Мельников-Печерский

Павел Иванович Мельников (псевдоним Андрей Печерский) принадлежал к числу выдающихся русских литераторов середины XIX века. Оригинальная творческая индивидуальность, острая наблюдательность, знание народного быта и фольклора, прекрасное владение народной речью выдвинули его в ряд значительных писателей в то время, когда в литературе действовали такие корифеи критического реализма, как Л. Н. Толстой, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Достоевский, Тургенев, Островский, Гончаров.

Идейная и художественная позиция Мельникова-Печерского весьма своеобразна. Деятельность чиновника Мельникова постоянно вступала в противоречие с литературным трудом Печерского. В качестве чиновника Министерства внутренних дел он рачительно исполнял «предначертания» начальства и колебался между крайне консервативными и умеренно либеральными воззрениями в зависимости от изменений внутриполитического курса правительства. Мельников не останавливался перед активным участием в подавлении «крамолы», перед борьбой с свободомыслием. Вместе с тем живо интересовавшийся бытом народа Мельников высоко ценил русскую реалистическую литературу, был горячим поклонником Пушкина и Гоголя, увлекался реалистической беллетристикой 40-х годов.

Обращаясь к художественному творчеству, он не мыслил себе его иначе как результат тщательного изучения и нелицеприятного изображения жизни.

Писатель сам сознавал, что право на прочное место в литературе ему дают те его произведения, которые близки к гоголевской школе и содержат критическое отношение к фактам социального быта; вместе с тем он не мог не сознавать и того, что произведения его идут вразрез с его служебной деятельностью и могут повредить его карьере. Мельников метался из стороны в сторону, то опасаясь, что литературные занятия повредят его репутации в высших правительственных сферах, то мечтая о прекращении службы с тем, чтобы целиком «на свободе» отдаться любимому литературному труду.

Идеализация патриархальных форм старообрядческого быта, старинных обычаев и домостроевских семейных устоев, имевшая место в произведениях Мельникова-Печерского, была связана с влиянием на него славянофильско-почвеннических теорий.

Всё это сковывало писателя, диктовало ему в ряде случаев предвзятый подход к явлениям жизни, схематическое их изображение.

Павел Иванович Мельников родился в Нижнем Новгороде 22 октября (3 ноября) 1819 года в семье начальника жандармской команды. В 1829-1834 годах Мельников учился в нижегородской гимназии, а затем поступил на словесный факультет Казанского университета, который он окончил в 1837 году со званием кандидата. Уже в детские и юношеские годы Мельников увлекался историей и литературой, много читал, переписывал и знал наизусть стихотворения и поэмы Пушкина, Жуковского и поэтов пушкинской плеяды.

В университете он основательно расширил свои познания в области литературы, истории и лингвистики. Большое влияние на развитие будущего писателя оказал Г. С. Суровцов, преподававший словесность и эстетику в Казанском университете. Суровцов знакомил студентов с современной литературой; горячий поклонник творчества Пушкина, он со скорбью и негодованием сообщил своим ученикам о гибели поэта и прочел им стихи Лермонтова «Смерть поэта».

Суровцов воспитывал в своих студентах также интерес к изучению народной речи и устного поэтического творчества народа. Мельников вспоминал о своем профессоре словесности: «Прекрасно зная народный язык и создания народного творчества, песни, сказки, пословицы, Суровцов постоянно говаривал, что в них заключается чистый, ничем не возмутимый источник для настоящего литературного русского языка... ».

Задолго до выхода в свет словаря В. И. Даля Суровцов устно и печатно заявлял о необходимости «Собрания областных слов русского языка» и организовал эту работу через Казанский университет.

Мельников был прилежным и горячо сочувствовавшим взглядам своего профессора студентом.

По окончании университета Мельников был направлен в Пермь преподавателем истории и статистики в гимназию (1838-1839).

Не ограничиваясь педагогической работой, Мельников деятельно занимался в Перми этнографией, изучением истории Пермского края. С этой целью он много ездил по Приуралью, посетил ряд заводов, беседовал с крестьянами и рабочими, знакомился с условиями их жизни и труда, с народными говорами и устной народной поэзией. Впечатления от этих поездок послужили основой «Дорожных записок на пути из Тамбовской губернии в Сибирь», напечатанных в «Отечественных записках» 1839-1842 годов, в «Москвитянине» за 1841 год и в «Журнале для чтения воспитанникам военно-учебных заведений».

В 1839 году Мельников был переведен учителем в Нижний Новгород. Здесь он углубился в изучение русских древностей, много трудился над разбором архивов нижегородских монастырей и присутственных мест. В 1845-1850 годах Мельников является редактором неофициальной части «Нижегородских Губернских Ведомостей», где и помещает найденные им в архивах Нижнего Новгорода материалы, а также описания памятников древности Нижегородского края, статистические и этнографические данные. Под его руководством неофициальная часть «Нижегородских Губернских Ведомостей» стала интереснейшим и богатейшим разделом газеты. Большинство опубликованных здесь материалов принадлежит самому Мельникову.

Исследуя «по высочайшему повелению» вопрос о потомстве Кузьмы Минина, Мельников находит в нижегородских архивах неизвестные до него исторические сведения и документы, касающиеся Кузьмы Минина. Сведения эти были опубликованы частью в 1842 году в «Отечественных записках», частью - в 1850 году в «Москвитянине».

В 1846 году Мельников оставляет педагогическую деятельность и вскоре определяется на место чиновника особых поручений при Нижегородском военном губернаторе (1847-1850). Мельников проявил себя как усердный и «рачительный» чиновник. Он тщательно вникал в существо поручаемых ему большей частью «раскольничьих» дел и в то же время неуклонно и жестоко выполнял полученные им «свыше» инструкции об «искоренении» раскола. Непреклонность и жестокость Мельникова были широко известны. Мельников предлагал применять к раскольникам самые решительные меры, вплоть до отдачи их в рекруты, а детей раскольников в кантонисты. Вместе с тем, пользуясь своей начитанностью, в раскольничьей литературе, он прибегал к методам убеждения и зачастую не безуспешно.

В 1850 году Мельников был переведен в Министерство внутренних дел в качестве чиновника особых поручений. Оставаясь в Нижнем Новгороде до 1852 года, он выполнял различные поручения Министерства.

В 1852-1853 годах Мельников являлся начальником статистической экспедиции Министерства внутренних дел в Нижегородской губернии. Экспедиция была занята установлением числа раскольников и выявлением «духа» их учения. На материалах работы комиссии Мельников основал свой обширный трактат «О современном состоянии раскола» (1853-1854), который в рукописном виде имел хождение в высших правительственных и духовных сферах.

Мельников не пошел по пути опорочивания раскольников и всего их быта. Он тщательно исследовал этот быт и явился одним из крупных его знатоков. Вместе с тем «дурная слава» его как чиновника, который своей исполнительностью («если он и подлец, то подлец не злостный, а по приказанью», - писал Салтыков) приносит большие беды старообрядческому населению, опережала его известность как ученого и писателя.

«Колокол» Герцена в 1858 году писал иронически о Мельникове-Печерском: «Правда ли, что нижегородский литератор, переведенный в Петербург за изящный стиль , - г. Мельников, готовит к печати рассказ апостольских подвигов своих, иже на обращение заблудших братий раскольников направленных? Если же неправда, мы их расскажем, пожалуй».

В период подготовки крестьянской реформы, когда правительство вынуждено было под давлением революционного движения крестьян и роста революционных настроений в обществе пойти на либеральные уступки, Мельников-Печерский один из первых стал на путь изменения форм борьбы с расколом. В Записке о русском расколе, составленной для великого князя Константина Николаевича (1857), Мельников решительно высказывается за новые либеральные формы борьбы с расколом. Веротерпимость, широкое разъяснение раскольникам их «заблуждений», происходящих

от темноты, должно быть, по мнению Мельникова, положено в основу борьбы с расколом. Сурово осуждая секты, выражавшие в той или другой форме протест против экономического и политического гнета (бегуны), Мельников считал, что подобные секты являются исключениями. В целом же раскол не направлен против правительства и его установлений, раскольники в своем подавляющем большинстве являются носителями консервативного начала народной жизни. Их следует, по мнению Мельникова, «приводить к единоверию» постепенно, путем убеждения и воздействия на старообрядческое духовенство.

П. И. Мельников-Печерский .
Литография с фотографии 1850-х годов.

Конечно, в своей служебной деятельности и во взглядах на раскол Мельников не переходил за грань «дозволенного» правительством либерализма.

В 40-х - начале 50-х годов Мельников написал ряд статей по вопросам истории, опубликовал значительное количество исторических документов, печатал переводы и статьи в различных изданиях («Отечественные записки», «Литературная газета», «Нижегородские Губернские Ведомости», «Москвитянин»). Первым беллетристическим опытом Мельникова явилась опубликованная им в 1840 году в «Литературной газете» повесть «Элпидифор Перфильевич». Изображая быт маленького провинциального

города, его «аристократии» - чиновников, богатых купцов и духовенства, Мельников ученически подражал Гоголю.

Напечатанное в том же году в «Литературной газете» стихотворение Мельникова «Великий художник» было подражанием Мицкевичу. Сам автор остался чрезвычайно недоволен своими первыми опытами.

В начале своей литературной деятельности Мельников чувствовал себя гораздо прочнее в области исторических исследований или статистических разысканий, нежели в области художественного творчества. Высокое представление о долге писателя и ответственности литературного труда заставило Мельникова на несколько лет отказаться от беллетристики. Лишь в начале 50-х годов под влиянием В. И. Даля, с которым он сблизился за несколько лет до этого, Мельников снова стал работать в области беллетристики. Даль оценил в Мельникове замечательного знатока русского старинного быта, народного языка и устнопоэтического творчества народа. Заметил он и беллетристическое дарование Мельникова - замечательного рассказчика, мастера меткой, живописной и выразительной речи. Даль настойчиво советовал Мельникову вернуться к художественному творчеству. В новом беллетристическом произведении, созданном Мельниковым после большого перерыва, - повести «Красильниковы» (1852) сказывалось влияние творчества Даля. В этой повести Мельников изображал быт богатого купечества, страшного в своем мракобесии и консерватизме. Повесть была напечатана за подписью «Андрей Печерский». Впоследствии в течение всего своего творческого пути Мельников подписывал художественные произведения этим псевдонимом. Вслед за повестью «Красильниковы» Мельников-Печерский написал ряд художественных произведений, резко обличавших провинциальных купцов, чиновников и своеволие и самодурство помещиков «беспутных годов» «дворянской вольности» - «Поярков» (1857), «Дедушка Поликарп» (1857), «Старые годы» (1857), «Медвежий угол» (1857), «Непременный» (1857), «Бабушкины россказни» (1858) и другие. Повести и рассказы Андрея Печерского привлекли к себе внимание и интерес широкого читателя. Чернышевский высоко оценил их художественные достоинства и правдивое нелицеприятное изображение в них действительности. Критик отметил значительность литературного дарования Мельникова-Печерского, указал на самобытность, оригинальность его творчества, оценил рассказ «Поярков» как одно из лучших произведений литературы 1857 года.

Рассказы Печерского вошли в разряд лучших произведений литературы, обличавшей дореформенные порядки.

В 1858 году, когда книгопродавец А. Давыдов предпринял отдельное издание «Рассказов А. Печерского», книга эта не получила одобрения цензуры, и только в 1876 году удалось осуществить издание сборника рассказов и повестей Мельникова-Печерского.

Но общественно-политические позиции Мельникова в основном оставались консервативными. Свое сочувствие раскольникам он оправдывал их верноподданностью.

Мельников почтительно отзывался об издателях «Москвитянина», которые несли, как заявлял он сам, «православные и самодержавные идеи в литературу». В 1859 году Мельников принял участие в издании газеты «Русский дневник», а затем стал сотрудничать в «Северной пчеле», выступая

в своих статьях против «Современника». Газета «Русский дневник» воспринималась читателями как орган Министерства внутренних дел и не пользовалась решительно никаким успехом.

