Интересные рассказы для учащихся начальной школы. Рассказы Леонида Пантелеева и Ирины Пивоваровой для школьников.

Леонид Пантелеев. БУКВА «ТЫ»

Учил я когда-то одну маленькую девочку читать и писать. Девочку звали Иринушка, было ей четыре года пять месяцев, и была она большая умница. За каких-нибудь десять дней мы одолели с ней всю русскую азбуку, могли уже свободно читать и «папа», и «мама», и «Саша», и «Маша», и оставалась у нас невыученной одна только, самая последняя буква — «я».

И тут вот, на этой последней буковке, мы вдруг с Иринушкой и споткнулись.

Я, как всегда, показал ей букву, дал ей как следует её рассмотреть и сказал:

— А это вот, Иринушка, буква «я».

Иринушка с удивлением на меня посмотрела и говорит:

— Почему «ты»? Что за «ты»? Я же сказал тебе: это буква «я»!

— Буква ты?

— Да не «ты», а «я»!

Она ещё больше удивилась и говорит:

— Я и говорю: ты.

— Да не я, а буква «я»!

— Не ты, а буква ты?

— Ох, Иринушка, Иринушка! Наверное, мы, голубушка, с тобой немного переучились. Неужели ты в самом деле не понимаешь, что это не я, а что это буква так называется: «я»?

— Нет, — говорит, — почему не понимаю? Я понимаю.

— Что ты понимаешь?

— Это не ты, а это буква так называется: «ты».

Фу! Ну в самом деле, ну что ты с ней поделаешь?

Как же, скажите на милость, ей объяснить, что я — это не я, ты — не ты, она — не она и что вообще «я» — это только буква.

— Ну, вот что, — сказал я наконец, — ну, давай, скажи как будто про себя: я! Понимаешь? Про себя. Как ты про себя говоришь.

Она поняла как будто. Кивнула. Потом спрашивает:

— Говорить?

— Ну, ну... Конечно.

Вижу — молчит. Опустила голову. Губами шевелит.

Я говорю:

— Ну, что же ты?

— Я сказала.

— А я не слышал, что ты сказала.

— Ты же мне велел про себя говорить. Вот я потихоньку и говорю.

— Что же ты говоришь?

Она оглянулась и шёпотом — на ухо мне:

Я не выдержал, вскочил, схватился за голову и забегал по комнате.

Внутри у меня уже всё кипело, как вода в чайнике. А бедная Иринушка сидела, склонившись над букварём, искоса посматривала на меня и жалобно сопела. Ей, наверно, было стыдно, что она такая бестолковая. Но и мне тоже было стыдно, что я — большой человек — не могу научить маленького человека правильно читать такую простую букву, как буква «я».

Наконец я придумал всё-таки. Я быстро подошёл к девочке, ткнул её пальцем в нос и спрашиваю:

— Это кто?

Она говорит:

— Ну вот... Понимаешь? А это буква «я»!

Она говорит:

— Понимаю...

А у самой уж, вижу, и губы дрожат и носик сморщился — вот-вот заплачет.

— Что же ты, — я спрашиваю, — понимаешь?

— Понимаю, — говорит, — что это я.

— Правильно! Молодец! А это вот буква «я». Ясно?

— Ясно, — говорит. — Это буква ты.

— Да не ты, а я!

— Не я, а ты.

— Не я, а буква «я»!

— Не ты, а буква «ты».

— Не буква «ты», господи боже мой, а буква «я»!

— Не буква «я», господи боже мой, а буква «ты»!

Я опять вскочил и опять забегал по комнате.

— Нет такой буквы! — закричал я. — Пойми ты, бестолковая девчонка! Нет и не может быть такой буквы! Есть буква «я». Понимаешь? Я! Буква «я»! Изволь повторять за мной: я! я! я!..

— Ты, ты, ты, — пролепетала она, едва разжимая губы. Потом уронила голову на стол и заплакала. Да так громко и так жалобно, что весь мой гнев сразу остыл. Мне стало жалко её.

— Хорошо, — сказал я. — Как видно, мы с тобой и в самом деле немного заработались. Возьми свои книги и тетрадки и можешь идти гулять. На сегодня — хватит.

Она кое-как запихала в сумочку своё барахлишко и, ни слова мне не сказав, спотыкаясь и всхлипывая вышла из комнаты.

А я, оставшись один, задумался: что же делать? Как же мы в конце концов перешагнём через эту проклятую букву «я»?

«Ладно, — решил я. — Забудем о ней. Ну её. Начнём следующий урок прямо с чтения. Может быть, так лучше будет».

И на другой день, когда Иринушка, весёлая и раскрасневшаяся после игры, пришла на урок, я не стал ей напоминать о вчерашнем, а просто посадил её за букварь, открыл первую попавшуюся страницу и сказал:

— А ну, сударыня, давайте-ка, почитайте мне что-нибудь.

Она, как всегда перед чтением, поёрзала на стуле, вздохнула, уткнулась и пальцем и носиком в страницу и, пошевелив губами, бегло и не переводя дыхания, прочла:

— Тыкову дали тыблоко.

От удивления я даже на стуле подскочил:

— Что такое? Какому Тыкову? Какое тыблоко? Что ещё за тыблоко?

Посмотрел в букварь, а там чёрным по белому написано:

«Якову дали яблоко».

Вам смешно? Я тоже, конечно, посмеялся. А потом говорю:

— Яблоко, Иринушка! Яблоко, а не тыблоко!

Она удивилась и говорит:

— Яблоко? Так значит, это буква «я»?

Я уже хотел сказать: «Ну конечно, «я»! А потом спохватился и думаю: «Нет, голубушка! Знаем мы вас. Если я скажу «я» — значит — опять пошло-поехало? Нет, уж сейчас мы на эту удочку не попадёмся».

И я сказал:

— Да, правильно. Это буква «ты».

Конечно, не очень-то хорошо говорить неправду. Даже очень нехорошо говорить неправду. Но что же поделаешь! Если бы я сказал «я», а не «ты», кто знает, чем бы всё это кончилось. И, может быть, бедная Иринушка так всю жизнь и говорила бы — вместо «яблоко» — тыблоко, вместо «ярмарка» — тырмарка, вместо «якорь» — тыкорь и вместо «язык» — ты- зык. А Иринушка, слава богу, выросла уже большая, выговаривает все буквы правильно, как полагается, и пишет мне письма без одной ошибки.

Ирина Пивоварова. КАК МАНЕЧКА И КАТЯ ДРЕССИРОВАЛИ МЫШКИНА

Однажды Катя и Манечка решили стать клоунами в цирке. Они посадили на диван Бобика, куклу Зюзю, корову Маришу из папье-маше, пластмассового крокодила Гену, немолодого жёлтого медведя Гришу и двух престарелых зайцев без глаз, без хвостов и без имени и стали веселить публику.

Они нарисовали себе красной краской рот до ушей и стали хохотать, падать на пол, кривляться, пихаться и кувыркаться.

Публика страшно смеялась и аплодировала. Корова Мариша от смеха даже повалилась на пол, и у неё отскочило колесо.

Все остальные тоже остались довольны. Особенно Зюзя и Бобик. Они сидели рядом, ели мороженое, и Зюзя сказала Бобику, что она ничего в жизни не видела смешнее этих клоунов, захлопала большим круглым глазом и томно прибавила: «Ма-ма!»

Катя с Маней ещё немножко покувыркались и покривлялись, но скоро им это надоело, и они решили показать уважаемой публике дрессированного кота Мышкина.

Они взяли круглые пяльцы и стали заставлять Мышкина в них прыгать. Но Мышкин отказался и спрятался.

Тогда они поняли, что Мышкин выступать в цирке не готов, сначала его надо дрессировать. И сёстры стали дрессировать Мышкина. Они положили на середину комнаты половинку сосиски и закричали:

— Мышкин, ни с места!

А Мышкин кинулся и съел сосиску. Тогда они положили другую половинку сосиски, а сами схватили Мышкина и крикнули:

— Мышкин, ни с места!

Мышкин стал вырываться из рук, глядя на сосиску, но Катя с Манечкой его не пустили.

— Ты должен терпеть, глупый кот! — сказали они ему. — Если не научишься терпеть, то и в цирке выступать не будешь, понял?

«Понял», — подумал Мышкин и вырываться перестал. Но как только Катя с Манечкой его выпустили, он бросился к сосиске и тут же её проглотил!

Катя и Манечка долго тренировали Мышкина, и Мышкин стал даже какой-то грустный и испуганный. От каждого крика он прямо-таки вздрагивал, но сосиску всё равно съедал. «Попробуй её не съесть, — грустно думал Мышкин, — если она прямо перед тобой на полу лежит! Нет уж, лучше я не буду в цирке выступать! Не нужна мне слава».

Мышкин в два счёта съедал сосиску и виновато глядел на Катю с Манечкой, а рассерженные Катя с Манечкой долго его стыдили. Однажды они десять раз подряд клали на пол сосиску, и Мышкин каждый раз бросался к ней и моментально съедал. «Эх, — думал Мышкин, — пропади всё пропадом!»

