеком «совершенно исключительной преданности, отваги и энергии».

Предисловие

По совету Максима Горького некоторое время назад я начал писать автобиографию. Писатель из меня никудышный, но Горький убедил меня в том, что это не важно – для истории важны факты, а не красивые фразы. Я начал писать, но очень скоро бросил это дело. Не от лени, а потому что понял, что сначала я должен рассказать о моем старшем товарище, человеке, который открыл мне глаза и привел меня в революцию – о Иосифе Сталине. Скоро ему исполнится 45 лет – круглая, хоть и не совсем, дата. Я решил убить одним выстрелом двух зайцев – сделать подарок моему товарищу и рассказать о том, что он сделал для революции. Сам он никогда о себе не рассказывает, никогда не хвастает тем, что он сделал для дела революции и продолжает делать. Не такой у него характер, но из-за человеческой скромности не должна страдать историческая правда. Некоторые другие революционеры, называющие сейчас себя «ближайшими соратниками Ильича», не сделали для революции и сотой доли того, что сделал Сталин. Но они на виду, их имена и портреты печатаются в газетах каждый день, а о Сталине вспоминают редко и немного. Он и сам не считает, что делает что-то особенное, и не любит похвал в свой адрес. Никогда не забуду, как он отчитал меня, когда я сказал, что Ленин – мозг революции, а Сталин – ее руки. «Революция делается руками народа, а не отдельных личностей», – ответил на это Сталин и потребовал, чтобы я больше не говорил «такой чуши». Я знаю, что революция делается руками народа, но я хотел сказать о том, что организаторский талант Сталина принес делу революции столько же пользы, что и гений Ленина.

Кроме большой исторической цели, есть у меня и маленькая личная цель. Хочется сделать моему товарищу и учителю хороший подарок к его юбилею. Предвкушаю, как он удивится, когда увидит книгу о себе, написанную мною, не только его соратником, но и земляком, человеком, который знал его с детских лет. Придется мне вспомнить правила конспирации, чтобы мой подарок оказался сюрпризом, о нем до поры до времени никто знать не должен. В первую очередь – сам Сталин. Чего доброго, он потребует от меня бросить это «пустое занятие» и заняться «настоящим делом». Мысленно отвечаю ему: «Нет, Иосиф, это совсем не пустое, а очень нужное и важное занятие, ведь сам ты о себе никогда ничего не расскажешь. Люди, которые до революции один раз организовали стачку, теперь считаются «видными революционерами» и «близкими соратниками Ильича», а о твоих заслугах толком никто не знает». После Октября стало хорошо видно, кто с какой целью примкнул к делу революции. Оказалось, что среди товарищей есть и такие, кто руководствовался сугубо личными мотивами. Понимая, что победа коммунизма неизбежна, они заранее позаботились о своей карьере: вступили в партию, старались быть ближе к Ленину, изображали кипучую деятельность. Сталин никогда не думал о личном и никогда не притворялся. Да и как мог думать о личном человек, который много раз смотрел в глаза смерти? Он не раз рисковал жизнью ради общего дела, но относился к этому легко и просто, как купцы относились к издержкам, которых невозможно избежать, разным утрускам. Если без этого в деле не обойтись, то стоит ли вообще обращать на это внимание? Главное – сделать дело, принести пользу партии, революции и народу. Я сейчас не стану касаться того, какую пользу делу революции принес Сталин. Я напишу об этом подробно. Ради этой цели и задуман мой труд. В предисловии я просто хочу подчеркнуть разницу между Сталиным и многими из тех, кого сейчас называют «ближайшими соратниками» Ленина без реального на то права. Соратник – это тот, кто борется наравне, плечом к плечу, на равных. Моя совесть не позволяет мне назвать себя соратником Ильича, но я с полным правом могу назваться соратником Сталина. И я горжусь этим.

Можно сказать, что я дважды познакомился со Сталиным. Первое наше знакомство произошло в детстве. Иосиф на четыре года старше меня и, кроме того, держался всегда очень серьезно, поэтому я воспринимал его как взрослого. Во время второго знакомства я увидел революционного деятеля, человека, способного повести за собой массы. Это произошло весной 1901 года во время первомайской демонстрации в Тифлисе. Иосиф выступал перед рабочими, большинство которых было много старше его, но все они слушали его с таким вниманием, как будто он был старшим. В тот день мой товарищ открылся мне с новой, удивительной стороны. Столько лет прошло, а впечатления этого майского дня свежи в моей памяти так, будто все было только вчера. Но начну я свой рассказ не с этого дня, а с нашего детства в Гори. Чтобы понять человека, надо знать, где он родился и вырос.