Стремясь возбудить народ против польских революционеров в связи с восстанием в Польше 1863 года, Министерство внутренних дел поручило Мельникову написать брошюру, которая «служила бы пропагандою против возмутительной пропаганды» (слова Мельникова). Мельников выполнил это поручение, написав брошюру «О русской правде и польской кривде», которая распространялась затем по удешевленной цене через ярмарки и специальных разносчиков.

Салтыков-Щедрин посвятил разбору этой книжки Мельникова специальную рецензию. В этом разборе он показал, что подобные книги наносят вред народу, так как они проникнуты мракобесием и человеконенавистничеством. Салтыков указывает, что вся брошюра направлена против передовых русских людей, которые именуются в ней «ворами и изменниками» за то, что иногда пытаются «сказывать что-нибудь такое, о чем ни начальство не объявляло, ни отец духовный не говорил» (слова Мельникова).

В 1866 году Мельников без жалования был перечислен в распоряжение Московского генерал-губернатора и, переселившись в Москву, стал сотрудником сначала «Московских ведомостей» (1867), а затем - постоянным сотрудником «Русского вестника» (с 1868 года). В журнале Каткова Мельников поместил ряд исторических работ и беллетристических произведений («Исторические очерки поповщины», 1864, 1866; «Княжна Тараканова и принцесса Владимирская», 1867; «Счисления раскольников», 1868; «Тайные секты», 1868; «Авдотья Петровна Нарышкина», 1872; и др.).

В «Русском вестнике» был напечатан и рассказ «За Волгой» (1868) - начало романа «В лесах». Здесь же появился весь этот роман (1871-1874; отд. изд. 1875) и его продолжение - «На горах» (1875-1881).

В романах Мельникова-Печерского, посвященных главным образом изображению быта купцов-старообрядцев и раскольничьих скитов, отразился весь многолетний опыт исследователя раскола, наблюдательного и любознательного путешественника, по долгу службы изъездившего всё Поволжье и Урал, но интересовавшегося далеко не только теми сторонами быта, которые имели непосредственное отношение к возложенным на него служебным поручениям. Так, проводя порученное ему расследование дела о подлоге, совершенном при браке купца Мокеева, Мельников особенное внимание уделял пострадавшей - казанской купеческой дочери Марии Петровне Дегтяревой, исписывая листы дела характеристикой ее личности, положения и психологии. Некоторые черты характера и судьбы этой женщины отразились в образе Марьи Гавриловны Масляниковой в романах «В лесах» и «На горах». Дело Мокеева дало Мельникову-Печерскому большой материал и по вопросу о браках и разводах в среде раскольников (см. роман «В лесах»).

Образ «заволжского тысячника» Патапа Максимыча Чапурина - героя романов «В лесах» и «На горах» возник в сознании Мельникова как результат наблюдений над купцами - покровителями раскола, в частности

известным нижегородским богачом - «удельным крестьянином Семеновского уезда Чистопольского приказа деревни Поповой» Петром Егоровичем Бугровым. Характеризуя в служебных документах Бугрова, Мельников отмечал его привычку к простому, крестьянскому быту, его природный ум и замечательное уменье, входя в сделки с бюрократическими начальниками, в том числе и высшими, отводить и смягчать удары, направленные на раскольников. Некоторые случаи из жизни Бугрова, зафиксированные Мельниковым в докладных записках, были затем им целиком перенесены в романы.

Знакомство с купцами-раскольниками, торговавшими на Нижегородской ярмарке старинными книгами и иконами, постоянное посещение их лавок дали Мельникову материал для изображения торговца древностями и «редкостными вещами» - Герасима Чубалова.

В 1869 году Мельников был командирован в Вятскую, Нижегородскую, Пермскую, Казанскую и Уфимскую губернии с целью изыскания к северу от Волги наикратчайшего направления для Южной Сибирской дороги. Писатель снова встретился с крупнейшими представителями волжского старообрядчества и освежил в памяти впечатления более раннего периода своей жизни.

Говоря об источниках своего романа, Мельников заявлял в 1874 году: «Бог дал мне память, хорошую память... А на роду было писано довольно-таки поездить по матушке по святой Руси. И где-то ни довелось бывать? И в лесах, и на горах, и в болотах, и в тундрах, в рудниках и на крестьянских палатях, и в тесных кельях, и в скитах, и в дворцах, всего и не перечтешь. И где ни был, что ни видел, что ни слышал, все твердо помню. Вздумалось мне писать; ну, думаю, давай писать и стал писать „по памяти, как по грамоте“, как гласит старинное присловье».

Над романами «В лесах» и «На горах» Мельников-Печерский последовательно трудился в течение ряда лет, то приостанавливая на время работу, то с новым упорством, интересом и подъемом принимаясь за нее.

Последние главы «На горах» в 1880 году Мельников диктовал жене, не будучи уже в силах писать сам.

Литературную известность Мельникову принесли его повести и рассказы 50-х годов. Уже в первой из них - повести «Красильниковы» Мельников показал художественное мастерство и замечательное знание изображаемой социальной среды. В рассказе ощущалось сознательное следование за Далем - знатоком народных говоров и мастером воспроизведения красочной, разговорной речи народа, чувствовалось еще, пожалуй, в большей мере творческое восприятие художественных традиций, идущих от Гоголя, однако уже в этой повести Мельников-Печерский предстал перед читателями как своеобразный художник, наделенный присущей исключительно ему оригинальной манерой письма.

Главным героем повести является провинциальный купец Красильников. Писатель как наблюдательный посетитель дает прежде всего внешнюю характеристику обстановки дома Красильникова, замечая склонность хозяина дома к суровому и простому образу жизни, которую он вынужден скрывать, чтобы его, богатого человека, не осудили за скупость.

Мельников «объективно» отдает справедливость природному уму и сметливости полуграмотного купца. Далее он «предоставляет слово» герою и, заставив высказаться самодура-купца, страдающего от последствий своих же поступков, возбуждает сочувствие не к нему, а к жертвам его самоуправства и тирании: сыну, которого он довел до запоя и безумия, и невестке, которую он загнал побоями в гроб. «Темная сила» капитала, власть денег, сочетающаяся с дикостью, торжеством предрассудков, приводит к тому, что щедро от природы одаренный человек делается носителем зла, врагом и угнетателем всего талантливого, свежего, благородного, что его окружает. Старик Красильников сам сознает, что отшатнувшийся от него «непокорный» сын Дмитрий был толковым, способным и душевным человеком и что смиренного сына Сергея, во всем угождающего отцу, «похвалить не за что». С самодуром-отцом может ужиться только подлый подхалим и наушник, ненавистный рабочим, неспособный к труду.

Раскрывая психологию представителя «темного царства», показывая, как «хозяева жизни» - купцы сеют вокруг себя зло, выращивают и воспитывают пороки в окружающих и топчут, попирают права и человеческое достоинство зависимых от них людей, Мельников-Печерский обличал систему общественных отношений, подчиняющих человека власти денег, капитала. Писатель не ставил перед собой задачи привести читателя к столь широким обобщениям, сам он был далек от осуждения буржуазных отношений в целом, однако реалистическое изображение купеческого быта в его повести, созданные им типические фигуры представителей купечества наталкивали на выводы, которых сам автор не делал.

Вот почему Чернышевский, высоко оценив повесть «Красильниковы», указал, что произведение это по своему содержанию и художественному совершенству принадлежит к «дельному, благородному» и «энергическому направлению» и поставил его рядом с «Губернскими очерками» Салтыкова-Щедрина.

Произведения Печерского, последовавшие за «Красильниковыми», развивали ту же линию в творчестве писателя и упрочили за ним репутацию литератора, который, по мнению Чернышевского, «по всей справедливости должен быть причислен к даровитейшим нашим рассказчикам».

В рассказе «Дедушка Поликарп» Мельников характеризует быт крестьян нечерноземных лесных районов Поволжья устами старого крестьянина. Не осуждая «начальства», не предполагая даже возможности другого отношения со стороны чиновников и «господ» к крестьянам, дедушка Поликарп эпически повествует о злоупотреблениях и произволе чиновников, разоряющих население, о недородах, о стеснениях, которым со всех сторон подвергаются крестьяне, о бесправии и бедственном положении землепашцев и ремесленников. Честные труженики, в поте лица своего обрабатывающие землю, сплавляющие лес, замечательные мастера-деревообделочники любят родной край, несмотря на «холодные» неплодородные земли. «Оттого-то лесок-от и люб нам, оттого-то мы его и жалеем - ведь он наш поилец, кормилец» (т. I, стр. 50), - тепло говорит старик. С грустью глядят крестьяне на лесные богатства, которые расхищаются и истребляются нерадивыми чиновниками.

Мельников-Печерский подчеркивает проницательный ум, сметливость Поликарпа. Вместе с тем он отмечает смирение старого крестьянина, который, рассказывая о произволе лесничих, хвалит своего «доброго» лесничего, обирающего его односельчан.

Мельников не скорбит и не негодует, видя покорность, кротость крестьян, легко прощающих своих мучителей. Он иронизирует не над смирением Поликарпа, а над чиновничьим «милосердием», приводя читателя к мысли, что если такой начальник считается «милостивым», каковы же остальные чиновники. Покорность забитых крестьян Мельников воспринимает как естественное состояние народа. В противоположность писателям-демократам, понимавшим, что только народный протест, открытая борьба угнетенных масс против угнетателей могут привести к действительному освобождению крестьянства, Мельников все свои надежды возлагал на «благодетельное» влияние правительственных реформ и перемены в системе административного аппарата.

Быт чиновников, злоупотребления и беззакония, которые творят крупные и мелкие администраторы, были Мельниковым изображены и в его рассказах «Поярков», «Медвежий угол», «Непременный» и другие.

Раскаявшийся в своих «нечестивых» поступках старый взяточник и плут - полицейский чиновник Поярков, который пострадал от более крупного плута - губернатора, раскрывает перед случайным собеседником «служебные секреты» - излюбленные приемы, при помощи которых чиновники грабят народ («Поярков»); подрядчик-купец Гаврила Матвеевич рассказывает о проделках «анжинеров», городничих, полицмейстеров и других чиновников, о совершенном бесправии и темноте крестьянства, о казнокрадстве, взяточничестве, подлогах («Медвежий угол»).

Читатель узнает из этих рассказов «неписанные законы» бюрократического мира. «Ежели хотите знать, кто кого в уезде больше - в табель о рангах не смотрите; там своя табель. Первое место в городе - управляющий откупом: будь он чиновником, будь борода - все одно. Ему и честь и уваженье... кому откупщик больше платит, тот чиновник важнее, силы в нем больше. Важнее всех, конечно, исправник, а ежели город большой, богатый, купцов, живущих в нем много, аль ярмонки при нем знатные есть, - то городничий. Если же город не важный, то городничий последняя спица в колеснице... После исправника - становой, потом секретарь земского суда да секретарь уездного. Эти люди первые, за ними пойдет мелкая сошка: судья, непременный член, казначей, стряпчий, винный пристав. А всех ниже штатный смотритель, да учителя.... , откуп им копейки не дает... » (I, 63-64), - доверительно сообщает Поярков своему собеседнику. Вся эта иерархия продажных чиновников смотрит на народ как на источник наживы.

Крупные чиновники берут взятки с мелких и понуждают их стремиться всё к бо́льшему и бо́льшему увеличению своих незаконных доходов. Бюрократическая орда облагает данью и купцов, торговцев, подрядчиков. Купцы возмещают свои «убытки» за счет рабочих и «казны». В результате «деятельности» чиновников дороги и мосты разрушены, население окончательно забито и бесправно, городское хозяйство приходит в совершенный упадок, государство несет колоссальные убытки.