Тогда Катя и Манечка, потеряв всякое терпение, сказали ему:

— Ну, вот что, упрямый и противный Мышкин! Если ты и сейчас нас не послушаешься, мы от тебя откажемся и отдадим тебя в детский дом для беспризорных котов, и ты там хоть с утра до ночи ешь сосиски, но нас ты больше в глаза не увидишь.

Мышкин совсем расстроился. Он, конечно, любил сосиски, но Катю с Манечкой он тоже любил. Он даже не знал, кого любит больше — сосиски или Катю с Манечкой. Во всяком случае, в детский дом для беспризорных котов ему не хотелось. Поэтому он жалобно замяукал, виновато сел на хвост и стал мыть свои уши.

Уши у Мышкина были очень пушистые. Катя с Манечкой подумали: «А может, Мышкин не виноват? Может, ему сквозь его пушистые уши не слышно? Может, надо крикнуть посильнее?»

Они положили на пол кусочек мороженой трески и заорали так, что стёкла в раме затряслись:

— Мышкин! Ни с места! — да ещё для верности затопали ногами.

Мышкина от страха чуть удар не хватил. Он подскочил на месте, перевернулся волчком, бросился под диван и с трудом втиснулся в узкое пространство между диваном и полом.

Довольные Катя с Маней решили повторить опыт.

— Ну вот, — сказали они. — Это совсем другое дело! А теперь иди сюда, Мышкин! Иди сюда, миленький! Съешь эту треску, мы разрешаем.

«Спасибо, — думает Мышкин под диваном. — Попробуй отсюда вылезти, застрял я!.. Нет уж! Никакой мне вашей трески не надо! Мне тут спокойней. Вот до чего вы меня довели. От такого крика можно нервнобольным стать».

Катя с Манечкой долго вытаскивали Мышкина из- под дивана, а он упирался и дико мяукал.

Зазвонил звонок, прибежала соседка Анна Ивановна:

— Что здесь происходит? Что за крики? Что за топанье немыслимое? У меня хрустальная ваза с полки

свалилась! Распустили детей! Хулиганят направо и налево! Сейчас милицию вызову!

Тут Катя и Манечка сами испугались не на шутку. А Мышкин, слыша, какая над его хозяйками возникла угроза, захотел вылезти из-под дивана, но не смог и взвыл ещё сильнее.

— Так вы ещё и животных мучаете?! — встала на колени и заглянула под диван соседка. — Бедный котик, зачем эти противные дети тебя туда затолкали? Ну и дети пошли! И чему их только родители учат?

Она сунула руку под тахту, хотела Мышкина вытащить, а Мышкин взял и оцарапал её, да ещё и укусил.

— Ай! — закричала соседка. — Глупый кот! Не понимает, кто ему добро делает! Несознательное существо! Весь в своих хозяек!

Тут Мышкин взял и вылез. Не стерпел, чтобы его хозяек оскорбляли. Задрав хвост, он с большим достоинством пересёк комнату и вышел вон, как бы желая дать понять, что он ни в чьей помощи не нуждается и просит всяких соседок оставить его в покое. С боков и хвоста Мышкина свешивались длинные серые мотки пыли.

— Вот видите! — сказали Катя с Манечкой. — Никого мы не мучаем! Ваш Вовка сам вчера к нашему Мышкину во дворе приставал, за усы дёргал. И если он ещё его будет дёргать, мы сами на вашего Вовку в милицию заявим.

Тогда соседка встала с колен, возмущённо отряхнулась и сказала:

— Господи, а пыли-то, пыли! Небось сроду не подметали! А пахнет-то, пахнет! Ну прямо как в зоопарке! Интеллигентное семейство, называется! Анекдот! — И возмущённо удалилась.

С тех пор Катя и Манечка больше Мышкина не дрессировали. А и в самом деле, чего его дрессировать? Он и так умный! Ну а в цирке — в цирке котам выступать не обязательно.

Автор известной в советские годы повести «Республика Шкид», Л. Пантелеев, завещал издать после своей смерти произведение, которое глубоко потрясло читателей. Повесть «Верую…» – исповедь сильного человека, сохранившего свою веру при советском режиме, в годы войны и тяжелых испытаний. Сила духа, честность и любовь к ближним – главные темы и других произведений Пантелеева, представленных в этом сборнике.

Из серии: Классика русской духовной прозы

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Повести и рассказы (Леонид Пантелеев) предоставлен нашим книжным партнёром - компанией ЛитРес .

Предисловие

«Всю жизнь исповедуя христианство, я был плохим христианином. Конечно, догадаться об этом нетрудно было бы и раньше, но, может быть, впервые я понял это со всей грустной очевидностью лишь в тот день, когда от кого-то услышал или где-то прочел слова Н. Огарева о том, что невысказанные убеждения – не есть убеждения. А ведь я почти весь век свой (исключая годы раннего детства) должен был таить свои взгляды». Этими словами начинается повесть Л. Пантелеева «Верую». Покаянная книга-исповедь, увидевшая свет (как и завещал автор) спустя три года после его смерти, взбудоражила литературный мир того времени. Тот самый Леонид Пантелеев, автор известной всем книги «Республика Шкид»! Автор, которым гордилась советская литература: вчерашний беспризорник, ставший известным писателем. Им гордились, на него равнялись, его приводили в пример! «Такой» человек – и вдруг христианин. Это стало неожиданностью для всех, кроме разве что людей из самого близкого круга писателя. Всю жизнь Пантелеев скрывал свою веру, и это, как можно увидеть из книги «Я верую», очень угнетало его. Что же в таком случае заставляло писателя молчать? На этот вопрос не сложно ответить, если вспомнить, в какое время ему довелось жить.

Алексей Еремеев (настоящие имя и фамилия писателя) родился в 1908 году. Отец его, вопреки сложившемуся мнению, не погиб в Первую мировую войну. Эта версия гибели отца известна нам из произведений Пантелеева, который не мог в советское время написать правду о его смерти. Отец писателя был офицером царской армии, участником Русско-японской войны. За хорошую службу царь наградил его орденом Святого Владимира, дававшим офицеру статус потомственного дворянина. В воспоминаниях об отце Пантелеев замечал, что тот хоть и верил в Божий Промысел, крестился перед сном, перед едой и после еды, носил нательный крест, ходил к исповеди и причастию, но не был глубоко религиозным человеком. Зато мать Алеши, по словам писателя, была его «первым другом и наставником в вере». Она с благоговением относилась к церковной службе и эту любовь к богослужению передала сыну. «Это она, мама, учила меня христианству – живому, деятельному, активному и, я бы сказал, веселому, почитающему за грех всякое уныние». Мама всегда брала с собой в церковь маленького Алешу, а дома рассказывала ему разные библейские истории. «Но даже, пожалуй, не этими урочными беседами учила и воспитывала нас прежде всего мама. Учила она каждый день и каждый час, добрым примером, собственными поступками, всем, что делала и о чем говорила», – вспоминал Пантелеев.

В 1916 году Алексей поступил во Второе Петроградское реальное училище, окончить которое ему было не суждено. В 1919 году ЧК арестовала отца Еремеева. Он содержался в холмогорском изоляторе и там, по всей видимости, был расстрелян. Мать Алексея вывезла троих своих детей из Петрограда в Ярославскую губернию. Семья жила очень бедно, впроголодь. От этой серой, беспросветной, унылой и голодной жизни подросток просто сбежал. Бродяжничая, в поисках быстрого заработка научился подворовывать. Впоследствии со жгучим стыдом он будет вспоминать свою первую кражу – у монахинь.

Неудивительно, что в конце концов он привлек внимание следственных органов и оказался – при живой матери – в колонии для сирот-беспризорников. Это была Школа социально-индивидуального воспитания имени Достоевского для трудновоспитуемых, сокращенно «Шкид». Именно в эти годы и появилась кличка, ставшая впоследствии основой псевдонима писателя, – Ленька Пантелеев. Так, сравнивая с известным питерским налетчиком, Алексея прозвали сверстники. Надо сказать, что в 20-е годы носить фамилию бандита было куда безопаснее, чем открыть, что отец у тебя – казачий офицер, а мать – из купеческой семьи. Воспоминания о тех временах позднее найдут отражение во многих произведениях писателя, таких как «Ленька Пантелеев», «Часы» и др.

Именно в Шкиде Еремеев-Пантелеев познакомился с Гришей Белых, будущим соавтором знаменитой «Республики Шкид». Позднее вместе они написали еще несколько произведений. Теплые отношения друзья сохранили на всю жизнь.

В 1936 году Григория Белых арестовали по доносу мужа его сестры. Белых задолжал ему за квартиру, и родственник решил наказать должника: передал тетрадь с его стихами в НКВД. В то время решение бытовых вопросов таким образом не было такой уж редкостью. Белых посадили на три года. У него остались жена и двухлетняя дочка. Пантелеев долго, но, к сожалению, безуспешно хлопотал за товарища, даже писал телеграммы самому Сталину. Посылал в тюрьму деньги и передачи. Друзья переписывались все три года заключения Белых. Но встретиться больше не смогли: Григорий умер в тюрьме. Его так и не оправдали, и в последующие годы Алексей Иванович не мог переиздать «Республику Шкид», написанную вместе с «врагом народа». Ему много раз предлагали переиздать книгу без имени соавтора, но он неизменно отказывался. Из-за этого его имя тоже больше нигде не упоминалось в течение долгого времени.