Детство в Гори

На первый взгляд наши семьи (моя и Иосифа) были разными. Но только по социальному положению. Я родился в семье купца, принадлежавшего к потомственному священническому роду. Иосиф родился в семье сапожника, отец которого возделывал землю в Диди-Лило. Во всем остальном наши семьи были похожи. И мой отец Аршак Тер-Петросов, и отец Иосифа Виссарион Джугашвили были жестокими домашними тиранами, пьяницами и никчемными людьми. На Кавказе издревле существует культ отца. Отцов, и вообще старших, принято уважать, слушаться их и т. д. Отцами гордятся. Когда встречаются два кавказца, они первым делом говорят друг дружке: «Я – сын такого-то». К сожалению, ни я, ни Иосиф своими отцами гордиться не могли. Мы их стыдились. Я, наверное, стыдился больше. Виссарион Джугашвили тиранил только своих домашних, а мой отец вдобавок издевался над своими работниками. У него в конторе в воздухе витали злоба и ненависть, словно какая-то черная пелена. И такая же пелена была у нас дома. Мне было одиннадцать лет, когда я впервые заступился за мать. Отец ударил меня, а затем потребовал, чтобы я в знак прощения поцеловал ему руку. Я прокусил ему руку до крови. То была моя первая победа в борьбе за справедливость.

Гриценко А. и др. Стихи: сборник / А. Гриценко, С. Гершанова, Г. Сухорученко, А. Тер-Маркарьян, Е. Нестерова. - Ростов н/Д: Рост. кн. изд-во, 1971. - 151 с.

Дарственные надписи:

«В какой-то степени был рад встретиться с учащимися школы № 77 - хорошими людьми. Хотелось бы Вам всем пожелать успехов в учебе и счастья в жизни. Любите литературу она Вам подлинный друг и учитель. А. Тер-Маркарьян. 28/I - 83»

«Читателям библиотеки имени 30 лет Октября - желаю Вам всем успехов в работе, учёбе и всегда любить поэзию. Аршак Тер-Маркарьян. 28/I -83 г.»

Тер-Маркарьян Аршак Арсенович родился 19 января 1938 года в Ростове-на-Дону. Окончил среднюю школу. Работал грузчиком, геологом-испытателем, литературным сотрудником газеты «Комсомолец», был моряком дальнего плавания...

С начала 60-х годов стихи А. Тер-Маркарьяна появляются в областных и районных газетах, в коллективных сборниках «Поэзия рабочих рук», «День донской поэзии», в журналах «Дон», «Молодая гвардия», «Молодежная эстрада», «Дружба», «Литературная Армения» и др. Выходят в свет его первые книжки - «Солнечные километры» (1966) и «Перекрестки весны» (1970).

В 1973 году А. Тер-Маркарьян оканчивает Литературный институт имени М. Горького.

В сборниках «Солончаки» (1975) и «За дальним закатом» (1980), «Подкова дождя» (1984) поэт обращается к новым темам, образам, краскам. Ощутимее становится его тяга к фольклорной стихии.

Много работает А. Тер-Маркарьян над переводами стихов поэтов братских народов СССР и болгарских.

Произведения:

Солнечные километры: стихи/ Послесл. А. Калинина. - Ростов н/Д: Кн. изд-во, 1966. - 47 с.

Стихи. - Ростов н/Д: Кн. изд-во, 1968. - 23 с., портр. - (Поэзия Дона)

Солончаки. - Ростов н/Д: Кн. изд-во, 1975. - 71 с.

За дальним закатом: стихи / Вступ. ст. В. Цыбина. - Ростов н/Д: Кн. изд-во, 1980. - 128 с., портр.

Подкова дождя: стихи. - Ростов н/Д: Кн. изд-во, 1984. - 95 с.

Аршак ТЕР-МАРКАРЬЯН

«Ростовский базар» и другие стихи

Все улетает! Ну и пусть.
И сад представится
оленем,
И сквозь кору
услышу пульс
Румяных
Яблоко биений!
Еще сине. Толпится лето
Дождем у водосточных труб…
Кропает сторож заявленье,
Чтоб
выдали ему тулуп!
И, распахнув подвал,
мгновенно
Седеют, ахнув, мудрецы:
Ведь на жилплощадь Диогена
Вселились нагло огурцы!

РЫБНЫЙ БАЗАР
Виктору Бокову

Боков ходит по базару,
Примагнитил рыбный ряд.
Озорно
блестит глазами,
Ладным бабам,
рыбам рад.
И рублевою приманкой
Рыбы всякие
лежат.