Вводя в свои рассказы многочисленные «казусные» случаи из служебной практики, которые были ему хорошо известны как чиновнику особых поручений при губернаторе, Мельников использовал метод, широко распространенный в обличительной беллетристике и публицистике 50-х годов. Однако наряду с этим Мельников-Печерский пользуется другим методом, выработанным лучшими представителями литературы критического реализма: он создает яркие типические образы представителей разных социальных групп, сатирически обличает существенные явления современного быта. Становой пристав Поярков с ожесточением и изобретательностью

«изыскивает способы» обогащения за счет народа («Поярков»), грубый и чванливый хищник, инженер Николай Фомич Линквист, смышленный предприниматель Гаврила Матвеич, умеющий «угодить» чиновникам, но глубоко презирающий их («Медвежий угол»); пресмыкающийся перед «его превосходительством» непременный заседатель земского суда Андрей Тихоныч Подобедов («Непременный») и ряд других персонажей живут, действуют и говорят на страницах рассказов Мельникова. Своими мыслями и речами, своими поступками и привычками, всем укладом своей жизни они характеризуют общество, к которому принадлежат и которым воспитаны.

Разоблачение дворянства, помещичьего произвола, ужасов крепостного права было дано Мельниковым-Печерским в его произведениях 50-х годов - «Старые годы» и «Бабушкины россказни». События, изображенные здесь, отнесены в историческое прошлое, в XVIII век, однако рассказы не теряли вследствие этого своей актуальности, своего современного звучания. Несмотря на то, что автор стремился в этих произведениях противопоставить либерализм эпохи подготовки крестьянской реформы веку «дворянской вольности», времени ничем не ограниченной власти помещиков над крепостными, обличительный смысл его объективно приобретал более широкий и значительный характер. Читая о преступлении и изуверствах князя Алексея Юрьевича Заборовского, об издевательствах, избиениях, пытках, которым подвергал он крестьян («Старые годы»), передовые люди конца 50-х годов делали выводы не о «прогрессе гуманности» и «просвещении», вследствие которых невозможен столь дикий и необузданный произвол, а об ответственности, которую должно было по справедливости понести дворянство за все страдания народа.

Правдивое описание преступлений дворянства против крестьян, данное в «Старых годах», и сословного эгоизма дворянства, презрения его к народу, показанного в «Бабушкиных россказнях», имело большое общественное значение.

Вместе с тем в этих рассказах Мельникова-Печерского, также как и в других, обличавших злоупотребления чиновников, народ изображался покорно страдающим, не способным на сопротивление.

Рассказ «Старые годы» построен весьма своеобразно: о событиях, происходивших в XVIII веке в Заборье, автор сначала узнает из уст исправника, показывающего ему обветшалый и заброшенный дворец князей Заборовских и портретную галерею в нем. Затем автор, созерцающий портреты владельцев Заборья и их родословную, размышляет об их судьбе и характерах. Он дает объективный и суровый очерк «карьеры» наиболее яркого и типичного представителя рода Заборовских - князя Алексея Юрьевича. При Петре I, когда от дворян, как и от представителей других сословий, требовалось участие в «деле», было ясно, что Алексей Юрьевич «в дело» не годится. Зато впоследствии «ловкий князь... умел наверстать и взять свое» (I, 87). Умело «подбиваясь» то к одному, то к другому временщику, он достигал того, что «чины и деревни летели к нему при каждой перемене» (I, 87). Автор кратко, но определенно характеризует его необузданный, порывистый и неудержимый нрав, говорит о его глубокой испорченности и склонности к самоуправству, которая в условиях провинции XVIII века ничем не ограничивалась. Тут же резко сатирически характеризуется дальнейшая история рода Заборовских.

Бо́льшая часть повествования представляет собою как бы запись воспоминаний старых дворовых о князе Алексее Юрьевиче. Основным рассказчиком

является стремянный князя - столетний старик Анисим Прокофьич, фаворит барина, голос которого, однако, не выделен резко среди голосов остальных крестьян, вспоминающих о старом князе. Прокофьич возвеличивает барина, но не скрывает его темных дел и мрачных подвигов. Воля князя представляется ему непререкаемым законом, любые его поступки не могут быть осуждены. Анисим Прокофьич с гордостью повествует о самодурских выходках Алексея Юрьевича. Другие крестьяне, рассказы которых органически вплетены в повествование, рассказывая о зверствах и самоуправстве барина, также не смеют его осуждать, хотя и упоминают о своей ненависти к его приближенным и наушникам.

Дворянскому роду - поколениям самодуров, развратников, стяжателей, мотов, обжор - противостоят поколения крестьян-тружеников и страдальцев, в рассказах которых воссозданы эпические образы их мучителей-помещиков. Народным стилем, со внесением элементов сказки и песни ведется в «Старых годах» повествование о роскоши, которая окружала князей Заборовских, о праздниках, балах, обедах, охотах.

Правдиво изображая быт крепостного поместья XVIII века, кровавые потехи и дела барства, создавая яркие образы крепостников и их холопов, Мельников-Печерский не смог в своем произведении дать реалистический образ крепостного народа в целом, отразить подлинное отношение крестьянства к господам. Ограниченность мировоззрения Мельникова нашла свое отражение и в его повести «Бабушкины россказни», содержавшей в то же время резкие разоблачения быта дворянства XVIII века.

Рисуя здесь спор бабушки, идеализирующей времена своей молодости, с внуком, Мельников-Печерский выражал мысль о том, что с успехами просвещения дворянство делается гуманнее, отказывается постепенно от сословных предрассудков и диких обычаев своих дедов и отцов. Однако не эта мысль, а реалистическое, сатирическое изображение дворянского общества составляло основное содержание повести.

Презрение к народу, стяжательство, карьеризм, издевательства над крепостными и «вольными» бедняками, низкопоклонство перед власть имущими - вот черты, которыми характеризует писатель быт высшего дворянского общества столицы и провинции. «Патриархальное» подхалимство, которым окружали дворяне царского наместника генерал-аншефа Пильнева в Ярославле или отставного красногородского губернатора Чурилина в Зимогорске, сменилось в XIX веке более утонченным и скрытым, но не менее отвратительным чинопочитанием, дворянское чванство и презрение к народу приняло лишь более завуалированную форму. История Настеньки Боровковой, истории бедных воспитанниц, страдавших от тяжелых «милостей» бар-самодуров, - большинство эпизодов, входящих в «Бабушкины россказни», изображали явления, продолжавшие жить, хотя и в новых формах, в то время, когда писался рассказ.

В «Бабушкиных россказнях», как и в «Старых годах», Мельников сумел прекрасно передать колорит, характерные черты жизни XVIII века. Он хорошо знал исторические источники, был осведомлен в области устно-поэтического народного творчества и истории языка. В литературном отношении в них он ориентировался на пушкинскую традицию. В характеристике князя Заборовского и обрисовке его быта звучат отклики на образ Троекурова из романа «Дубровский», в ряде эпизодов «Бабушкиных

россказней» чувствуется творческое следование за «Капитанской дочкой» Пушкина (например, эпизод встречи Настеньки Боровковой с Екатериной II в Царскосельском парке и ее заступничества за крестьянина Савелия Трифонова).

Значительным достижением Мельникова-Печерского в «Бабушкиных россказнях» был созданный им здесь образ положительной героини - Настеньки Боровковой. Сила воли и независимость характера, ясный твердый ум, стремление разобраться в окружающем ее мире и определить свое место в нем, жить честно и справедливо, юношеский задор и остроумие, которыми наделил Мельников свою героиню, были впоследствии в той или другой мере присущи женским образам романов Мельникова «В лесах» и «На горах» (Настя, Флёнушка, Дуня).

Замечательной особенностью этого образа было то, что Мельников подчеркивал в своей героине сочетание высоких качеств души и характера со свободомыслием, народолюбием, ненавистью к угнетателям народа.

В рассказах Мельникова-Печерского было заложено основание той художественной манеры писателя, которая ярко и полно проявилась в его романах.

Тема раскола и раскольничьего быта, ставшая одной из основных тем его романов, затрагивалась уже в рассказе «Поярков», содержащем сатирические зарисовки жизни скитов, и в повести «Гриша» (1861), в подзаголовке которой значится: «Из раскольничьего быта».

Повесть «Гриша» в художественном отношении была слабее предшествовавших ей беллетристических произведений писателя. Мельников стремился изобразить в ней духовные искания юноши-старообрядца, приведшие его сначала к аскетизму, а затем к изуверству. В этот рассказ писателем были включены легенды о раскольничьих святынях, которые он внес затем в свой роман «В лесах».

После рассказа с резко определенным сюжетом («Красильниковы») Мельников-Печерский создает в 50-е годы ряд произведений, каждое из которых не содержит ни одного последовательного и четко развитого сюжета (исключение составляет рассказ «Гриша»). Они представляют собой как бы сборники эпизодов и фактов, в своей совокупности характеризующих быт общества или определенной социальной группы. Средством характеристики этого быта являются типические образы, которые автор подчас ставит в центре повествования, связывая с ними всё последующее изложение (например, образ князя Алексея Юрьевича в «Старых годах»), или эпизодически вводит, переплетая характеристику значительного числа персонажей с сообщением ряда фактов и событий (так построены рассказы «Дедушка Поликарп», «Медвежий угол», в значительной степени и «Бабушкины россказни»).

То обстоятельство, что синтетическая характеристика быта делалась основным содержанием рассказов Мельникова-Печерского, подчиняя себе сюжет, что эпизоды, включенные в рамку рассказа, связывались между собой не столько в четко развивающемся сюжете, сколько подчиняясь общей авторской оценке быта, что типические образы играли первостепенную роль в «мозаичном» повествовании рассказа, - выражало формирование своеобразного эпического стиля в творчестве Мельникова-Печерского. Огромное значение при этом имела разработка методов сказа и языковой характеристики героев в произведениях Мельникова 50-х годов. Речь персонажей в его рассказах характеризует и их социальную практику, и эпоху, в которую они действуют, и личные их свойства. Замечательные речевые характеристики персонажей даны в «Дедушке Поликарпе», «Пояркове»,

«Бабушкиных россказнях». В «Бабушкиных россказнях» людям высшего общества XVIII века, в том числе и бабушке, говорящим на своеобразном жаргоне, включающем огромное количество иностранных слов и сочетающем их с самым грубым просторечием, противопоставлена Настенька Боровкова, говорящая на чистом, выразительном народном языке.

В «Старых годах» и отчасти в «Грише» Мельников-Печерский разработал народноэпический сказ.

Началом первого крупного романа Мельникова-Печерского «В лесах» послужил рассказ «За Волгой». Мельников стремился в этом произведении дать картину быта населения Заволжья и при обработке рассказа всё более расширял, увеличивал охват изображаемой действительности, усложняя художественную ткань произведения.

Переход от очерков и рассказов к роману-эпопее в творчестве Мельникова-Печерского был столь органичен, что автор «В лесах» и «На горах» сам не вполне ощущал его и склонен был воспринимать свои эпические произведения как развитие того жанра, в котором он писал в 50-е годы.

Выступая в 1875 году, когда роман «В лесах» был уже закончен, с чтением глав из нового своего произведения «На горах», Мельников заявил в Обществе любителей российской словесности, что «На горах» «не новое, собственно говоря, произведение, это продолжение тех очерков и рассказов, что под общим заглавием „В лесах“ помещались в „Русском вестнике“, на днях выйдут в свет отдельным изданием».

В «Русском вестнике» «В лесах» печаталось с подзаголовком «рассказ». Ставя в центре своего романа изображение жизни «заволжского тысячника» Патапа Максимыча Чапурина и его семьи, Мельников-Печерский окружает своего героя огромным числом других персонажей, подчас даже мало с ним соприкасающихся, и говорит о них подробно и обстоятельно. Он переплетает основные сюжетные линии (которых несколько) со второстепенными и нередко переносит свое внимание с главных героев на эпизодические персонажи. Его интересует быт Заволжья в целом. Поэтому роман Мельникова-Печерского не отличается композиционной стройностью. Построение произведения допускает включение в его ткань дополнительных эпизодов, сцен, описаний, лиц. Мельников так и делал: печатая свой роман отдельным изданием, он приписал к первой части романа, появившейся в журнале как рассказ «За Волгой», четыре главы (14-17), в которых описывалось путешествие Чапурина на Ветлугу, пребывание его в Красноярском скиту, рассказывалась история Колышкина.