После периода «неистового, воинствующего безбожия», через который, поддавшись настроению времени, прошел Пантелеев в юности, в его душу снова вернулась вера. Но быть христианином в те годы не только считалось постыдным, это было просто опасно. Нательный крестик, замеченный бдительным оком «сознательных товарищей», мог стать основанием для строгого выговора, увольнения и даже вызова в органы. А уж поход в церковь! «Выходишь из притвора в церковь, – вспоминал Пантелеев, – и глаза уже сами собой начинают косить: направо – налево. Кто здесь оттуда? И вдруг становится стыдно. Осеняешь себя крестом, опускаешься на колени. И тут уже нисходит на тебя благодать, и ты думаешь (или почти не думаешь) о тех, кто рядом или за спиной. Ты молишься, ты с Богом, и тебе все равно, что будет: вызовут, сообщат, посадят… Много раз замечал я, что и на меня с опаской косится какой-нибудь дядька. Но вот и ему становится невмоготу. Не желая знать о моем присутствии, он опускается на колени, молится…»

За ним следили, подсылали провокаторов, он ждал, как и многие в те годы, ночного телефонного звонка или стука в дверь, боялся однажды увидеть в газете заголовок вроде «Детский писатель в рясе». Но почему-то так и не трогали, возможно, потому, что, как писал в своей книге-исповеди Пантелеев, он «не ставил свечу на подсвечник; молился, но слова Божьего не проповедовал». Особенно тяжелым испытанием для христиан стала перепись 1937 года, когда в опросные листы включили графу «Вероисповедание». «Если уж честно, то не только волновался, но и трусил. Как волновались и трусили миллионы других советских людей. Но громко, и даже, пожалуй, с излишней развязностью, ответил: православный». Волновались, как впоследствии оказалось, не напрасно: после этого опроса в лагеря были отправлены десятки тысяч верующих.

В литературу Алексей Иванович вернулся только в 1941 году. Редактор журнала «Костер» попросил его написать рассказ «на моральную тему»: о честности. «Я было подумал, – писал потом Еремеев, – что ничего путного не придумается и не напишется. Но в тот же день или даже час, по пути домой стало что-то мерещиться: широкий приземистый купол Покровской церкви в петербургской Коломне, садик за этой церковью… Вспомнилось, как мальчиком я гулял с нянькой в этом саду и как подбежали ко мне мальчики старше меня и предложили играть с ними «в войну». Сказали, что я – часовой, поставили на пост около какой-то сторожки, взяли слово, что я не уйду, а сами ушли и забыли обо мне. А часовой продолжал стоять, потому что дал «честное слово». Стоял, и плакал, и мучился, пока перепуганная нянька не разыскала его и не увела домой». Многим знако́м сюжет рожденного из этих воспоминаний рассказа «Честное слово». Произведение встретили настороженно: блюстителям коммунистической морали показалось, что герой в своих представлениях о том, что такое хорошо и что такое плохо, опирается на собственное понимание чести и честности, а не на то, как они истолкованы в коммунистической идеологии. Рассказ в итоге все же напечатали, но подозрения эти были не случайны. Пантелеев, опасаясь вслух заявлять о своих убеждениях, нашел возможность выразить то, что было у него в душе, используя эзопов язык. Это был его способ, пусть и не явно, за ширмой, «поставить свечу на подсвечник». Во многих его рассказах и повестях, опубликованных в советскую пору, просматривались христианские мотивы. Правда, заметить это могли только те, кто исповедовал ту же веру.

Оставшись в блокадном Ленинграде, Пантелеев едва не погиб. Неоднократно он оказывался на краю смерти, и каждый раз, когда ситуация виделась совсем безнадежной, его спасала молитва. Однажды его задержал на улице человек «из органов» и повел в участок, а потом, заведя за угол, внезапно отпустил. В другой раз, когда он от голода не мог пошевелиться и с огромным трудом выбрался из квартиры на лестничную клетку, вдруг на помощь пришла незнакомая женщина. Таких случаев немало в воспоминаниях Пантелеева.

В одной из его «блокадных» записей 1941 года есть такие строки: «Кажется, впервые в истории Русской Православной Церкви этой зимой в Ленинграде не служили литургии – за неимением муки для просфор. Служили «обеденку». Что это такое – не знаю». Судя по этой записи, писатель, едва стоящий от голода на ногах, находил в себе силы, чтобы ходить в храм. Что в это время и в этом месте само по себе было настоящим христианским подвигом.

Сам писатель Пантелеев считал себя плохим христианином, укорял себя в том, что не несет в мир свет веры. Но разве сама его жизнь не является свидетельством обратного? Пройдя, подобно первым христианам, гонимым и преследуемым, вынужденным скрываться и опознавать друг друга по тайным знакам, трудный, полный испытаний путь, он выстоял. Не отступил, не уклонился, не свернул, выбирая более легкую и безопасную дорогу. Отказываясь предать память друга, чтобы снять с себя подозрения; продолжая носить нательный крестик, что было само по себе приговором в то время; осознавая опасность дерзкого слова «православный» в графе «вероисповедание», – он, так же как и маленький часовой из его рассказа, оставался на своем посту. Потому что дал слово.

Татьяна Клапчук

Алексей Иванович Еремеев - таким было настоящее имя писателя Леонида Пантелеева, родился 9(22) августа 1908 года в Санкт-Петербурге.

Его отец, Иван Андрианович Еремеев, за отличия в русско-японской войне получил в награду орден Св. Владимира и дворянство. Мать Алексея, Александра Сергеевна, тоже была родом из купеческой семьи. Однако, несмотря на это, семейная жизнь Ивана и Александры не сложилась, и они расстались после первой мировой войны.

Отец оставил семью и уехал во Владимир на лесозаготовки. Бедная Александра Сергеевна, оставшись с тремя детьми, вынуждена была зарабатывать на жизнь, преподавая музыку.

С 1916 года Леонид Пантелеев поступает во 2-е Петроградское училище, но революционные события в стране мешают нормальной учебе мальчика. В октябре 1917 года он тяжело заболевает и проводит в болезненной «горячке» весь Октябрьский переворот.

В 1918 году спасаясь от голода, семья вынуждена переехать в Ярославскую область. Позже к ним присоединилась тетя Алексея вместе с дочерью.

В начале 1919 года Александра Сергеевна едет в Петроград, но не возвращается обратно.

Так начинается скитание Леонида Пантелеева по детским домам. Сбежав из очередного детского дома, мальчик пытается перебраться в Петроград. Однако это ему удается не сразу.

Ему приходится путешествовать по всей Европейской части России и Украине, пока, наконец, он не возвращается в родной город к семье и поступает в гимназию Гердер.

Сочинять Пантелеев пробовал еще в возрасте 8-9ти лет, а сейчас, учась в гимназии, продолжил. Мать Леонида Пантелеева в то время неплохо зарабатывала и давала мальчику часть денег на личные расходы. Однако все деньги у него уходили на книги.

После исключения из школы и нехватки денег Леонид начинает выкручивать в подъездах лампочки и продавать их на базаре. За этим занятием его поймали.

Так прошло знакомство Леонида Пантелеева со Школой социально-индивидуального воспитания им. Достоевского.

В школе он познакомился с Григорием Белых, получил прозвище Ленька Пантелеев. В 1923 года оба друга покидают школу и отправляются в Харьков на курсы киноактеров. Но это увлечение не захватывает их надолго, и в скором времени они ударяются в романтику странствий, или попросту говоря «бродяжничество».

В конце 1925 года они возвращаются в Ленинград и пишут в соавторстве «Республику ШКИД».

В 1933 году Пантелеев посвящает Гражданской войне свою повесть «Пакет».

После Великой Отечественной Войны он женится на Элико Семёновне, и у них рождается дочь. В 1966 году выходит в свет своеобразный родительский дневник под названием «Наша Маша».

Умер Алексей Иванович 9 июля 1987 года, а спустя три года и его дочь была похоронена рядом с отцом.

Леонид Пантелеев - советский писатель, которого любят взрослые и дети. Часто говорят, что Пантелеев обладал особенным даром. Рассказы его не требуют иллюстраций, так как писатель настолько чётко и образно писал свои произведения, что ребёнок погружался в новый, созданный автором, мир без помощи картинок. Он настолько хорошо писал для детей и о них, что их родители всегда делают свой выбор в пользу прочтения со своими детьми произведений именно этого автора. Многим, кто уже не раз слышал об авторе, интересно, какие рассказы писал Пантелеев.