Сазаны на
прилавках.
Будто в шубах сторожа.
А торговка
словами соленными
Загребла…
Балериною селедка
Замерла!
Удивительно кося,
Освещая метры,
Чешую на карасях,
Словно двор монетный!
Все на свете трын-трава!..
Ситцевым утречком
Боков удит слова
Шуточкой, как удочкой.
Клев идет.
И очень бойко…
Для душевной прибыли
Авторучка над блокнотом
Поплавком
запрыгала!..

Шел сорок третий. У болота
Война в окопы залегла.
Как цепи вражеской пехоты,
На город наступила мгла.
И бомбы
бахали.
Белели
В сугробах декабря кресты.
Обозы.
Баржи.
Батареи.
Бараки.
Беженцы.
Бинты.
И до сих пор я слышу крики
За рубежом взрывной волны.
И надо мною, словно крылья,
Шуршат погоны старшины.
Лежу. Вокруг – яры крутые.
Охрипший окрик: «Хлопчик, цел?»
И слезы матери скупые
На обмороженном лице.
Потом подводы нас качали,
Везя куда-то под Казань.
И стали от большой печали
У мамы –
черными глаза!
Уже какой
по счету город!
Нас письма ищут –
не найдут…
Шел сорок третий…
Очень скоро
Отца их бронзы отольют!..

Третий год войны.
Снега
Вьюга закрутила…
На базаре петуха
Мать моя купила.
Объявила: «На завод
Можно и без валенок,
Но зато под Новый год –
Будет борщ наваристый!»
В нашей горнице давно
Голодно,
Не топлено.
Восемь душ. Одно окно.
Одеяло тонкое.
Так и жили.
Белых мух
Он клевал и кашу…
Инкубаторный петух –
Член семейства нашего.
На крыльце
скрипели
дни
В сапогах кирзовых…
Оставались мы одни
В комнате казенной.
Говорил ему слова,
Хвастался. Куда там!...
Мой петух,
как самовар,
На окне кудахтал.
У него был голос,
слух.
Перья ярко-красные…
Третий год войны.
Петух
Жил у нас до праздника.
Занавешивал наш дом
Сумрак,
словно шторы…
Он вставал.
Гремел ведром.
Пол
царапал
шпорами!
И в голодной тишине
Он стучался в ставенки.
Пел петух
назло
войне
На буфете стареньком.
У печи рыдала мать,
Двигала горшками.
Пел петух.
А старший брат
Нож вострил
о камень!..

Я стоял на крыльце. Галактика
Раззвездилась, в небо маня.
Из сарая петух горластый
Вышел,
шпорами чинно звеня.
Он так важно и горделиво
Опускал желтый клюв в медный таз,
Аж, малиновый гребень игриво,
Словно чуб,
прикрывал левый глаз!
Постоял средь воды в серых крагах,
Шею, вытянув в трубу…
И студеные зерна влаги
Перекатывались в зобу.
Ночь прощалась с теплыми снами,
Где-то щелкнул пудовый запор…
Он подумал.
Взмахнул крылами –
И взлетел тяжело на забор.
«Ку-каре-ку!-
Всходили злаки!
«Ку-каре-ку!» -
Проснулась река.
Очень я сожалел, что не знаю
Петушиного языка.
Шалый ветер в три пальца дунул,
Перепрыгнул через забор.
Я сказал бы ему: «Старый дурень,
Сам себе произнес приговор»..
Видел я, как хозяин вечером
Острый нож направил слегка…
Пой, красавец!
Гордись, что у певчих
Удивительно жизнь коротка!
Он, мотнув головою яркой,
Загорланил на весь колхоз,
Словно искры электросварки
Полыхал
Фиолетовый
Хвост!..

Рейсовый автобус
За неделю
Столько километров
Намотал,
Что подумал я:
И в самом деле
Устают
И люди и металл!
В сумраке тревожно
Светят окна.
Мне опять сегодня
Не до сна,
Вижу:
Под открытым небом
Мокнет
У него железная спина!
И, конечно,
Не моя забота,
Но немного жаль тебя,
Старик.
Ты обут в резиновые боты,
В луже у обочины
Стоишь
Как хлыстом,
Стегает небо
Молния!
Я тебе ничем
Не помогу.
Мимо пронеслись
Машины модные,
Фарами
обидно
подмигнув.
И пропали…
Спал автобус мокрый.
А дорога
Вдаль текла, текла…
Было больно очень,
Что не мог я
Дать ему
Домашнего тепла…