В декабре 1872 года Мельников-Печерский писал в альбом Семевского о своем романе, значительная часть которого появилась уже к тому времени в печати: «„За Волгой“, „В Лесах“ в „Русском вестнике“ начались в 1868, а когда кончатся и чем кончатся я почем знаю».

Какой материал, какие стороны жизни должны быть охвачены в его романе писателю было ясно, но как развяжется та или другая сюжетная

ситуация, какие возникнут конфликты, насколько широко разовьется действие и чем завершится роман, он не представлял себе, да это и не имело для него существенного значения.

«В лесах». Патап Максимыч Чапурин.
С рисунка П. М. Боклевского.
1870-е годы.

В романах Мельникова-Печерского особенно ярко проявились противоречия творчества писателя, его сильные и слабые стороны. Стремление писателя правдиво показать действительность, всесторонне отразить то, что ему удалось видеть во время его многочисленных поездок и столкновений с различными людьми, способствовало развитию сильных сторон его творчества. Писатель создает в романе ряд ярких типических образов заволжских жителей разных сословий, затрагивает вопрос о социальных противоречиях, которые проявляются в отношениях между сословиями, отмечает изменения, происходящие в обществе и разрушающие патриархальный быт.

Однако наряду с этими чертами романов Мельникова-Печерского, связывающими их с литературой критического реализма, в них ярко выступали славянофильско-почвеннические тенденции, ведущие к идеализации патриархальных форм жизни, к стилизации в изображении быта и в языке.

В ряде эпизодов и образов «В лесах» и «На горах», в некоторых ситуациях этих произведений и в известных сторонах художественной манеры автора проявилось его стремление создать картины быта, основанного на якобы искони присущих русскому народу этических и эстетических принципах. Осуществляя свой замысел «на память грядущим родам „предать письмени“ о том как русские люди живали в старые годы», Мельников пытался на основе изображения быта старообрядцев, «бережно и свято хранящих или вернее сказать хранивших доселе заветную нашу старину», создать утопию идеально-патриархальных отношений архаического быта Руси, которая «сыстари на чистоте стоит - какова была при прадедах, такова хранится до наших дней» (II, 4). Сложная художественная ткань произведения отразила обе тенденции, содержавшиеся в романе. Стилизация и славянофильская идеализация, имевшие своим литературным источником москвитянинское почвенничество и слабые стороны пьес Островского

начала 50-х годов («Не в свои сани не садись», «Бедность не порок», «Не так живи как хочется»), в значительной мере снимались в них правдивым, реалистическим изображением социального быта Заволжья. Вместе с тем элементы идеализации и эпической стилизации ограничивали реализм Мельникова-Печерского.

Центральный образ романа - Патап Максимыч Чапурин был задуман писателем как эпическая фигура носителя и хранителя патриархальных начал, защитника старины в быту, религии и морали. Не случайно Мельников искал подобного героя среди богатейшей части государственных крестьян, по сути дела купечества. Теоретики почвенничества из молодой редакции «Москвитянина», идейные связи Мельникова с которыми несомненны, видели выражение исконных начал народной жизни в быте купечества, утверждая в отличие от «старших славянофилов», что в крестьянской среде принципы народной морали искажены крепостным правом. Мельников идет по среднему пути: его герой, являясь по существу купцом, «пишется государственным крестьянином». Он сохраняет во всем укладе своей жизни связи с бытом крестьянства, но крестьянства, не испытавшего гнета помещиков и управляющих.

С эпической обстоятельностью и лирическим воодушевлением говорит Мельников-Печерский о моральных устоях семьи, возглавляемой Чапуриным, об отношениях, существующих между членами семьи, о старинных обрядах, которыми регламентируются эти отношения. Писатель стремится передать поэзию патриархального быта и нередко впадает в эстетизм, в стилизацию и приукрашивание, описывая обстановку дома, одежду героев, блюдущих заветы старины, рассказывая об обрядах и обычаях, которыми обставляются праздники и печали в доме Чапурина. Однако, решая свою художественную задачу, Мельников-Печерский выходил далеко за пределы, очерченные его замыслом. Сквозь эпическое повествование, возвеличивающее героя и весь уклад его быта, явственно проступали черты реальной жизни с ее конфликтами и противоречиями, с ее тяготами и радостями, и сам Чапурин выступал не как ходульный образ носителя определенных, идеальных черт, а как живой человек, характер которого сложился под воздействием его общественного положения и социальной практики.

«Любуясь» чапуринским домом, который высится над окрестными крестьянскими избами, рассказывая о щедрости богача, о любви к нему работников, о патриархальном обычае «столы ставить» и угощать крестьян, которому следует Чапурин, Мельников-Печерский тут же раскрывает подлинный смысл «доброты» купца и «преданности» ему окружающего населения.

Писатель отмечает, что в Заволжье помещики не жили и даже крепостные крестьяне не ощущали в полной мере крепостного права, так как платили оброк и не видели помещиков и управляющих, и указывает: «При отсутствии помещиков и управляющих, так называемые тысячники пользовались большим значением. Вся промышленность в их руках, все рядовые крестьяне зависят от них и никак из их воли выйти не могут. Такой тысячник, как Патап Максимыч, - а работало на него до двадцати окольных деревень, - жил настоящим барином. Его воля - закон, его ласка - милость, его гнев - беда великая... Силен человек: захочет всякого может в разор разорить» (II, 40).

«Ну-ка, Данила Тихоныч, погляди на мое житье-бытье... , мысленно обращается Патап Максимыч к своему приятелю - самарскому купцу, - спознай мою силу над „моими“ деревнями» (II, 40).

В кругу своих друзей-тысячников Чапурин жалуется, что работники стали «вольным народом», что нет в них прежней покорности и «радения». Он зорко следит за теми, кто работает на него, и строго взыскивает с «нерадивых». Работники боятся хозяина, как огня.

Характер Чапурина обусловлен его положением богача, владельца капитала, дающего ему огромную силу над бедняками. Воля и даже прихоть «хозяина» превращаются в закон, которому вынуждены покориться и члены его семьи, и рабочие, которые трудятся в его мастерских, токарнях, мельницах, и крестьяне, сбывающие ему свои изделия, и монахини в скиту, и чиновники, которых он подкупает. «Исправник и становой... никогда не объезжали Осиповки, зная, что у Чапурина всегда готово хорошее угощение», - сообщает автор (II, 127).

Не боится Патап Максимыч и духовенства - старообрядческого и официального - «никонианского».

Поп «великороссийской церкви» Сушило ненавидит Чапурина, однако вынужден терпеть его, так как всё его хозяйство только и держится подачками тысячника. Еще больше зависят от Патапа Максимыча скитницы и старообрядческие попы.

«Властен он над скитами... , - говорит о Чапурине смышленная послушница Флёнушка. В скиту от него не схоронишься. Изо всякой обители выймет, ни одна игуменья прекословить не посмеет. Все ему покоряются, потому что - сила» (II, 60).

«Сила» Чапурина - сила его денег. Она делает богача, несмотря на его личные качества (Мельников симпатизирует своему герою и наделяет его большим обаянием), страшным. Аксинья Захаровна, жена Чапурина, боится в сочельник выпустить дочерей на улицу, потому что они «хорошего отца дочери» и им с деревенскими девушками «себя наряду считать не доводится» - «отец-от съест меня, как узнает», - говорит она дочерям (II, 13). Когда впоследствии Аксинья Захаровна заходит посоветоваться с мужем о сватовстве Снежкова, Чапурин показался ей настолько страшным, что первым ее движением было спрятаться от него.

Флёнушка называет Патапа Максимыча «медведем». Даже сестра Чапурина - властная игуменья Манефа - боится его, памятуя не столько гневные его окрики и тяжелую руку, сколько мошну, от которой зависят «достатки» ее скита и спокойное житье старообрядческого духовенства.

Особенно сурово обращается Чапурин со своими работниками. Сбившись с дороги в керженском лесу, Чапурин ругает и бьет работника, правившего лошадью. Работник, не угодивший хозяину, оказывается без вины виноватым.

Даже «обласканный» Чапуриным работник, ставший приказчиком, Алексей Лохматый всё время ощущает расстояние, которое отделяет его от хозяина, и панически боится своего благодетеля.

Страх Алексея перед Патапом Максимычем, от которого зависит вся дальнейшая его судьба, в значительной степени предопределяет трагедию Насти - дочери Чапурина, разочаровавшейся в своем возлюбленном и отчаявшейся в возможности благополучного исхода своих отношений с ним. «У нас с Настасьей Патаповной ровна любовь, да не ровны обычаи, - говорит Алексей Флёнушке, - Патап Максимыч и богат и спесив, не отдаст детище за бедного работника, что у него же в кабале живет... Ведь я в кабале у него... на целый год закабален... Деньги отцу моему он выдал наперед... А ты сама знаешь, закабаленный тот же барский!.. А какой барин за холопов дочерей своих выдает? Так и тут! все едино» (II, 52).

Страх перед всесильным богачом, овладевший Алексеем уже после первых встреч с хозяином, никогда не покидает его и постепенно развращает его душу. Алексей мечтает сам стать «хозяином» и безотчетно распоряжаться другими.

Писатель не раскрывает причин, которые вызвали резкие перемены в характере Алексея, превратили его из удалого трудолюбивого парня, золотые руки которого славились по всему Заволжью, в жалкого труса, корыстолюбца и бездельника. Однако объективно, по ходу романа ясно, что «падение» Алексея началось в доме Чапурина.

Здесь молодым мастером овладевает страсть к наживе. Сделав Алексея приказчиком и приблизив его к себе, потому что «слушаться не станут работники, бояться не будут, коль приказчика к себе не приблизишь» (II, 121), Чапурин вводит его в круг «хозяйских» интересов. За столом тысячника в «хорошей компании» друзей и родственников хозяина Алексей впервые слышит о «ветлужском золоте», о россыпях, открыв которые можно легко и быстро разбогатеть. Страсть к золоту, к быстрой наживе, охватившая всех участников беседы, передается и молодому приказчику. Желание разбогатеть и стать «хозяином» приводит Алексея к измене Насте, браку с Марьей Гавриловной, основанному на расчете, а затем превращает в черствого приобретателя, обирающего и бросающего жену, «откупающегося» деньгами от родителей, увлеченного кутежами и фатовством. Так, даже милости и щедроты богача не приносят счастья работнику и губят его, приобщая к кругу людей, живущих интересами наживы, поклоняющихся мошне.

Судьба Алексея в романе тесными узами переплетена с судьбой Чапурина. От Алексея, стяжательские интересы которого воспитались в доме Чапурина, заволжский тысячник «получает возмездие» и сам он воздает возмездие зарвавшемуся и потерявшему остатки совести Лохматому (в романе «На горах»). Подсознательная мысль Алексея: «от сего человека погибель твоя», возникшая при первой встрече с Чапуриным и преследующая его до последнего рокового столкновения с бывшим хозяином, имеет важный для романа общий смысл.

Мельников-Печерский не делал в романе прямых выводов о социальных причинах «падения» Лохматого. Он склонен был переводить проблематику своего романа из социального в отвлеченно моральный план, «Эволюцию» Алексея он объяснял прежде всего «малодушием» парня, не способного противостоять соблазнам, легко нарушающего моральные принципы, завещанные ему дедами. История чапуринского приказчика понималась им как история отказа от этических норм, присущих патриархальному быту. Писатель противопоставлял Чапурина, разбогатевшего, ставшего крупнейшим купцом из зажиточного крестьянина вследствие своих «неусыпных трудов», Алексею, ищущему легкой наживы. Однако логика реалистических образов и выхваченных из самой жизни ситуаций приводила читателя к более широкому взгляду на изображенные в романе явления, к пониманию их социальной природы.