Детство Леонида Пантелеева

Леонид Пантелеев родился 9 августа 1908 г. в Настоящее имя писателя - Алексей Иванович Еремеев. Его семья была религиозной, но, несмотря на это, его родители расстались во время Первой мировой войны. Вскоре отец Андрианович, уехал во Владимир, где провёл остаток жизни и скончался. Мать Алёши осталась одна растить троих детей, а на жизнь ей приходилось зарабатывать уроками музыки. В 1916 году будущий писатель поступил во 2-е Петроградское реальное училище, после чего очень тяжело заболел.

Через два года мать Алёши решила уехать со своими детьми в село Чельцово, чтобы спастись от голода в Петрограде. Там начала разворачиваться Гражданская война, и Еремеев заболел дифтеритом. После этого мать мальчика решила уехать к врачу в Ярославль, где их опять постигло несчастье. Там началось Ярославское восстание. Нужно отметить, что гостиница, в которой жил Алексей с матерью, постоянно обстреливалась, и мальчик несколько раз встречался с белогвардейцами. После таких страшных событий семья вновь вернулась в село, однако после подавления восстания мать приняла решение о возвращении в Ярославль. К счастью, тогда выяснилось, что парень совершенно здоров.

Первая работа и детский дом

В 1919 году мать Алексея уехала обратно в Петроград, а его брат Вася уехал жить, учиться и работать на ферму. Тогда Еремеев понял, что материальное обеспечение его семьи стало его обязанностью, и теперь необходимо искать работу. Сначала он стал торговать на базаре, однако потом Алексея отправили на ферму к его брату. Как делился сам Еремеев, там его сильно избивали и научили воровать. Поработав вместе с братом два месяца, Алексей сбежал к своей тёте. После этого парень отправился в Там он пробыл совсем недолго, потому что Алексей и его приятели ограбили склад. Из-за этого инцидента парня перевели в другой детский дом, откуда он сбежал в первый же день.

Тем, какие рассказы писал интересуются многие люди, которые знакомы с его биографией. Многие предполагают, что из-за трудного детства Пантелеев не мог писать добрые и хорошие детские рассказы.

Организация комсомола и первая книга Алексея

Еремеев принял решение о возвращении в Петроград. Сначала он задумал отправиться в Рыбинск на пароходе, однако с него высадили всех пассажиров, Лёша был вынужден идти до Казани пешком. Там он начал работать помощником сапожника и остался в городе на всё лето. Однако вскоре у Еремеева закончились деньги, и он опять стал воровать. Парня поймали и направили в Мензелинск, в детскую колонию. Оттуда он сбежал, после чего устроился курьером в финотдел.

К счастью, Алексея подобрала организация комсомола, которая предоставили парню жильё и отправила его учиться в профессиональную школу. Алексею было довольно сложно учиться там из-за огромного пробела в образовании, и поэтому он начал сочинять стихотворения и писать пьесы.

В 1925 году Алексей с Гришей Белых написал первую книгу под названием «Республика ШКиД». Книга была написана по его собственным впечатлениям, так как после продажи лампочек на базаре Алексея поймали и отправили в «Республику ШКиД». Это произведение вышло в свет только через 2 года после написания.

Какие рассказы писал автор?

Первая книга, написанная Леонидом Пантелеевым, называлась «Республика ШКиД». В ней автор описал все самые яркие события, произошедшие с ним в Школе имени Достоевского. В книге описано много смешных и драматических моментов, а где-то прослеживается трагизм.

Многим родителям, которые хотят познакомить своих детей с творчеством автора, интересно, какие рассказы писал Пантелеев. Художественные и научно-познавательные рассказы - произведения, которые чаще всего писал автор.

Автобиографические рассказы Леонида Пантелеева

На вопрос о том, какие рассказы писал Пантелеев, можно ответить, что проза автора практически всегда была автобиографической. Леонид был одним из немногих писателей, которые умело претворяли свою жизнь в рассказы, нравящиеся всем детям без исключения.

Многие родители, которые не знакомы с творчеством автора, интересуются, какие рассказы писал Леонид Пантелеев? Можно с уверенностью сказать, что писатель пользовался и до сих пор пользуется любовью у детей. Они с удовольствием читают его произведения, потому что Леонид знал, чем отличаются рассказы «о детях» и «для детей». Он умел писать так, что каждый ребёнок погружался в тот мир, который сумел создать автор.

Каждый, кто знаком с творчеством писателя, может с уверенностью сказать, какие рассказы писал Пантелеев. Жанры самых известных произведений автора:

• Научно-познавательные рассказы.
• Художественные рассказы.

Научно-познавательные и художественные произведения автора

«Рассказы о подвиге»

Стоит сказать, что своё творчество автор разделил на 2 группы: «Рассказы о подвиге», а также «Рассказы о детях». В цикл «Рассказов о подвиге» входят такие произведения, как: «Пакет», «Рассказы о Кирове», «Первый подвиг», «Приказ по дивизии», «В тундре», «Гвардии рядовой».

«Рассказы о детях»

Каждый, кто знаком с творчеством Леонида, может сказать, какие фантастические рассказы писал Пантелеев. Писателем написана книга под названием «Буква «Ты», которая собрала в себе все самые популярные и известные рассказы для детей: «Фенька», «Честное слово», «Рассказы о Белочке и Тамарочке» и «Буква «Ты». Каждому ребёнку нравятся рассказы Леонида Пантелеева, который хорошо знал, как достучаться к малышу.

Именно эти рассказы автора написаны как бы «на другом языке». Они имеют совсем другую стилистику, а каждый герой произведений имеет свой характер. В «Рассказах для детей» можно увидеть, как автор убеждается в том, насколько ощутима разница восприятия мира ребёнком и взрослым.

Нужно сказать, что не менее популярными являются такие рассказы Пантелеева, как «Наша Маша», «Ночка», «Долорес» и т. д. Первый из них - дневник автора, который он вёл на протяжении многих лет. Эту книгу можно назвать неким «руководством» для всех родителей.

Многие родители, которые интересуются творчеством авторов, пишущих для детей, задаются вопросом о том, какие рассказы писал Л. Пантелеев. Он один из самых популярных авторов, которого знает и любит практически каждый ребёнок.

Автобиографический роман «Лёнька Пантелеев»

Многим читателям, которые знакомы с биографией автора, интересно узнать, какие рассказы писал Леонид Пантелеев. Художественные произведения автор умел писать очень искусно, поэтому его творчество надолго полюбилось многим детям и их родителям.

Одним из самых известных произведений Алексея является «Лёнька Пантелеев». Роман описывает события, которые происходили с десятилетним мальчиком во времена Гражданской войны. Ребёнку приходилось воровать, а также жить среди беспризорников.

Несложно разобраться в том, какие рассказы писал Пантелеев. Художественные и научно-познавательные, а также художественно-исторические произведения были любимыми стилями писателя. Он любил говорить читателю чистую правду, которая, безусловно, не оставляет равнодушным ни одного из них. Рассказы для детей написаны настолько интересно, что ни одни ребёнок не может оторваться от их прочтения. Леонид Пантелеев - один из самых талантливых писателей, который через свои произведения общался с каждым читателем и рассказывал ему много интересного из своей жизни. Нельзя не сказать, что некоторые рассказы, а также повести Леонида были экранизированы.

Рассказы, стихи, сказки

Веселый трамвай

Тащи сюда стулья,
Неси табуретку,
Найди колокольчик,
Тесемку давай!..
Сегодня нас трое,
Давайте устроим
Совсем настоящий,
Звенящий,
Гремящий,
Совсем настоящий
Московский
Трамвай.

Я буду - кондуктор,
Он будет - вожатый,
А ты - безбилетный пока
Пассажир.
Поставь свою ножку
На эту подножку,
Взойди на площадку
И так мне скажи:

- Товарищ кондуктор,
Я еду по делу,
По срочному делу
В Верховный Совет.
Возьмите монету
И дайте за это
Мне самый хороший
Трамвайный
Билет.
Я дам вам бумажку,
И вы мне - бумажку,
Я дерну тесемку,
Скажу:
- Поезжай!..

Вожатый педали
Нажмет у рояля,
И медленно
Тро -
  нется
Наш
  настоящий,
Как солнце блестящий,
Как буря гремящий,
Совсем настоящий
Московский
Трамвай.

1939

Две лягушки

Сказка

Жили-были две лягушки. Были они подруги и жили в одной канаве. Но только одна из них была настоящая лесная лягушка - храбрая, сильная веселая, а другая была ни то ни се: трусиха была, лентяйка, соня. Про нее даже говорили, будто она не в лесу, а где-то в городском парке родилась.

Но все-таки они жили вместе, эти лягушки.

И вот однажды ночью пошли они погулять.

Идут себе по лесной дороге и вдруг видят - стоит дом. А около дома погреб. И из этого погреба очень вкусно пахнет: плесенью пахнет, сыростью, мохом, грибами. А это как раз то самое, что лягушки любят.

Вот забрались они поскорей в погреб, стали там бегать и прыгать. Прыгали, прыгали и нечаянно свалились в горшок со сметаной.

И стали тонуть.

А тонуть им, конечно, не хочется.

Тогда они стали барахтаться, стали плавать. Но у этого глиняного горшка были очень высокие скользкие стенки. И лягушкам оттуда никак не выбраться.