Стекало
солнце
нам на робы,
В глазах веселый день рябил…
Был зной такой высокой пробы –
Бери
чекань себе рубли!
А нам грузить зерно в машины –
Не пить у бочек свежий квас!..
Нам бригадир сказал: «Мужчины!
Покажем сельским людям класс!»
О грозы лета, где гремите?
Куда ушли дождем скучать?
Соль – на спине. Огородите
Меня –
и будет Баскунчак!..
Был зной такой,
что травы немо
От жажды раскрывали рты!..
Казалось, он не только небо,
А землю всю озолотил.
Всю – от былинки до деревьев,
Всю – от крыльца и до реки,
Где по тропе глухой деревни
Шли золотые старики…
Еще покуда не смеркалось,
И бронзовели горы дынь,
И роща вдалеке сверкала,
Как ювелирный магазин!
Еще на тихие ромашки
Садился
бабочкою
жар…
Как боцман в голубой тельняшке,
Закат у пристани лежал.
Но в молодом июльском звоне.
Где поднимался
терпкий пар.
Где был под стать червонным зернам
Донской
студенческий
загар,
Хороших песен не хватало.
А в остальном –
кого ругать?..
Я, как подкошенный, устало
Валился
в пышные
стога!
И видел в дальнем полусне,
Как вся земля дремала…
Река лежала на спине
И звездочка считала…

ЦЕЛИНА

Треплет шапку ветрила грубый
И швыряет песок из мглы…
Я вбиваю железные трубы
Мерзлый грунт казахстанской земли!
Ух!-
Целует металл кувалда…
Я такую работу чту!
Ух!-
И мне с большака кивает
Головой полынок за версту!..
И впервые - так захотелось
Отдохнуть в теплом доме чуток…
Бью наотмашь –
Всем юным телом,
Чтоб трубу превратить в цветок.
Степь поет, словно домра бессонная
Будит эхом орлиный рассвет…
Под рубахой – звенит приглушенно
Горсть тяжелых соленых монет…
.Мне еще далеко до пенсии –
Рукавицей стирая пот,
Я кричу бригадиру весело:
«Не геолог я – цветовод!»
Бродит ветер за дюнами волком…
Телогреечку сбросив с плеч,
Хорошо бы на желтом войлоке
Семиреченских трав прилечь!
Эти степи не знали плуга –
Табуны да верблюжьи горбы…
Бью!
Танцует земля упруго
И заходит в горло трубы!
Ветер злой выжимает слезы
И швыряет песок из мглы…
А за мною железные розы
Среди первого снега цвели!..

Гурьбой стояли вишенки,
румянясь в тишине…
Какие были вышивки
у мамы на стене!
Часы
счастливо
тикали,
И, в горнице кружа,
Тончайшей паутиною
Светились кружева.
При свете тусклой лампочки –
Нарядное жилье!
И руки,
словно ласточки,
Летали у нее.
Хотел бы жить у матери
Я вечно,
если б мог…
Чтоб детство не разматывать
Будто
клубок
дорог!
Под шаткий мостик
сгорбленный,
Как нить, издалека,
Через ушко игольное,
Продернулась
Река!..

ВЕЩАЯ ПОЛЫНЬ

Степью горчит
Оказаченный месяц,
Осеребрив моей маме виски…
Моль и другая чердачная нечисть
Драпает прочь
За четыре версты!
…Я отослал его в синем конверте –
Маленький стебель…
Дышите сполна!
Запах полыни хранит беззаветно
Сабельный посвист
И пот табуна…
Дикие тропы.
Кулацкие пули.
Солончаковый шинельный туман.
Радость и горе…
…Рядом уснули –
Женские слезы
И руки крестьян.
…Майские травы возят в корзинах.
Кладут под кровать…
Лечит полынь из станицы Каргинской-
Я отвечаю за эти слова!

САПОЖНИК

В ржавом желобе дождик булькал.
Возле тополя наискосок –
На углу, в старой диктовой будке,
При – тан – цо - вы – вал
Молоток!
Тук да тук – до вечера позднего:
Сапоги, ботинки – горой!
И – ныряли в подошвы гвоздики,
Как мальчишки с моста головой…
У сапожника - сто рук,
Очи – батины.
И подковки – тук да тук –
Разом присобачены!

(Артель «Восток» –
Шило, мыло, молоток!)