Реалистическое изображение быта разбивает и провозглашенные эпическим сказом в начале романа положения о богатом и сытом житье крестьян Заволжья и об их любви и уважении к тысячникам.

Герои романа вступают в противоречие с эпическим голосом автора. «... хоть бы Ветлугу взять - беднота одна, лес рубят, луб дерут, мочало мочат, смолу гонят - бьются сердечные век свой за тяжелой работой: днем не доедят, ночью не доспят», - говорит объехавший Заволжье Стукалов (II, 173).

Писатель рисует быт и труд крестьян-лесорубов, артелями подготовляющих лес к сплаву.

Наниматели - купцы и промышленники - эксплуатируют и обманывают лесорубов, которые зарабатывают тяжелым трудом, не зная отдыха и праздников, свой хлеб.

«На сплав рубить рядят лесников... промышленники, раздают им на Покров задатки, а расчет дают перед пасхой, либо по сплаве плотов. Тут не без обману бывает: во всяком деле толстосум сумеет прижать бедного мужика, но промеж себя в артели у лесников всякое дело ведется на чистоту», - сообщает автор и показывает, что у работников нет уважения к богачам, что «их не любят лесники за обманы и обиды» (II, 192, 199).

Обратясь от изображения жизни купцов к картинам жизни тружеников-крестьян, писатель отказывается от любования бытовыми подробностями. Строгая очерковая характеристика обстановки быта «лесников» говорит лишь о тяжелом, нечеловеческом труде и суровых условиях их жизни.

И всё же именно здесь писателю удается показать людей, которые наделены чертами, типичными для русского народа. Собираясь на зиму в лес на тяжелый труд и лишения, артельщики «рады... радешеньки и весело хлопочут», работать они «ровно на праздник спешат» (II, 192). В лесу все прилежно и дружно трудятся, соблюдая строго порядок, ими самими установленный. Тяжелая работа, бедность и темнота не гасят в этих людях любознательности, уважения к знанию, наблюдательности. Попавший в глухой лес к мужикам-лесорубам грамотей и начетчик Чапурин с удивлением узнает, что у них в землянке есть компас, что они умеют пользоваться им и знают, как «пазори» (северное сияние) влияют на компас. Чапурина поражают и ясный ум, и приветливость лесорубов, и прекрасное знание ими особенностей природы и своего края.

Глубокой любовью к родным местам дышат слова дяди Онуфрия - «старшого» в артели: «... не променяем своей глуши на чужу-сторону. Хоть и бедны наши деревни... однако ж свою сторону на на каку не сменяем... У вас хоть и веселье, хоть жилье и привольное, да чужое, а у нас по лесам хоть и горе, да свое... » (II, 208).

Многое в быту крестьян-лесорубов отталкивает Чапурина, вызывает его осуждение. Иронически относится Чапурин к «бестолочи и шуму», которые возникают в артели, как только артель вынуждена отступать от обычных для нее форм труда и оплаты. Привыкший всё решать своей волей, не считаясь ни с кем и не слушая ничьих советов, Чапурин смеется над попыткой «лесников» всё решать сообща.

Особенно ярко различие положений и вытекающее отсюда различие во взглядах Чапурина и бедных крестьян-лесорубов проявляется во время их разговоров о вере, о старине и о Степане Разине.

Выражая мечты крестьянской голытьбы, пытавшейся в прошлом найти идеал справедливой жизни, лесоруб Артемий повествует Патапу Максимычу о «старых временах», когда «купцами да боярами посконна рубаха владела». «Было время, господин купец, золотое было времечко, да по грехам нашим миновало оно... Серые люди жили на всей вольной волюшке... Вон теперь по Волге пароходы взад и вперед снуют, ладьи да барки ходят, плоты плывут... Чьи пароходы, чьи плоты да барки? Купецкие все. Завладела ваша братья купцы Волгой-матушкой... А в стары годы не купецкие люди волжским раздольем владели, а наша братья, голытьбы» (II, 221).

На возражение недовольного этими рассказами Чапурина: «Никогда не бывало, чтоб Волга у голытьбы в руках была», Артемий отвечает: «Вранью да небылицам короткий век, а эта правда от старинных людей до нас пошла. Отцы, деды про нее нам сказывали, и песни такие про нее поются у нас... Значит правда истинная» (II, 221).

С воодушевлением и восторгом говорит Артемий о подвигах Степана Разина и его есаулов, которые собрали «самую последнюю голытьбу» и с нею разбивали купеческие караваны, боярские корабли и баржи, разоряли монастыри, закабалявшие крестьян.

«Это ты про разбойников?» - перебивает его рассказы Чапурин. «По-вашему разбойники, по-нашему есаулы-молодцы да вольные казаки», - возражает ему Артемий (II, 222). Для заволжского тысячника Степан Разин - разбойник и вор, для бедных крестьян - «удалой атаман Стенька Разин, по прозванью Тимофеевич» (II, 224), защитник и освободитель народа, носитель справедливости. Так Мельников-Печерский, задумавший дать в лице Чапурина монументальный образ хранителя старины, народных обычаев и дедовских заветов, вопреки этому замыслу показывает, что в наследии старины, в народных легендах, в эстетических представлениях народа проявляются различные тенденции, что «тысячник» - Чапурин - чужд традициям и обычаям, которые лелеет беднота, что то, во что верует, что уважает Чапурин, зачастую не дорого, а враждебно беднякам. Мудрые в своей «простоте», керженские мужики дают своеобразное и во многом справедливое объяснение и того, почему купцы и богатые крестьяне особенно упорно держатся «старой веры». «Богачество» дает возможность задаривать власти и оставаться в расколе. О себе керженские лесорубы говорят: «... люди мы бедные, работные, достатков у нас нет таких, чтоб староверничать» (II, 206). Они не придают большого значения обрядам, потому что всё время заняты тяжелым трудом и почти не знают досуга. «Тут и праздники забудешь... и день и ночь только и думы, как бы побольше дерев сронить» (II, 207). Считая себя «церковниками» (т. е. признавая официальную церковь), бедняки лишь изредка посещают церковь. «Ведь повадишься к вечерне, все едино, что в харчевню: ноне свеча, завтра свеча - глядишь, ан шуба с плеча» (II, 207).

Отношение Чапурина к религии трактуется в двух планах. Дом Чапурина изображается как прибежище «древлего благочестия». Не старообрядчество Патапа Максимыча, а проявившиеся в его старообрядчестве консерватизм, стремление во всем следовать обычаям старины вызывают сочувствие автора.

Вместе с тем уже в начале романа писатель подчеркивает внутреннее безразличие Чапурина, погруженного в дела торговли и ремесла, к религии вообще и к догматам старообрядчества в частности. Строго соблюдая обычаи, выполняя все обряды, он легко примиряется с нарушением правил поведения, предписываемых предрассудками старообрядческой среды, и порою даже признает, что в расколе более всего его удерживают деловые связи с купцами-старообрядцами.

Так из разнородных, а иногда и противоречивых элементов складывается образ Патапа Максимыча Чапурина. Однако, несмотря на противоречивость самого творческого замысла писателя, Мельникову-Печерскому удалось создать в лице главного героя своей эпопеи живой индивидуальный и типический образ, вобравший большое социальное содержание. Моменты идеализации, элементы абстрактно-моральной трактовки образа отступают здесь на второй план, подавляются реалистическими тенденциями,

раскрытием социальной природы героя. Автор романа сталкивает Чапурина с представителями различных социальных групп, ставит его в сложные, типичные для жизни общества, к которому он принадлежит, ситуации и таким образом многосторонне и ярко характеризует героя. В романе даются многочисленные фигуры купцов, рассказаны истории собирания и сколачивания капиталов. Рядом со свирепым эксплуататором Марком Данилычем Смолокуровым, с новоявленным купцом, бессердечным Алексеем Лохматым, в сравнении с казанским купцом Залетовым, продавшим свою дочь, «как буру корову», за пароход, в сопоставлении с московским купцом Масляниковым, обманом и нечистыми плутнями составившим капитал, явственно выступали светлые стороны характера Чапурина, в какой-то степени еще связывавшие его с крестьянством. Вместе с тем, вглядываясь в образы представителей купечества, каждый из которых воплощает типические черты своей среды, читатель видел, что и в характере Чапурина отразилась его принадлежность к миру наживы.

Изображая широко и многосторонне жизнь купечества, рисуя в сравнительно небольших, но тем не менее ярких и выразительных эпизодах быт крестьян, Мельников значительное место уделяет в романе описанию старообрядческих скитов, жизни старообрядческого духовенства. Эта линия в романе Мельникова-Печерского представлена с наибольшей художественной силой в образе игуменьи Комаровского скита Манефы, сестры Чапурина «во плоти».

Мельников-Печерский рассматривал скиты как очаги древней культуры, где особенно тщательно сохраняются обряды и обычаи старины. Вместе с тем он обличал аскетизм и изуверство, суеверия и ханжество, которые различал за завесой внешнего благолепия скитской жизни.

В романе «В лесах» со всей очевидностью выступает связь старообрядческого духовенства с верхушкой купечества. Богачи содержат скиты, создают молельни, зато скитницы, раскольничьи попы благословляют и всячески поддерживают власть богачей, отпуская за богатые «пожертвования» им любые грехи, внушая работникам, беднякам и непокорной молодежи мысли о необходимости повиновения хозяевам и родителям.

В свой быт «матери-келейницы» переносят традиции и законы купеческой среды. Интересы приобретательства стоят в скитах на первом месте. Им подчинена вся внутренняя жизнь обителей, весь порядок их жизни. «Во всех общежительных женских скитах хозяйство шло впереди духовных подвигов. Правда, служба в часовнях и моленных отправлялась скитницами усердно и неопустительно, но она была только способом добывания денежных средств для хозяйства. Каждая скитская артель жила подаяниями богатых старообрядцев, щедро даваемыми за то, чтобы „матери хорошенько молились“. И матери добросовестно исполняли свои обязанности: неленостно отправляли часовенную службу, молясь о здравии „благодетелей“...

«В стенах общины каждый день, кроме праздников, работа кипела с утра до́ ночи. Пряли лен и шерсть, ткали новины, пестряди, сукна...

«Главною распорядительницей работ и всего обительского хозяйства была игуменья» (II, 291-292).

В обителях были вечно и неустанно трудившиеся, исполнявшие тяжелую работу послушницы, были и девицы-белоручки, большей частью белицы - «отецкие дочери», воспитывавшиеся в скиту. О послушнице Анафролии автор сообщает: «Анафролия была простая деревенская девка.

В келарне больше жила, помогая матушке-келарю кушанье на обитель стряпать и исправляя черные работы... работала за четверых... Безответна была, голоса ее мало кто слыхал» (II, 34). Мельников показывает, что в обители, как и «в миру», бедняки работают на богатых. Главой скита - игуменьей делаются богатые и обладающие значительными деловыми связями «матери». Наибольшим влиянием пользуются те, присутствие которых обеспечивает скиту материальную прибыль, богатые скиты поддерживают более бедные, «покорные» им обители.

Между скитами и различными религиозными центрами старообрядчества существует своеобразная конкуренция за «благодетелей».

«Матерям по ихнему делу иначе нельзя», - иронизирует купец Самоквасов. «Ведь это ихний хлеб. Как же не зазывать покупателей? Все едино, что у нас в гостином дворе: „Что изволите покупать? пожалуйте-с!.. “ Ей богу, та же лавка! „На Рогожском не подавайте, там товар гнилой, подмоченный“» (III, 310).

Даже самые «важные» вопросы догматов и церковного устройства решаются на основе материальных соображений. Заволжские скиты «приемлют» белокриницкую иерархию потому, что ее авторитет признан купцами-«благодетелями», купцы же, принимая «австрийское священство», исходят из стремления упрочить и расширить свои деловые и торговые связи.

На вопрос домашней канонницы Чапуриных Евпраксии: «А как вы, матушка, насчет австрийского священства располагаете?..