Та лягушка, что была лентяйкой, поплавала немножко, побултыхалась и думает:

«Все равно мне отсюда не вылезти. Что ж я буду напрасно барахтаться. Только нервы даром трепать. Уж лучше я сразу утону».

Подумала она так, перестала барахтаться - и утонула.

А вторая лягушка - та была не такая. Та думает:

«Нет, братцы, утонуть я всегда успею. Это от меня не уйдет. А лучше я еще побарахтаюсь, еще поплаваю. Кто его знает, может быть, у меня что-нибудь и выйдет».

Но только - нет, ничего не выходит. Как ни плавай - далеко не уплывешь. Горшок узенький, стенки скользкие, - не вылезти лягушке из сметаны.

Но все-таки она не сдается, не унывает.

«Ничего, - думает, - пока силы есть, буду барахтаться. Я ведь еще живая - значит, надо жить. А там - что будет».

И вот - из последних сил борется наша храбрая лягушка со своей лягушачьей смертью. Уж вот она и сознание стала терять. Уж вот захлебнулась. Уж вот ее ко дну тянет. А она и тут не сдается. Знай себе лапками работает. Дрыгает лапками и думает:

«Нет. Не сдамся. Шалишь, лягушачья смерть…»

И вдруг - что такое? Вдруг чувствует наша лягушка, что под ногами у нее уже не сметана, а что-то твердое, что-то такое крепкое, надежное, вроде земли. Удивилась лягушка, посмотрела и видит: никакой сметаны в горшке уже нет, а стоит она на комке масла.

«Что такое? - думает лягушка. - Откуда здесь взялось масло?»

Удивилась она, а потом догадалась: ведь это она сама лапками своими из жидкой сметаны твердое масло сбила.

«Ну вот, - думает лягушка, - значит, я хорошо сделала, что сразу не утонула».

Подумала она так, выпрыгнула из горшка, отдохнула и поскакала к себе домой - в лес.

А вторая лягушка осталась лежать в горшке.

И никогда уж она, голубушка, больше не видела белого света, и никогда не прыгала, и никогда не квакала.

Ну что ж. Если говорить правду, так сама ты, лягушка, и виновата. Не падай духом! Не умирай раньше смерти…

1937

Раскидай

Жил-был раскидай Куда-хочешь-туда-кидай: хочешь - направо, хочешь - налево, хочешь - вниз, хочешь - вверх, а хочешь - так куда хочешь.

На столик его положишь - он на столе будет лежать. На стулик посадишь - он на стуле будет сидеть. А если на пол бросишь - он и на полу устроится. Вот он какой раскидай - покладистый…

Одно только не любил раскидай - не любил, когда его в воду кидали.

Он воды боялся.

А все-таки, бедняга, попался.

Купили его одной девочке. Девочку звали Мила. Она с мамой гулять ходила. А в это время продавал продавец раскидай.

А вот, - говорит, - кому? Продается раскидай Куда-хочешь-туда-кидай: хочешь - направо, хочешь - налево, хочешь - вверх, хочешь - вниз, а хочешь - так куда хочешь!

Девочка услыхала и говорит:

Ой, ай, какой раскидайчик! Прыгает, как зайчик!

А продавец говорит:

Нет, гражданочка, берите повыше. Он прыгает у меня через крыши. А зайчик этого не умеет.

Вот девочка попросила, мама ей раскидайчика и купила.

Девочка его домой принесла, пошла во двор играть.

Бросит направо - раскидай прыгнет направо, бросит налево - раскидай прыгнет налево, кинет вниз - он вниз летит, а кверху подкинет - так он чуть не до самого синего неба скачет.

Вот он какой раскидай - летчик-молодчик.

Девочка бегала-бегала, играла-играла, - ей наконец раскидай надоел, она взяла его, глупая, да и бросила.

Раскидай покатился и прямо в грязную лужу свалился.

А девочка и не видит. Она домой пошла.

Вечером прибегает:

Ай, ай, где же раскидайчик Куда-хочешь-туда-кидайчик?

Видит - нет раскидайчика Куда-хочешь-туда-кидайчика. Плавают в луже бумажки цветные, да веревочки завитые, да мокрые опилки, которыми раскидаево брюхо было набито.

Вот и все, что от раскидая осталось.

Заплакала девочка и говорит:

Ой, раскидай-раскидаюшко Куда-хочешь-туда-кидаюшко! Что я наделала?! Прыгал ты у меня и направо, и налево, и вверх, и вниз… А теперь - куда тебя кинешь такого? В помойку только…

1939

Дело было вечером. Я лежал на диване, курил и читал газету. В комнате никого, кроме меня, не было. И вдруг я слышу - кто-то царапается. Кто-то чуть слышно, тихонечко стучит по оконному стеклу: тик-тик, тук-тук.

«Что, - думаю, - такое? Муха? Нет, не муха. Таракан? Нет, не таракан. Может быть, дождь капает? Да нет, какой там дождь, - дождем и не пахнет…»

Повернул я голову, посмотрел - ничего не видно. На локте привстал - тоже не видно. Прислушался - как будто тихо.

Лег я. И вдруг опять: тик-тик, тук-тук.

«Фу, - думаю. - Что такое?»

Надоело мне, встал я, бросил газету, подошел к окну и - глаза вытаращил. Думаю: батюшки, что это мне - во сне снится, что ли? Вижу - за окном, на узеньком железном карнизе, стоит - кто вы думаете? Стоит девочка. Да такая девочка, о каких вы и в сказках не читывали.

Ростом она будет поменьше самого маленького мальчика с пальчика. Ножки у нее босые, платье все изодрано; сама она толстенькая, пузатая, нос пуговкой, губы какие-то оттопыренные, а волосы на голове рыжие и торчат в разные стороны, как на сапожной щетке.

Я даже не сразу поверил, что это девочка. Я подумал сначала, что что какой-то зверек. Потому что я никогда раньше таких маленьких девочек не видел.

А девочка стоит, смотрит на меня и изо всех сил своим кулачишкой по стеклу барабанит: тик-тик, тук-тук.

Я у нее через стекло спрашиваю:

Девочка! Тебе что надо?

А она не слышит меня, не отвечает и только пальцем показывает: дескать, открой, пожалуйста, а ну открой поскорей!

Тогда я отодвинул задвижку, открыл окно и впустил ее в комнату.

Я говорю:

Чего же ты, глупышка, в окно лезешь? Ведь у меня ж дверь открыта.

Я в дверь не умею ходить.

Как не умеешь?! В окно умеешь, а в дверь не умеешь?

Да, - говорит, - не умею.

«Вот так, - думаю, - чудо-юдо ко мне привалило!»

Удивился я, взял ее на руки, вижу - она вся дрожит. Вижу - боится чего-то. Оглядывается, на окно посматривает. Лицо у нее все заплаканное, зубки стучат, а в глазах еще слезы поблескивают.

Я у нее спрашиваю:

Ты кто такая?

Я, - говорит, - Фенька.

Какая такая Фенька?

Такая вот… Фенька.

А где ты живешь?

Не знаю.

А где твои папа с мамой?

Не знаю.

Ну, - я говорю, - а откуда ты пришла? Почему ты дрожишь? Холодно?

Нет, - говорит, - не холодно. Жарко. А я дрожу потому, что за мной сейчас собаки по улице гнались.

Какие собаки?

А она мне опять:

Не знаю.

Тут уж я не вытерпел, рассердился и говорю:

Не знаю, не знаю!.. А чего же ты тогда знаешь?

Она говорит:

Я есть хочу.

Ах вот как! Это ты знаешь?

Ну, что ж с ней поделаешь. Посадил я ее на диван, «посиди», говорю, а сам пошел на кухню, поискать, нет ли чего-нибудь съедобного. Думаю: только вот вопрос, чем ее кормить, этакое чудовище? Налил ей на блюдечко кипяченого молока, хлеба нарезал маленькими кусочками, котлету холодную раскрошил.

Прихожу в комнату, смотрю - где же Фенька? Вижу - на диване никого нет. Удивился я, стал кричать:

Феня! Феня!

Никто не отвечает.

Феня! А Феня?

И вдруг слышу откуда-то:

Нагнулся - она под диваном сидит.

Рассердился я.

Это, - говорю, - что за фокусы такие?! Ты почему это на диване не сидишь?

А я, - говорит, - не умею.

Что-о? Под диваном умеешь, а на диване не умеешь? Ах ты такая-сякая! Ты, может быть, и за столом за обеденным не умеешь сидеть?

Нет, - говорит, - это умею.

Ну, так садись, - говорю.

Посадил ее за стол. Стул ей поставил. На стул книг целую гору навалил - чтобы повыше было. Вместо передника носовой платок повязал.

Ешь, - говорю.

Только вижу - не ест. Вижу - сидит, ковыряется, носом сопит.

Что? - говорю. - В чем дело?

Молчит, не отвечает.

Я говорю:

Ты же есть просила. Вот - ешь, пожалуйста.

А она покраснела вся и вдруг говорит:

Нет ли у вас чего-нибудь повкуснее?

Как повкуснее? Ах ты, - я говорю, - неблагодарная! Тебе, что ж, конфет надо, что ли?