И сапожник – лез из кожи,
Приколачивая каблуки,
«Отсиделся…»
- били косо
Взглядами фронтовики…
Уходя, опрокинув маленькую, -
Вешал фартук на крюк.
И несли, качая, как маятник,
Два протеза его…
Тук..
Тук…

РОСТОВСКИЙ БАЗАР

Прилавки южные кричали,
Народ сбивали в полукруг,
Где, словно стрелы из колчана,
Выглядывал
Упрямо лук.
И сонями стеклянных бус
Свисали кисти винограда.
И грудь матросскую
Арбуз
Выпячивал.
Как на параде!
…Сквозь уксусный
Шашлычный дым,
Пропахший перцем и петрушкой,
Увидеть можно
Горы дынь,
Как горки ядер у Царь–пушки.
…Когда грабаркою из кузова
Могучий грузчик
Греб
И скреб.
Горел початок кукурузный –
Как будто мини - небоскреб!
Месяц август!-
Краски яркие-
У неба,
У земли,
У дней…
Снабдил бесплатно ты,
Как яблоками,
Румянцем утренних детей.
Дал цвет – огурчикам,
Горошинам,
Свекле…
Всем травам целины!..
Мне –
Подсказал слова хорошие,
Которым не было цены!

Мама моя,
Анаид Мкртычаевна! –
Холм оседает
В степной стороне…

Вряд ли твой след
На Кавказе отыщется,
Вот отчего
Мне печально вдвойне…

Криво свистят –
Как в ночи ятаганы –
Ветры
По колкой гуляя стерне.

Как вы сюда добежали,
Армяне?
Холм оседает
В донской стороне…

В поисках крова –
Голодные дрогли
(Память,
Она не сгорит на огне),

В спину вонзались ножами
Дороги! –
Холм оседает
В степной стороне…

ЗЕМЛЯКУ

Сколько лет нам с тобою отмерено?
Что нас ждет впереди – свет иль мрак?
Мы отчизне нужны, Юрий Мелихов,
Из станицы Мешковской казак.
Что ж не сядем на старого мерина,
Не уйдем от смертельных атак…
Постоим за себя, Юрий Мелихов,
Из станицы Мешковской казак.
На юру машет
крыльями
мельница
Журавлям вслед –
не может взлететь!..
Будто тезка Григорий Мелихов,
Что из чаши испил огнь и медь…
Переменится,
перемелется,
Солнце полю отвесит поклон…
На боку
зазвенит, Юрий Мелихов,
Саблей
выгнутой
батюшка-Дон!

ПРОЩАНИЕ

В рай ли, ад навеки будешь ввергнут,
Но об этом ведает Господь!..
Бывший ростовчанин Петр Вегин,
Жизнь не отпускала тебе льгот.
Катера у пристани кричали,
Дребезжа, трамвай по рельсам шел…
До утра стихи мы сочиняли,
На спор, накурившись анашой…
За курганом табунились ветры,
Рвали горизонта постромки,
Мы с тобою безоглядно верили
В царское величие строки!
Мы родились под одной звездою,
Что пропахла горькой резедой,
Слава Богу, встретились с тобою
Возле телеграфа, на Тверской.
Молодой.
Отчаянный.
Красивый.
Но с венком терновым на челе…
Душу навсегда отдал России.
Тело подарил чужой земле.
На погосте жаркого Лос-Анджелеса,
Под тяжелой каменной плитой
Ты лежишь, как весточка без адреса,
В той земле, найдя себе покой…
Там в глаза никто не видел снега,
Там бушует Тихий океан…
Бывший ростовчанин Петр Вегин
По фамилии Мнацаканян,
Говорят, что ты рожден в рубашке,
(Ведомо лишь Богу одному),
Только две сестры твои – двойняшки
Плачут горько, горько на Дону.

На окне огонь герани
У крыльца свирепый дог,
Уезжает сын в Германию
В славный город Дюссельдорф.
Никуда уже не денешься,
Только, помни, дорогой,
Мой отец – твой смелый дедушка
На смерть бился с немчурой.
На закат уйдет рассвет,
Дни спешат на нерест…
А по матери твой дед –
Настоящий немец!
Жизнь мчит во весь опор,
Выбирая стойбище…
Оба дедушки, Егор,
Мужики стоящие!
Дюссельдорф, Дюссельдорф,
От фонтанов брызги…
Не давайте денег в долг
Даже самим близким.
Дюссельдорф, Дюссельдорф –
Свет реклам яркий,
Поселились десять дроф
В центре зоопарка.
Дюссельдорф, Дюссельдорф,
Сколько лет лгали нам!
Наломали столько дров,
Чтоб дружить с Германией.
В мире тишь, да благодать,
Как в ночном Кувейте,
Мы не будем воевать
В двадцать первом веке.