Мы бы, пожалуй и приняли, - сказала Манефа. Как не принять, Евпраксеюшка, когда Москва приняла? Чем станем кормиться, как с Москвой разорвемся?.. Как наши-то <Чапурины> располагают, на чем решаются?.. По моему и им бы надо принять, потому что в Москве, и в Казани, на Низу и во всех городах приняли. Разориться Патапушка может, коль не примет нового священства. Никто дел не захочет вести с ним; кредиту не будет, разорвется с покупателями...

Он всему последует, чему самарские» <купцы>, - заметила Евпраксия (II, 35).

Мельников подробно описывает историю и быт Манефиной обители, которая «считалась лучшей обителью не только во всем Комарове, но и по всем скитам Керженским, Чернораменским» (II, 300).

Читатель узнает, как в далеком прошлом обитель разбогатела и «возвысилась» над другими скитами вследствие темных дел домовитых и распорядительных, но готовых на всё ради наживы настоятельниц.

Игуменья Манефа немало способствовала процветанию обители благодаря своим связям в купеческом мире, умению наладить хозяйство и вести его.

Образ Манефы занимает весьма существенное место в романе. Реалистически рисуя сложный и яркий характер строгой «старицы», сочетающей «истовое» исполнение религиозных обрядов и аскетизм с практической сметкой и здравым смыслом, писатель показывает, что пиэтизм и мистические настроения не свойственны не только большинству народа, но даже и большинству «коноводов» старообрядчества.

Игуменья Манефа - женщина с сильной волей, настойчивым характером и недюжинным умом.

В юности ее воля и молодое чувство натолкнулись на сопротивление самодура-отца и были надломлены моральной пыткой, которой изуверски подвергли ее во время родов хитрые келейницы, вынудившие богатую невесту под страхом огласки на земле и геенны огненной в загробной

жизни дать обет иночества. «Пострижение» было тяжелым ударом для полной жизни и сил, горячо любившей девушки, однако оно открывало перед ней иной путь в жизни. «Удалясь от мира», молодая инокиня освобождалась от власти отца, она могла даже при себе, сохраняя в строжайшей тайне свое материнство, воспитать «незаконную» дочь.

«В лесах». Настя. С рисунка П. М. Боклевского.
1870-е годы.

Управление обителью, игуменство, на которое была она выбрана по смерти старой игуменьи, конечно, не могло дать подлинной пищи пытливому уму Манефы, удовлетворить ее духовные запросы, ей постоянно приходилось идти здесь на сделки со своей совестью, угождая богатым «благодетелям». Однако огромное большинство женщин Заволжья было совершенно отрешено от какой-либо деятельности, кроме ежедневной черной работы или домоводства, было целиком подчинено власти отцов и мужей. Только погружаясь в хозяйственные дела обители, в приобретательство, с одной стороны, и в религиозные споры, догмы и начетничество - с другой, Манефа могла найти известную, хотя и очень ограниченную, область для приложения своих способностей, сил и воли.

Трагедия Манефы состояла в том, что эта одаренная женщина вынуждена была убивать не только свою плоть, но и дух. Бессмысленные споры о внешней стороне обрядов, скопидомство, ханжество - вот та духовная келья, в которую были замкнуты ум и воля Манефы.

Для женщин с ярким характером, большими запросами, широким умом нет места в мире купечества. Им суждены здесь либо гибель, либо рабство и вечная мука.

Мельников-Печерский создает «В лесах» несколько ярких и обаятельных женских образов: умная волевая Матрена-Манефа, озорная удалая Флёнушка, нежная и гордая Настя Чапурина, покорная и любящая Марья Гавриловна; и судьба всех этих девушек и женщин глубоко трагична. В романе нет эпизодов, рисующих счастливую жизнь полюбившей девушки или молодой женщины.

Марья Гавриловна дважды переживает любовь и дважды глубоко разочаровывается. Первое ее чувство было смято ее отцом и самодуром Масляниковым - отцом ее жениха. «Позарившись» на невесту сына, Масляников загубил парня и сам женился на Марье Гавриловне, которая была моложе его почти на пятьдесят лет. Отец же невесты охотно согласился на эту «сделку», в результате которой он приобрел пароход. Смерть

возлюбленного и восьмилетняя жизнь с ненавистным ей изувером и развратником мужем - вот итог молодости Марьи Гавриловны, первая тяжелая драма, которую она перенесла. Под впечатлением первого замужества Марья Гавриловна отказывается от всех брачных предложений и поселяется в скиту, где ведет затворническую жизнь. Встреча с Алексеем Лохматым и любовь к нему заставляют Марью Гавриловну покинуть скит и выйти замуж. Второй брак приносит Марье Гавриловне новые страдания. Муж присваивает ее капитал, а затем оставляет жену. Посмотрев на «житье-бытье» Марьи Гавриловны с Алексеем Лохматым, Чапурин размышляет о судьбе своей дочери Насти, любившей Алексея:

«Господь знает, что делает... Раннюю кончину сердечной послал, избавил от тяжкой доли, от мужа лиходея» (III, 500).

Заволжский тысячник уверен, что Настя «не познала тайных замыслов» Алексея, не поняла, что он «корыстник». Однако на самом деле Настя ока залась проницательнее, чем думал ее отец. Сблизившись с Алексеем, она вскоре поняла, что он не стоит любви и потеряла уважение к своему возлюбленному.

Алексей, усвоивший мораль темного царства и мечтавший «самому бы хозяйствовать, да так, чтобы ворочать тысячами», боится сильного характера и ясного ума своей «нареченной», «будь жена хоть коза, только б с золотыми рогами, да смирная, подкладистая, чтоб не смела выше мужа головы поднимать», - размышляет он (II, 482). Так в романе раскрывается связь семейных устоев темного царства, угнетения женщины в купеческой семье, со всей «деловой практикой» купцов - погоней за наживой и бессердечием, порожденным всесилием «денежного интереса». Счастливый брак невозможен в этих условиях. Смерть спасает Настю от стяжателя-жениха, келья - Матрену-Манефу от Стуколова, афериста и мошенника.

Трагическим обобщением звучит плач воплениц на похоронах Насти Чапуриной:

Ты чего, моя касатушка, спужалася?
Отчего ты в могилушку сряжалася?
Знать того ты спужалася, моя ластушка,
Что ноне годочки все пошли слезовые,
Молодые людушки пошли все обманные,
Холосты ребята пошли нонь бессовестные

Однако тема любви и семейных отношений, как и другие проблемы, получает в романе двойственное решение. Рядом с раскрытием социальных причин трагических судеб девушек и женщин Мельников пытается дать внеисторическое и внеобщественное толкование «извечных законов», неизменно якобы присущих человеческому чувству. «Палящий бог» - Ярило, «который разжигает кровь парней и девушек» и призывает их «любиться», выступает в романе как символ стихийной власти любви. «Безжалостность» природы, вечно живой и равнодушной, заключающей единство жизни и смерти, Мельников пытается уподобить безжалостной жестокости современного ему общества. Через весь роман «В лесах», так же как и через его продолжение «На горах», проходит явно ощутимая двойственность замысла. Включая в свою эпопею огромное количество произведений устной народной поэзии: сказок, легенд, духовных, исторических, лирических песен, плачей, романсов, пословиц, поговорок, загадок, дополняя их описанием обрядов, поверий, примет и элементами

древней языческой мифологии, «сконструированной» фольклористами-мифологами, Мельников-Печерский пытался придать своему роману характер широкой картины жизни народа, постоянного проявления ее вечных, стихийных «начал». Молодость и старость, рождение и смерть, пиры и тризны, крестины и похороны, любовь, ее радости и горести - вот «извечные» моменты жизни человека, которые хотел в их «неизменной» сущности изобразить и воспеть писатель. Однако этот отвлеченный замысел не мог быть осуществлен методами реалистического изображения действительности при реалистической обрисовке характеров, при ярко выраженном интересе к конкретным формам бытия народа, который был свойственен автору «В лесах» и «На горах». Роман Мельникова-Печерского явился подлинно художественным произведением именно потому, что писатель нарисовал в нем историческую и социальную действительность своего времени. Фольклор, включенный в роман, не утерял в нем своей социальной окраски и исторической определенности: легенды и песни, поэтизирующие образ Степана Разина, бытуют в среде бедняков-лесорубов, но не вызывают сочувствия Чапурина; приметы, которые хорошо известны мужикам-хлеборобам, «загадывающим», уродится ли хлеб, будут ли хороши овощи, ягоды, забыты купцами; не пуская дочерей в сочельник на улицу справлять обрядовое гулянье с девушками, Аксинья Захаровна восклицает: «Чего не видали?.. Снег полоть, холсты белить!.. Да придется разве им холсты-то белить? Слава богу, всего припасено, не бесприданницы» (II, 13); «мужицкие обряды», связанные с трудовой жизнью крестьян, «не ко двору» купеческим дочерям; плачи Устиньи Клещихи, о которых Мельников заявляет, что они «веют стариной отдаленной», что это «древняя обрядна, останки старорусской тризны», полны подробностями современного быта, выражают глубокую печаль и тоску по женской доле, «романцики», записанные в тетради дочерей Чапурина, вроде «Сизенький голубчик, армейский поручик!», вызывают гнев чинного и сурового старообрядца их отца; в плясовых и лирических песнях, которые поет Флёнушка, отражается в большей мере жизнь заволжских крестьян и купцов, чем старинные традиции.

Фольклор выступает в романе более как яркая и реальная примета народного быта, выражение оценки народом различных явлений жизни, чем как доказательство и признак «единства народного бытия», его вечной и неизменяемой сущности.

Фольклор играет в романах Мельникова огромную роль при создании речевой характеристики героев. Он выступает здесь не как элемент, объединяющий всех действующих лиц эпопеи, стирающий грани между социальными группами и придающий общий «эпический» характер всем образам романа, а как средство, при помощи которого строятся яркие индивидуальные характеристики, создаются социально-типические образы. Речь героев насыщена фольклором, однако автор вводит народнопоэтические средства в язык персонажей романа с большим тактом, разнообразно используя эти средства. Речь героев, сохранивших более прочные связи с народной средой, насыщена народнопоэтическим элементом, оторвавшиеся от народа купцы и чиновники, все человеческие чувства которых забиты и истреблены страстью к наживе, выражаются бледным, искаженным языком, их речь убога и однообразна, как их мысли и чувства.

Пословицы, поговорки так и сыплются из уст песенницы и говоруньи Флёнушки, ими украшена речь мастерицы-поварихи Никитишны, лесорубов Онуфрия и Артемия, конюха Дементия, саратовского приказчика Семена

Петровича, но их совершенно нет в речи изувера и стяжателя Стуколова. По мере того как развращается ум и черствеет сердце Алексея Лохматого, речь его теряет свою яркость и выразительность, она засоряется неправильными оборотами, плохо понятными, не к месту употребленными иностранными словами.

Поговорки, пословицы, яркие обороты речи, связанные с устнопоэтическим народным творчеством, присущи и речи Патапа Максимыча Чапурина, его жены, Аксиньи Захаровны, и даже таких купцов-самодуров, как Масляников и Смолокуров. Но в их устах и самые пословицы и поговорки приобретают своеобразный смысл, отличный от того, который вложен был в эти изречения народом. Речь купца красочна и выразительна в той мере, в какой она питается разговорным и поэтическим языком народа, из которого зачастую выходят купцы и с которым они находятся в общении, но то, что вызывает у народа иронию, а подчас и резкую насмешку или осуждение, купцы считают неизбежным, разумным, достойным подражания. «Уж и объегорил же я его, обул как Филю в чортовы лапти... А ведь тебе дураку не удастся этак с алтыном под полтину подъехать» (II, 346), - похваляется Масляников и со спокойной совестью утверждает: «... купец тот же стрелец, чужой оплошки должон ждать» (II, 347). Купец Смолокуров, характер которого с особой полнотой очерчен в «На горах», рассуждает: «Как вода с места на место переливается, так и деньги - на то коммерция! Конечно, тут самое главное дело: „не зевай“... Умей, значит, работать, умей и концы хоронить.