Ах нет, - говорит, - что вы, что вы… Это тоже невкусно.

Так чего же тебе? Мороженого?

Нет, и мороженое невкусное.

И мороженое невкусное? Вот тебе и на! Так чего же тебе, скажи пожалуйста, хочется?

Она помолчала, носиком посопела и говорит:

Нет ли у вас немножко гвоздиков?

Каких гвоздиков?

Ну, - говорит, - обыкновенных гвоздиков. Железненьких.

У меня даже руки от страха затряслись.

Я говорю:

Так ты что же это, значит, гвозди ешь?

Да, - говорит, - я гвоздики очень люблю.

Ну, а еще что ты любишь?

А еще, - говорит, - я люблю керосин, мыло, бумагу, песок… только не сахарный. Вату люблю, зубной порошок, гуталин, спички…

«Батюшки! Неужели это она правду говорит? Неужели она действительно гвоздями питается?»

«Ладно, - думаю. - Давай проверим».

Вытащил из стены большой ржавый гвоздь, почистил его немножко.

На, - говорю, - ешь, пожалуйста!

Я думал, она не будет есть. Думал, она просто фокусничает, притворяется. Но не успел я оглянуться, она - раз-раз, хруп-хруп весь гвоздь сжевала. Облизнулась и говорит:

Я говорю:

Нет, голубушка, извиняюсь, у меня больше гвоздей для тебя нет. Вот, если хочешь, - бумаги, пожалуйста, могу дать.

Давай, - говорит.

Дал ей бумагу - она и бумагу съела. Спичек дал целый коробок - она и спички в два счета скушала. Керосину на блюдечко налил - она и керосин вылакала.

Я только смотрю и головой качаю. «Вот так девочка, - думаю. - Такая девочка, пожалуй, и тебя самого съест в два счета. Нет, - думаю, - надо гнать ее в шею, обязательно гнать. Куда мне такое страшилище, людоедку такую!!»

А она керосин выпила, блюдечко вылизала, сидит, зевает, носом клюет: спать, значит, хочется.

И тут мне ее, вы знаете, что-то жалко стало. Сидит она, как воробушек - съежилась, нахохлилась, - куда ж ее, думаю, такую маленькую на ночь глядя гнать. Ее ведь, такую пичужку, и в самом деле собаки могут загрызть. Я думаю: «Ладно, так уж и быть, - завтра выгоню. Пускай выспится у меня, отдохнет, а завтра утречком - до свиданьица, иди откуда пришла!..»

Подумал я так и стал ей готовить постель. Положил на стул подушку, на подушку - еще подушечку, маленькую, из-под булавок у меня такая была. Потом уложил Феньку, укрыл ее вместо одеяла салфеткой.

Спи, - говорю. - Спокойной ночи!

Она сразу и захрапела.

А я посидел немножко, почитал и тоже спать лег.

Утром, как только проснулся, пошел посмотреть, как там моя Фенька поживает. Прихожу, смотрю - на стуле ничего нет. Ни Феньки нет, ни подушки нет, ни салфетки… Вижу - лежит моя Фенечка под стулом, подушка у нее под ногами, голова на полу, а салфетки - так той и вовсе не видно.

Я разбудил ее, говорю:

Где салфетка?

Она говорит:

Какая салфетка?

Я говорю:

Такая салфетка. Которую я тебе давеча вместо одеяла устроил.

Она говорит:

Не знаю.

Как это не знаешь?

Честное слово, не знаю.

Стали искать. Я ищу, а Фенька мне помогает. Ищем, ищем - нету салфетки.

Вдруг Фенька мне говорит:

Слушайте, не ищите, ладно. Я вспомнила.

Что, - я говорю, - ты вспомнила?

Я вспомнила, где салфетка.

Я ее нечаянно скушала.

Ох, рассердился я, закричал, ногами затопал.

Обжора ты этакая, - говорю, - утроба ты ненасытная! Ведь этак же ты мне весь дом сожрешь.

Она говорит:

Я не нарочно.

Как это не нарочно? Нечаянно салфетку съела? Да?

Она говорит:

Я ночью проснулась, мне есть захотелось, а вы мне ничего не оставили. Вот сами и виноваты.

Ну, я с ней, конечно, спорить не стал, плюнул и ушел на кухню завтрак готовить. Себе сделал яичницу, кофе сварил, бутербродов намазал. А Феньке - нарезал газетной бумаги, накрошил туалетного мыла и сверху все это керосинчиком полил. Приношу этот винегрет в комнату, смотрю - моя Фенька полотенцем лицо вытирает. Я испугался, мне показалось, что она ест полотенце. Потом вижу - нет, лицо вытирает.

Я у нее спрашиваю:

Ты где воду брала?

Она говорит:

Какую воду?

Я говорю:

Такую воду. Одним словом, - где ты мылась?

Она говорит:

Я еще не мылась.

Как не мылась? Так чего ж ты тогда вытираешься?

А я, - говорит, - всегда так. Я сначала вытрусь, а потом вымоюсь.

Я только рукой махнул.

Ну, - говорю, - ладно, садись, ешь скорей и - до свиданьица!..

Она говорит:

Как это «до свиданьица»?

Да так, - говорю. - Очень просто. До свиданьица. Надоела ты мне, голубушка. Уходи поскорее, откуда пришла.

И вдруг вижу - моя Феня как задрожит, как затрясется. Кинулась ко мне, за ногу меня схватила, обнимает, целует, а у самой из глазенок слезы так и текут.

Не гоните меня, - говорит, - пожалуйста! Я хорошая буду. Пожалуйста! Прошу вас! Если вы меня кормить будете, я никогда ничего - ни одного гвоздика, ни одной пуговки без спросу не съем.

Ну, одним словом, мне ее опять жалко стало.

Детей у меня тогда не было. Жил я один. Вот я и подумал: «Что ж, не объест ведь меня эта пигалица. Пускай, - думаю, - погостит у меня немножко. А там видно будет».

Ладно, - говорю, - так уж и быть. В последний раз тебя прощаю. Но только смотри у меня…

Она сразу повеселела, запрыгала, замурлыкала.

Потом я ушел на работу. А перед тем как уйти на работу, я сходил на рынок и купил полкило маленьких сапожных гвоздей. Штук десять я оставил Феньке, а остальные положил в ящик и ящик закрыл на ключ.

На работе я все время о Феньке думал. Беспокоился. Как она там? Что делает? Не натворила ли чего-нибудь?

Прихожу домой - Фенька сидит на окне, мух ловит. Увидела меня, обрадовалась, в ладошки захлопала.

Ой, - говорит, - наконец-то! Как я рада!

А что? - говорю. - Скучно было?

Ой, как скучно! Прямо не могу, до чего скучно!

Взял ее на руки. Говорю:

Есть, наверно, хочешь?

Нет, - говорит. - Ни капельки. У меня еще три гвоздя от завтрака осталось.

«Ну, - думаю, - если три гвоздя осталось, значит, все в порядочке, значит, она ничего лишнего не съела».

Я похвалил ее за хорошее поведение, немножко с ней поиграл, потом занялся своими делами.

Мне нужно было написать несколько писем. Я сажусь за письменный стол, открываю чернильницу, гляжу - чернильница у меня пустая. Что такое? Ведь я только третьего дня чернила туда наливал.

А ну, - говорю, - Фенька! Иди сюда!

Она прибегает.

Да? - говорит.

Я говорю:

Ты не знаешь, куда у меня чернила девались?

Да ничего. Знаешь или не знаешь?

Она говорит:

Если вы ругаться не будете, тогда скажу.

Не будете ругаться?

Ну, не буду.

Я их выпила.

Как выпила?!! Ты же мне, - я говорю, - обещала…

Она говорит:

Я обещала вам не есть ничего. А не пить я не обещала. И вы, - говорит, - опять сами виноваты. Зачем вы мне таких соленых гвоздей купили? От них пить хочется.

Ну вот - поговорите вы с ней! Опять я виноват.

Я думаю: что же мне делать? Ругаться? Да нет, руганью тут делу не поможешь. Думаю: надо ей какую-нибудь работу, какое-нибудь занятие найти. Это она от безделья глупостями занимается. А когда я ее работать заставлю, ей некогда будет дурака-то валять.

И вот на другой день утром я ей даю метелку и говорю:

Вот, Феня, я ухожу на работу, а ты пока делом займись: прибери комнату, пол подмети, пыль вытри. Сумеешь?

Она даже засмеялась.

Эва, - говорит, - невидаль. Что ж тут не суметь? Конечно, сумею.

Вечером я прихожу, смотрю: в комнате - пыль, грязь, на полу бумажки валяются.

Эй, Фенька! - кричу.

Она из-под кровати вылезает.

Да! - говорит. - В чем дело?

Ты почему это пол не подмела?

Как это почему?

Вот именно: почему?

А чем, - говорит, - его подметать?

Метелкой.

Она говорит:

Нету метелки.

Как это нету?

Очень просто: нету.

Куда же она девалась?

Молчит. Носом сопит. Значит, дело неладно.