«- Пословица-то, Марко Данилыч, кажется не так говорится... Умей воровать, умей и концы хоронить... », - возражает ему молодой купец Веденеев (IV, 160).

«Коммерция», которую купцы считают «работой», народу представляется воровством. С иронией и негодованием говорят бедняки о жизни купцов и келейниц, у которых «деньгам заговенья нет. А богатых и смерть не сразу берет... Рубль не бог, а тоже милует», - замечают они (II, 444).

Мельников-Печерский изображает характеры ряда своих героев в развитии, движении. Страстная и гордая Матрена становится строгой и распорядительной Манефой, веселая Флёнушка - властной и суровой игуменьей, тихая и ласковая Настя - смелой и решительной защитницей своего права на свободу чувства, покорный и богобоязненный Алексей - черствым приобретателем и циничным фатом. И все эти перемены ярко отражаются в речи героев.

Перемена, которая произошла в ставшей игуменьей Флёнушке, становится вполне ясна читателю, когда вместо «затейных» речей веселой хохотушки, склонной к острословию, в романе «На горах» звучит чинная деловая, суховатая речь матери Филагрии. Настя, характер которой, по выражению Флёнушки, «развернулся» при столкновении с отцом, вместо скромных отрывочных фраз начинает произносить гневные, решительные, проникнутые энергией речи.

Свое замечательное знание народного разговорного языка и стиля устного поэтического творчества Мельников использовал не только для создания речевой характеристики героев. Оба его романа, изображающие жизнь населения Поволжья, рассказаны эпическим народным складом, устами незримого повествователя, лицо которого никак не определено, но который, подобно летописцу, неторопливо и обстоятельно описывает жизнь своего народа. «Летописец» этот далеко не равнодушен к изображаемому. Рисуя радости и пиры, гулянья и игры, свадебные обряды и

тайные свидания, он прославляет молодость, веселье и изобилие земных благ, повествуя о горе и смерти, переходит на тон плача, причитания.

«В лесах». Трифон Лохматый. С рисунка
П. М. Боклевского. 1870-е годы.

Стремление как бы голосом народа-сказителя поведать о старинном быте Заволжья приводило писателя подчас к упрощенной манере передачи событий и характеров. Следуя эпической традиции, Мельников однообразно описывает своих героев, наделяя их одними и теми же стереотипными чертами: русы косы, черные или голубые очи, высокая грудь, алые уста, румяные ланиты, стройный стан, кудри, искрометный взор. Первоначальная характеристика душевного склада героев дается зачастую упрощенно, автор придает действующим лицам «постоянные определения», сопровождающие их на протяжении всего повествования - бойкая Флёнушка, сонная Параша Чапурина, пригожий Алексей, ревнивая канонница Устинья-Московка и т. д.

Однако реалистическое развитие характера и образа героев разрывает оболочку этих статических определений, точно так же как и голос рассказчика не становится голосом, рисующим и воспевающим «статичность», неподвижность быта. Острый наблюдатель и правдивый реалист, скрывшийся за простодушным летописцем, обнаруживает свой меткий глаз и полным голосом говорит о реальной жизни, ее тяготах и радостях.

Роман «На горах» был задуман и осуществлен Мельниковым-Печерским как продолжение «В лесах». Многие сложные ситуации, завязанные в первом романе, находили свое разрешение во втором. «Некоторые из действующих лиц „В лесах“ остаются и „На горах“. Переменяется только местность: с левого лугового, лесного берега Волги я перехожу на правый, нагорный, малолесный», - заявлял писатель.

По своим основным художественным и идейным особенностям второй роман также составлял единое целое с первым. В романе «На горах» лишь с большей яркостью и определенностью выразились сильные и слабые стороны творчества писателя, проявившиеся «В лесах».

Быт жителей Поволжья продолжает оставаться в центре внимания автора, и опять он ставит перед собой цель дать «синтетическое изображение», общую картину этого быта. Исторические процессы, происходившие в обществе, социальная практика купечества, богатеющего и оттесняющего

дворян, еще недавно претендовавших на безраздельное господство над всеми другими сословиями, положение рабочих находят более или менее широкое отражение во втором романе Мельникова-Печерского.

Алатырский купец Морковников - один из второстепенных, но весьма ярко очерченных героев романа «На горах» - так характеризует особенности времени: «Теперича для нашего брата купца времена подошли хорошие: господа почитай все до единого поистратились, кармашки-то у них поизорвались, деньжонкам не вод, нам, значит, и можно свой интерес соблюдать. Вот теперь про волю толки пошли, дай-ка, господи, пошли свое совершение. Тогда, сударь, помаленьку да потихоньку все дойдет до наших рук - и земли, и господские дома, все, Заверяю вас. Одно только нашему брату теперича надо в помышлении держать: „не зевай“» (IV, 274).

В центре романа - старый богатый купец-миллионер Смолокуров. К дочери его Дуне сватался сын дворянского предводителя. «Не мудрое дело, - у его отца именье на волоске висело, а Дуня наследница первого богача по окрестности, миллионщика», - замечает автор (IV, 55).

Смолокуров отказывает женихам-дворянам, предпочитая выдать дочь за купца с «хорошим капиталом».

В романе «На горах» более широко и разнообразно, чем «В лесах», показаны купцы, их коммерческая «практика».

Большое место здесь занимают эпизоды, рисующие историю происхождения капиталов.

Кратко, но выразительно рассказана в романе «На горах» история возникновения капитала Смолокурова, отец которого был одним из доверенных «молодцов» всесильного барина-самодура Поташова, разбогатевшего на разбоях и преступлениях. Присвоив после смерти Поташова мешок золота, отец героя «На горах» открывает торговлю и становится купцом. Темными спекуляциями и воровскими делами нажил капитал отец и другого «миллионщика» - Доронина, носивший выразительное прозвище «Алешка беспутный». Сыновья, получившие в наследство миллионы, увеличивают свои капиталы, следуя традициям, завещанным им отцами. Доверенный приказчик Смолокурова - Корней Евстигнеев, по прозвищу «Прожженный», приходит к умирающему хозяину за «окончательным расчетом»: «Лучше меня самого знаешь дела мои. Дела, за какие в Сибирь на каторгу ссылают... , - заявляет он Смолокурову, - Кто велел мне орошинского приказчика Ефима Волчанина избыть? Письмо-то вашей милости у меня цело... Утопил я Волчанина, сделал в аккурат, а особого награжденья не получил... А как на Низу поддельные документы мы с тобой сбывали - и это видно забыл? А как обобрали сытнинскую купчиху Молодцову - тоже запамятовал? А как до смерти угорело у тебя двое молодцов, чтоб только расстаться тебе с ними и чтоб они дел твоих на суде не показали? Печи-то ведь я по твоему приказу топил... Понял дело? Двести тысяч подавай!» (V, 341). Страсть к наживе настолько овладела Смолокуровым, что он готов оставить родного брата в хиванском плену, лишь бы не расстаться с частью капитала. Смолокуров приближает к себе отчаянных мерзавцев и отпетых негодяев, делает их своими приказчиками. Они помогают хозяину «хитрые дела обделывать», зверски эксплуатировать и грабить рабочих и, не пропуская того, что «само в руки плывет», сами обирают бурлаков и работников Смолокурова.

Писатель рисует сцены издевательства Смолокурова и его приказчиков над голодающими рабочими, в течение нескольких дней тщетно ждущими

расчета. Возмущенные самоуправством хозяина, рабочие пытаются протестовать и даже угрожают Смолокурову расправой. Однако хитрому купцу удается легко обмануть забитых и темных бурлаков, а затем подавить их бунт. Рабочие совершенно бесправны. «Обождите-ка до вечера, узнаете тогда, как бунты в караване заводить! Земля-то ведь здесь не бессудная - хозяин управу найдет», - угрожает им приказчик (IV, 81), отлично знающий, что рабочие требовали только того, что хозяин был обязан им выплатить по закону. «Со Смолокуровым вашему брату тягаться не рука, он не то что с водяным <начальником пристани>, с самим губернатором он водит хлеб-соль. Его на вас, голопятых, начальство не сменяет» (IV, 81).

Чиновники, начиная от мелких и кончая губернатором, покрывают преступления богатых купцов и зверски подавляют малейшую попытку народа бороться с произволом хозяев.

Огромные прибыли, получаемые за счет работающих до изнеможения, голодающих и разоренных «наймитов», не удовлетворяют купцов. Погоня за всё бо́льшими и бо́льшими барышами заставляет их идти на любые аферы, вплоть до ложного банкротства, до мошеннических проделок. Хищничество, надувательство, циничный обман и зверскую расправу с конкурентами считают именитые купцы законом своей жизни. Размышляя о том, как подорвать торговлю молодого неопытного купца Меркулова и поживиться за его счет, Смолокуров оправдывает себя в том, что разоряет «нареченного зятя» своего старого друга Доронина: «Объегорю! Что-ж?.. Купец, что стрелец - оплошного ждет... Друзья мы приятели с Зиновьем Алексеичем - так что ж из этого?.. Сват сватом, брат братом, а денежки не родня... Все ведь так, все... Упусти-ка я случай насчет ближнего погреться - меня же дураком обзовут... А обдуй кого-нибудь получше, над ним смеяться станут - учись, мол, плати за науку... » (IV, 130).

Созданные в романе «На горах» образы купцов, описания положения рабочих значительно острее, чем в первом романе Мельникова, вскрывали эксплуататорскую и хищническую сущность купечества.

Наряду с этим в романе «На горах» более явственно отразились и слабые стороны мировоззрения писателя. Купцам-хищникам и обиралам Мельников пытается здесь противопоставить молодых купцов, кончивших коммерческую академию и ведущих «правильную» торговлю (Веденеев, Меркулов), которая дает им миллионные прибыли. Однако сам писатель опровергает нарисованную им идиллию.

Устами одного из своих идеализированных молодых купцов он выражает сомнение в возможности правильной торговли: «Немало, брат, покатался я за границей, всю Европу исколесил вдоль и поперек... И знаю ее, правильную-то торговлю... И там, брат, те же Смолскуровы да Орошины, только почище да поглаже. И там весь торг на обмане стоит: где деньги замешались, там правды не жди... » (IV, 307).

Купеческое плутовство и погоня за прибылью представляется Мельникову-Печерскому неизбежным следствием несовершенства человеческой природы, присущих человечеству пороков. Однако самое изображение купеческого хищничества, данное писателем, наводило на мысль о несправедливости общественного строя, основанного на преклонении перед деньгами, ограблении народа, ханжестве и лжи.

Как «В лесах», в романе «На горах» писатель показывает, что глубокие, чистые, сильные натуры бессознательно ощущают неправду окружающего их мира и тяготятся ею.

Смолокуров совершает все свои преступления, помышляя о том, чтобы оставить Дунюшке большой капитал, а Дуня страдает, мечется, теряется в размышлениях: «Нет правды на свете, нет в людях добра! - после долгих, мучительных дум решила она. Везде обман, везде ложь и притворство! Где ж искать правды? Где добро, где любовь?» (V, 262).

Семейная жизнь, которую наблюдает богатая невеста в среде купечества, не прельщает ее, как не прельщала эта жизнь и Флёнушку и Настю Чапурину. «Супружество считала она неразлучным с заботами по хозяйству, со своенравием мужа, а при случае даже с неправдой, гневом и злобой. Не к женихам, а к познанию добра и правды стремилась ее душа... » (V, 260-261).

Поиски «добра и правды», которых Дуня не видит вокруг себя, приводят ее к мистицизму, хлыстовству и новым горьким разочарованиям.

В решении темы столкновения «горячего сердца» с миром наживы и угнетения в романе «На горах» особенно явственно сказалась тенденция автора к смягчению конфликтов и идеализации, которую автор обнаружил в этом произведении. В отличие от первого романа Мельникова-Печерского «На горах» содержит изображение нескольких счастливых браков, идеализированные картины любви и семейной жизни молодых купеческих пар (в том числе Дуни Смолокуровой и Самоквасова). Искания и колебания чистых душ и сильных характеров заканчиваются «благополучным» прозябанием. Страницы романа, содержащие эти эпизоды, чрезвычайно бледны и слабы в художественном отношении.