Я говорю:

Да, - говорит. - Съела.

Я так на стул и упал. Я даже рассердиться позабыл.

Я говорю:

Чудовище! Да как же это ты умудрилась метелку слопать?

Она говорит:

Я, честное слово, даже сама не знаю. Как-то незаметно, по одному прутику…

Ну, что же, - я говорю, - мне теперь делать? Железную метелку для тебя, что ли, заказывать?

Нет, - говорит.

Что «нет»?

Нет, - говорит, - я и железную съем.

Тогда я подумал немного и говорю:

Ладно. Я знаю, что я с тобой сделаю. С завтрашнего дня я буду тебя в чемодан прятать. Ты чемодан-то, надеюсь, не съешь?

Нет, - говорит, - не съем. Он пыльный. Вымойте его - тогда съем.

Ну нет, - говорю. - Спасибо. Не надо. Уж лучше пускай он пыльный стоит.

И на другой день я посадил Феньку в маленький кожаный чемодан. Она ничего - не плакала, не пищала. Только попросила, чтобы я просверлил несколько дырочек для воздуха.

Я взял ножницы и сделал три дырки. И с тех пор Фенька так там и живет, у меня в чемодане.

Конечно, выросла немножко за это время: была с большой палец, теперь - с указательный. Но живется ей неплохо. Даже уютно. Теперь я и окошечко там сделал, в ее домике. Спит она на маленьком диванчике. Обедает за маленьким столиком. И даже маленький-маленький - вот такой - телевизорчик там стоит.

Так что вы ее не жалейте, Феньку. А лучше приходите ко мне как-нибудь в гости, и я вас непременно с ней познакомлю.

1938–1967

Карусели

Один раз мы с Машей сидели у меня в комнате и занимались каждый своим делом. Она готовила уроки, а я писал рассказ. И вот написал я две или три странички, устал немножко, потянулся и несколько раз зевнул. И Маша мне сказала:

Ой, папа! Ты же не так делаешь!..

Я, конечно, удивился:

То есть что я не так делаю? Зеваю не так?

Нет, зеваешь ты правильно, а вот потягиваешься не так.

Как это не так?

Да. Вот именно, не так.

И она мне показала. Это, наверно, вы все знаете. Это все школьники и дошколята знают. Во время занятий воспитательница объявляет маленькую передышку, ребята встают и хором читают такие стихи:

Ветер дует нам в лицо
Закачалось деревцо.
- Ветер, тише, тише, тише!
Деревцо растет все вы-ы-ыше!

И при этом все руками показывают, как ветер дует в лицо, как дерево качается и как оно потом растет все выше и выше, до самого неба.

Мне это, сказать по правде, понравилось. И с тех пор всякий раз, когда нам с Машей приходилось работать вместе, мы каждые полчаса проделывали с ней это упражнение - качались, вытягивались и дули себе в лицо. Но потом нам надоело играть в одно и то же. И мы придумали немножко похожую, но другую игру. Попробуйте, может быть, кое-кому из вас тоже понравится?

Станьте лицом к своему соседу. Хлопайте один другого крест-накрест ладонь в ладонь. И громко все вместе читайте:

Карусели, карусели!
Мы с тобою в лодку сели
И по-е-ха-ли!

А когда поехали, показывайте, как это было, - работайте веслами.

Карусели, карусели!
Мы с тобой на лошадь сели
И по-е-ха-ли!

Теперь скачите верхом. Гоп! Гоп! Подстегивайте лошадку, только не сильно, не больно.

Карусели, карусели!
Мы с тобой в машину сели
И по-е-ха-ли!

Крутите баранку. Здорово несется наша «Волга». Можно даже, пожалуй, бибикнуть:

Би-би-и-и-и!
Би-и-и-и!

А карусель наша все крутится и вертится, все шибче и шибче. Куда же еще? Ага! Придумали!

Карусели,
Карусели!
В самолет
С тобой мы сели
И по-е-ха-ли!

Руки в стороны! Самолет готов. Полетели!.. Ура-а!..

Самолет хорошо, а ракета лучше.

Карусели, карусели!
Мы с тобой в ракету сели
И по-е-ха-ли!!!

Руки над головой. Кончики пальцев соедините вместе. Присели! К запуску приготовиться! Ззззиг! Полетели! Только не пробейте потолок, а то и в самом деле в космос улетите.

А если останетесь на земле, тогда можете и на санках покататься, и на самокате, и еще на чем-нибудь… Это уж вы сами придумайте!

1967

Жила-была свинка.

Свинка как свинка: на спинке щетинка, хвост крючком, нос пятачком, - всё как полагается.

Только на спинке у свинки была дырочка.

А в эту дырочку дети кидали денежки.

У кого копейка - тот копейку.

У кого две копейки - тот две копейки.

У кого три копейки - тот три копейки.

У кого четыре копейки - тот четыре копейки.

У кого пять копеек - тот пять копеек.

У кого шесть копеек - тот шесть копеек.

У кого семь копеек - тот семь копеек.

У кого восемь копеек - тот восемь копеек.

У кого девять копеек - тот девять копеек.

А у кого целый гривенник - так тот целый гривенник и кидает.

А свинка не зевает, знай себе спинку подставляет и денежку за денежкой глотает:

Копейка? Давай копейку.

Две копейки? Давай две копейки.

Три копейки? Давай три копейки.

Четыре копейки? Давай четыре копейки.

Пять копеек? Давай пять копеек.

Шесть копеек? Давай шесть копеек.

Семь копеек? Давай семь копеек.

Восемь копеек? Давай восемь копеек.

Девять копеек? Давай девять копеек.

А если гривенник - так давай и гривенник. Она и от гривенника не откажется.

Вот она жила-жила, эта свинка, толстела-толстела, наконец ей надоело, она говорит:

Открывайте меня! Я - полная!

Дети копилку открыли, посмотрели, а там - целая куча денег. И серебро. И медяки. И копейки. И пятаки. Двадцать гривенников. Тридцать двугривенных. Сорок пятиалтынных. Один старый серебряный рубль. И одна оловянная пуговица.

Стали дети думать, что бы им на эти деньги купить. Думали, думали - ничего придумать не могут.

Один говорит:

Другой говорит:

Петрушку!

Третий говорит:

Лошадку!

Четвертый говорит:

Шоколадку!

Пятый говорит:

Шестой говорит:

Дудочку!

Седьмой говорит:

Пожарную каску.

Восьмой говорит:

Противогазовую маску!

Девятый говорит:

Салазки!

Десятый говорит:

Лучше кисточку и краски!..

А свинка стояла-стояла, молчала-молчала, а потом вдруг и говорит:

Послушайте меня, умную хрюшку. Не покупайте вы ни пушку и ни Петрушку. А возьмите вы лучше корзинку, погуляйте по колхозному рынку - и купите еще одну свинку. А то мне, вы знаете, одной стоять скучно-скучно.

Дети подумали, да так и сделали.

Пошли они на колхозный рынок, поискали хороших свинок и купили - самую расхорошую.

А чтобы свинкам было совсем весело, купили еще двенадцать маленьких поросят.

Вот они теперь все и стоят - в один ряд.

Хвостики у них у всех крючком, носики пятачком.

Стоят себе и похрюкивают.

1939

Задача с яблоками

Нам из Гомеля тётя
Ящик яблок прислала.
В этом ящике яблок
Было, в общем, немало.

И пока мы считали,
Мы ужасно устали,
Мы устали, присели
И по яблочку съели.

И осталось их - сколько?
А осталось их столько,
Что пока мы считали -
Восемь раз отдыхали,
Восемь раз мы сидели
И по яблочку ели.

И осталось их - сколько?
Ох, осталось их столько,
Что, когда в этот ящик
Мы опять поглядели,
Там на дне его чистом
Только стружки белели…

Только стружки-пеструшки,
Только стружки белели.

Вот прошу угадать я
Всех ребят и девчонок:
Сколько было нас братьев,
Сколько было сестрёнок?
Поделили мы яблоки
Все без остатка.
А всего-то их было -
Пятьдесят без десятка.

1939

Дело было в Крыму. Один приезжий мальчик пошел на море ловить удочкой рыбу. А там был очень высокий, крутой скользкий берег. Мальчик начал спускаться, потом посмотрел вниз, увидел под собой огромные острые камни и испугался. Остановился и с места не может сдвинуться. Ни назад ни вниз. Вцепился в какой-то колючий кустик, сидит на корточках и дышать боится.

А внизу, в море, в это время колхозник-рыбак ловил рыбу. И с ним в лодке была девочка, его дочка. Она все видела и поняла, что мальчик трусит. Она стала смеяться и показывать на него пальцем.

Мальчику было стыдно, но он ничего не мог с собой сделать. Он только стал притворяться, будто сидит просто так и будто ему очень жарко. Он даже снял кепку и стал ею махать около своего носа.

Вдруг подул ветер, вырвал у мальчика из рук удочку и бросил ее вниз.

Мальчику было жаль удочки, он попробовал ползти вниз, но опять у него ничего не вышло. А девочка все это видела. Она сказала отцу, тот посмотрел наверх и что-то сказал ей.

Вдруг девочка спрыгнула в воду и зашагала к берегу. Взяла удочку и пошла обратно к лодке.

Мальчик так рассердился, что забыл все на свете и кубарем покатился вниз.

Эй! Отдавай! Это моя удочка! - закричал он и схватил девочку за руку.

На, возьми, пожалуйста, - сказала девочка. - Мне твоя удочка не нужна. Я нарочно ее взяла, чтобы ты слез вниз.

Мальчик удивился и говорит:

А ты почем знала, что я слезу?

А это мне папа сказал. Он говорит: если трус, то, наверно, и жадина.

1941

Как поросенок говорить научился

Один раз я видел, как одна совсем маленькая девочка учила поросенка говорить. Поросенок ей попался очень умный и послушный, но почему-то говорить по-человечески он ни за что не хотел. И девочка как ни старалась - ничего у нее не выходило.

Она ему, я помню, говорит:

Поросеночек, скажи: «мама»!

А он ей в ответ:

Хрю-хрю.

Поросеночек, скажи: «папа»!

Хрю-хрю!

Скажи: «дерево»!

Хрю-хрю.

Скажи: «цветочек»!

Хрю-хрю.

Скажи: «здравствуйте»!

Хрю-хрю.

Скажи: «до свидания!»

Хрю-хрю.

Я смотрел-смотрел, слушал-слушал, мне стало жалко и поросенка и девочку. Я говорю:

Знаешь что, голубушка, ты бы ему все-таки что-нибудь попроще велела сказать. А то ведь он еще маленький, ему трудно такие слова произносить.

Она говорит:

А что же попроще? Какое слово?

Ну, попроси его, например, сказать: «хрю-хрю».

Девочка немножко подумала и говорит:

Поросеночек, скажи, пожалуйста: «хрю-хрю»!

Поросенок на нее посмотрел и говорит:

Хрю-хрю!

Девочка удивилась, обрадовалась, в ладоши захлопала.

Ну вот, - говорит, - наконец-то! Научился!

1962

Буква «ты»

Учил я когда-то одну маленькую девочку читать и писать. Девочку звали Иринушка, было ей четыре года пять месяцев, и была она большая умница. За каких-нибудь десять дней мы одолели с ней всю русскую азбуку, могли уже свободно читать и «папа», и «мама», и «Саша», и «Маша», и оставалась у нас невыученной одна только, самая последняя буква - «я».

И тут вот, на этой последней буковке, мы вдруг с Иринушкой и споткнулись.

Я, как всегда, показал ей букву, дал ей как следует ее рассмотреть и сказал:

А это вот, Иринушка, буква «я».

Иринушка с удивлением на меня посмотрела и говорит:

Почему «ты»? Что за «ты»? Я же сказал тебе: это буква «я»!

Буква ты?

Да не «ты», а «я»!

Она еще больше удивилась и говорит:

Я и говорю: ты.

Да не я, а буква «я»!

Не ты, а буква ты?

Ох, Иринушка, Иринушка! Наверное, мы, голубушка, с тобой немного переучились. Неужели ты в самом деле не понимаешь, что это не я, а что это буква так называется: «я»?

Нет, - говорит, - почему не понимаю? Я понимаю.

Что ты понимаешь?

Это не ты, а это буква так называется: «ты».

Фу! Ну в самом деле, ну что ты с ней поделаешь? Как же, скажите на милость, ей объяснить, что я - это не я, ты - не ты, она - не она и что вообще «я» - это только буква.

Ну, вот что, - сказал я наконец, - ну, давай, скажи как будто про себя: я! Понимаешь? Про себя. Как ты про себя говоришь.

Она поняла как будто. Кивнула. Потом спрашивает:

Говорить?

Ну, ну… Конечно.

Вижу - молчит. Опустила голову. Губами шевелит.

Я говорю:

Ну, что же ты?

Я сказала.

А я не слышал, что ты сказала.

Ты же мне велел про себя говорить. Вот я потихоньку и говорю.

Что же ты говоришь?

Она оглянулась и шепотом - на ухо мне:

Я не выдержал, вскочил, схватился за голову и забегал по комнате.

Внутри у меня уже все кипело, как вода в чайнике. А бедная Иринушка сидела, склонившись над букварем, искоса посматривала на меня и жалобно сопела. Ей, наверно, было стыдно, что она такая бестолковая. Но и мне тоже было стыдно, что я - большой человек - не могу научить маленького человека правильно читать такую простую букву, как буква «я».

Наконец я придумал все-таки. Я быстро подошел к девочке, ткнул ее пальцем в нос и спрашиваю:

Это кто?

Она говорит:

Ну вот… Понимаешь? А это буква «я»!

Она говорит:

Понимаю…

А у самой уж, вижу, и губы дрожат и носик сморщился - вот-вот заплачет.

Что же ты, - я спрашиваю, - понимаешь?

Понимаю, - говорит, - что это я.

Правильно! Молодец! А это вот буква «я». Ясно?

Ясно, - говорит. - Это буква ты.

Да не ты, а я!

Не я, а ты.

Не я, а буква «я»!

Не ты, а буква «ты».

Не буква «ты», господи боже мой, а буква «я»!

Не буква «я», господи боже мой, а буква «ты»!

Я опять вскочил и опять забегал по комнате.

Нет такой буквы! - закричал я. - Пойми ты, бестолковая девчонка! Нет и не может быть такой буквы! Есть буква «я». Понимаешь? Я! Буква «я»! Изволь повторять за мной: я! я! я!..

Ты, ты, ты, - пролепетала она, едва разжимая губы. Потом уронила голову на стол и заплакала. Да так громко и так жалобно, что весь мой гнев сразу остыл. Мне стало жалко ее.

Хорошо, - сказал я. - Как видно, мы с тобой и в самом деле немного заработались. Возьми свои книги и тетрадки и можешь идти гулять. На сегодня - хватит.

Она кое-как запихала в сумочку свое барахлишко и, ни слова мне не сказав, спотыкаясь и всхлипывая вышла из комнаты.

А я, оставшись один, задумался: что же делать? Как же мы в конце концов перешагнем через эту проклятую букву «я»?

«Ладно, - решил я. - Забудем о ней. Ну ее. Начнем следующий урок прямо с чтения. Может быть, так лучше будет».

И на другой день, когда Иринушка, веселая и раскрасневшаяся после игры, пришла на урок, я не стал ей напоминать о вчерашнем, а просто посадил ее за букварь, открыл первую попавшуюся страницу и сказал:

А ну, сударыня, давайте-ка, почитайте мне что-нибудь.

Она, как всегда перед чтением, поерзала на стуле, вздохнула, уткнулась и пальцем и носиком в страницу и, пошевелив губами, бегло и не переводя дыхания, прочла:

Тыкову дали тыблоко.

От удивления я даже на стуле подскочил:

Что такое? Какому Тыкову? Какое тыблоко? Что еще за тыблоко?

Посмотрел в букварь, а там черным по белому написано:

«Якову дали яблоко».

Вам смешно? Я тоже, конечно, посмеялся. А потом говорю:

Яблоко, Иринушка! Яблоко, а не тыблоко!

Она удивилась и говорит:

Яблоко? Так значит, это буква «я»?

Я уже хотел сказать: «Ну конечно, „я“!» А потом спохватился и думаю: «Нет, голубушка! Знаем мы вас. Если я скажу „я“ - значит - опять пошло-поехало? Нет, уж сейчас мы на эту удочку не попадемся».

И я сказал:

Да, правильно. Это буква «ты».

Конечно, не очень-то хорошо говорить неправду. Даже очень нехорошо говорить неправду. Но что же поделаешь! Если бы я сказал «я», а не «ты», кто знает, чем бы все это кончилось. И, может быть, бедная Иринушка так всю жизнь и говорила бы - вместо «яблоко» - тыблоко, вместо «ярмарка» - тырмарка, вместо «якорь» - тыкорь и вместо «язык» - тызык. А Иринушка, слава богу, выросла уже большая, выговаривает все буквы правильно, как полагается, и пишет мне письма без одной ошибки.

1945

Веселый трамвай

Тащи сюда стулья,
Неси табуретку,
Найди колокольчик,
Тесемку давай!..
Сегодня нас трое,
Давайте устроим
Совсем настоящий,
Звенящий,
Гремящий,
Совсем настоящий
Московский
Трамвай.

Я буду - кондуктор,
Он будет - вожатый,
А ты - безбилетный пока
Пассажир.
Поставь свою ножку
На эту подножку,
Взойди на площадку
И так мне скажи:

- Товарищ кондуктор,
Я еду по делу,
По срочному делу
В Верховный Совет.
Возьмите монету
И дайте за это
Мне самый хороший
Трамвайный
Билет.
Я дам вам бумажку,
И вы мне - бумажку,
Я дерну тесемку,
Скажу:
- Поезжай!..

Вожатый педали
Нажмет у рояля,
И медленно
Тро -
  нется
Наш
  настоящий,
Как солнце блестящий,
Как буря гремящий,
Совсем настоящий
Московский
Трамвай.