Своеобразной дидактикой и явной идеализацией пронизаны также и те главы романа, где автор пытается указать старообрядчеству исторически, по его мнению, закономерный путь выхода из раскола, приобщения к единоверческой церкви.

Однако официальная церковь и ее духовенство рисуются в романе «На горах» в столь же неприглядном виде, как «В лесах». Подобно попу Сушиле, фигура которого ярко очерчена в первом романе, во втором романе попы выступают как жадные и «притязательные» служители «сильных мира сего». Поп Прохор Петрович, выручая из беды убежавшую с «корабля» хлыстов Дуню, получает крупное вознаграждение от нее. После отъезда отца Прохора с Дуней попадья рассчитывает, какие «прибыли» могут им перепасть: «... Авдотья-то Марковна богачка страшная... Поди не десять рублей даст Петровичу... Такой богачки ни разу еще не приводилось Петровичу выручать из этого дома» (V, 313). Подобные размышления не мешают «матушке» принять от барина-хлыста Луповицкого, из дома которого бежала Дуня, подачку - десять рублей и броситься целовать ему руку.

Однако в дальнейших главах отец Прохор выступает как духовный учитель Дуни, оказывающий огромное влияние на исход ее религиозных и моральных исканий.

Элементы идеализации и дидактики снижали художественную ценность ряда эпизодов романа «На горах», ограничивали реализм писателя, однако не они определяли общий характер романа, в котором реалистическое воспроизведение и разоблачение жизни купечества составляло основное содержание. В своей основе роман «На горах» являлся реалистическим произведением, продолжившим и во многом углубившим художественное решение проблем, поставленных в романе «В лесах».

Опыт Мельникова-Печерского был учтен В. Г. Короленко, который вслед за ним совершил путешествие по керженским раскольничьим скитам. Не разделяя взглядов Мельникова на раскол, интересуясь прежде всего

не консервативными традициями, а элементами протеста в среде старообрядцев, Короленко наблюдал и своеобразно отразил этнографические и социальные черты быта поволжских жителей.

Образы и мотивы Мельникова-Печерского прочно вошли в сознание Короленко. Их отклик ощущается в повестях и рассказах Короленко, трактующих сюжеты из раскольничьей жизни.

Короленко учитывал труд своего предшественника по изучению быта раскольников и в области этнографии, и в наблюдении над социальным бытом, и в широком исследовании языка и устнопоэтического творчества народа этого края.

Высоко ценил Мельникова-Печерского А. М. Горький. Он относил его к числу «богатейших лексикаторов наших», призывал учиться у него уменью черпать художественные средства из сокровищницы устного народного творчества - фольклора. «Можно поучиться такому литературному языку, лишенному всяких варваризмов, всяких слов, заимствованных из иностранных языков», - писал Горький о языке романа «В лесах».

Воздействие творчества Мельникова-Печерского, в особенности его языка, на свою литературную деятельность признавал П. П. Бажов. Сравнивая Лескова и Мельникова, он писал: «Мельников мне казался всегда ближе. Простая близкая натура, ситуация и тщательно отобранный язык без перехлестывания в словесную игру».2

М. Горький . Несобранные литературно-критические статьи. Гослитиздат, 1941, стр. 158.

П. П. Бажов , Сочинений в трех томах, т. III, 1952, стр. 287.

Е. В. Гневковская (Нижний Новгород)

ПОНИМАНИЕ «РОДНОГО» И «ЧУЖОГО» В СТАРООБРЯДЧЕСКОЙ СРЕДЕ [НА ПРИМЕРЕ ДИЛОГИИ П. И. МЕЛЬНИКОВА (АНДРЕЯ ПЕЧЕРСКОГО) «В ЛЕСАХ» И «НА ГОРАХ»]

Знаменитая дилогия П. И. Мельникова «В лесах» и «На горах» - одно из самых ярких художественных произведений ХIХ столетия, прочно вошедшее в «золотой фонд» нашей классики. Никто в отечественной литературе не смог так художественно и убедительно показать старообрядческую среду, систему этических и эстетических ценностей, культуру повсе-дневности. Романы Андрея Печерского, который был авторитетным исследователем русского раскола, являются настоящей «энциклопедией» старообрядчества.

Оппозиция родной/чужой будет присутствовать, скорее всего, в любой культуре. Само выделение старообрядцев из остальной массы верующих в середине ХVII в. основывалось на ней. Родное мыслилось староверами как национальное, предельно русское, без малейшей примеси инородного.

Действительно, народ, теряющий национальные корни, становится народом без лица. Уже в ХVIII- ХIХ вв., задолго до современных процессов глобализации и американизации, в России многие по стереотипу поведения, нравственным установкам, одежде, быту перестали быть русскими, особенно правящее дворянское сословие. Н. Я. Данилевский в своем труде «Россия и Европа» констатировал печальный факт: «Мы возвели Европу в сан нашей общей Марьи Алексеевны, верховной решительницы достоинств наших поступков. Вместо одобрения народной совести признали мы нравственным двигателем наших действий трусливый страх перед приговорами Европы, унизительно-тщеславное удовольствие от ее похвал». 1 Он же выделял три разряда в формах «европейничанья»:

1. Искажение народного быта и замена форм его чуждыми, иностранными.

2. Заимствование разных иностранных учреждений и пересадка их на русскую почву – с мыслью, что хорошее в одном месте должно быть и везде хорошо.

3. Взгляд как на внутренние, так и на внешние отношения и вопросы русской жизни с иностранной, европейской точки зрения. 2

В. Г. Белинский заметил, что «заняв формы европеизма, он (русский народ – Е. Г. ) сделался только пародией европейца». 3

В стороне от волны «европейничанья», свидетельствует Мельников в дилогии, остались коренные старообрядцы. В Заволжье старая Русь, «исконная, кондовая. С той поры, как зачиналась земля Русская, там чуждых насельников не бывало. Там Русь сысстари на чистоте стоит, - какова была при праде-дах, такова хранится до наших дней». Удивительно, но старообрядцы уже тогда, в середине Х1Х в., берегли и русский язык, чуждаясь иностранных слов, а если и употребляли их, то «с какого-то рода пренебрежением», ведь родная речь представлялась великою ценностью: «Говорит раскольник всегда с некоторого рода важностью, любит он ввернуть в речь свою изречение ”от писания”, любит употребить слово или оборот церковно-славянского языка». 4

Недаром русская интеллигенция в шестидесятые-восьмидесятые годы XIX в. уделяла пристальное внимание феномену старообрядчества как одному из аспектов поиска русской идеи. Этот момент отмечает канадский исследователь интерпретации старообрядчества в русской литературе конца девятнадцатого века Елена Кревски. Принимая во внимание национальную идентичность как процесс, она рассматривает в своей работе «Определяя раскол: образы и интерпретация старообрядца в русской литературе конца ХIХ века» взрыв интереса в России к старообрядчеству в 1860-1880 гг. как к одному из аспектов поиска «русской идеи». Для одной части интеллигенции это было попыткой преодолеть обычное противостояние России и Запада погружением в подлинные источники национального духа и характера (Russianness). В кризисные моменты естественно обращение к прошлому в надежде, что возврат к подлинно русской культуре мог бы спасти Россию от «постоянной оглядки на Запад. Раскольники, эти консервативные мятежники, в течение столетий выдерживали огромное давление со стороны государства и официальной церкви», они привлекали одновременно с этим внимание представителей разных партий. 5

Для заволжских староверов характерна нелицемерная любовь к старине, древним русским обычаям, у некоторых сохранившаяся до сего времени. С. В. Сироткин отмечает, что даже в семидесятых годах ХХ в. в Семеновском районе Нижегородской области на перекрестках лесных дорог ставили жители памятные кресты, поновляли старинные старообрядческие кладбища, оставшиеся от уничтоженных при Петре Первом скитов! «Керженские старообрядцы чувствовали свою ответственность перед памятью предков и старались сохранить эту память». 6 Автору этой статьи во время поездки по Семеновскому району в 2002 г. также удалось увидеть памятные кресты. И не только на лесных дорогах, но и на местах, где когда-то располагались знаменитые скиты: Комаров, Шарпан, Улангер…

Особо отметим, что безграничная преданность старообрядцев ко всему, что носит на себе печать старины, принесла неоценимую услугу отечественной науке. Раскольники сохранили огромное количество памятников древности. «В XVIII столетии, при сильном порыве русских к европейскому образованию насмешливо смотрели люди образованные на заветные наследия (обращает на себя внимание употребление формы множественного числа – ”наследия”, которое подчеркивает объемность и ценность памятников древности, важности их сохранения, донесения до потомков – Е. Г. ) предков и нещадно губили их. В это время раскольники собирали и сохраняли памятники нашей старины, а когда возродилось в нас сочувствие к родному, и стали мы дорожить остатками (сколько горькой иронии в этих словах –Е. Г. ) древности, пришлось обратиться к раскольникам, чтобы они возвратили науке то, от чего так легкомысленно отказались отцы и деды наши. Раскольники сначала недоверчиво смотрели на пробудившееся уважение к памятникам старины, но вскоре охотно стали делиться с современной наукой (т. е. наукой ХIХ столетия – Е. Г. ) сохраненными у них сокровищами». Часто это делалось для достижения личных целей, ведь во главе собирателей старины стояли лица государственные.

Знаменитое древлехранилище М. П. Погодина было составлено из рукописей и вещей, доставленных ему старообрядцами, многое – через посредни- чество самого Мельникова. Старинщики, т. е. собиратели и торговцы старинными книгами, иконами и различной утварью почти поголовно были старообрядцами. 7 С редкой настойчивостью разыскивали они по захолустьям старинные вещи, с которыми поспешило расстаться дворянство предыдущей эпохи. В лом на переплав бездумно отдавались старинные братины, яндовы, стопы и кубки, подаренные прежними царями ковши и чары с пелюстками, чумы, передачи, крошни, сулеи, фляги, жбаны, четвертины. Порой на переплав шли ризы и оклады с родительских икон!

Представляется чрезвычайно важным то, что уже в первой части дилогии Мельников как художник-беллетрист использует отмеченные им в качестве историка старообрядчества перемены, происходящие в старообрядческой среде, придавая им яркое характерологическое звучание. Во-первых, это явление времени, как мы отмечали, развертывается им в обрисовке целого ряда персонажей дилогии, отступающих в силу разных причин от канонов и предписаний старой веры. Во-вторых, картина изменяющихся старообрядческих нравов, высказывающаяся в конкретных изображениях, сценах, эпизодах, подкрепляется размышлениями самого художника-беллетриста, мастерски владеющего словом и одновременно остающимся проницательным историком, прекрасно представляющим себе ощутимые сдвиги в мировосприятии, а, стало быть, и в быте староверов.

В романе «На горах» автор рассуждает об этом так: «Было время, когда наши предки, мощной рукой Петра Великого выдвинутые из московского застоя в жизнь западную, быстро ее усвоили, не разбирая дурного отхорошего, пригодного русскому человеку от непригодного. Напудренное и щеголявшее в расшитых золотом французских кафтанах поколение ничем не походило на бородатых отцов и дедов. С дет-ским увлечением опрометью кинулось оно в омут новой жизни и стало презрительно глядеть на все преж-нее, на все старинное, дедовское». Важно отметить, что эта цитата представляет собой ни что иное, как развернутый парафраз фрагмента из второй части первой книги романа «В лесах» (Глава 1). Автор, рисуя образ Манефы, подробно описывает богатое убранство часовни в ее обители, упоминает три тысячи старинных икон, среди которых были и комнатные иконы русских царей, и наследственные святыни знатных допетровских родов, искусную резьбу царских дверей, огромные серебряные подсвечники с пудовыми свечами, украшенные жемчугом и серебряными дробницами пелены и пр. «Тут были иконы новгородского пошиба, иконы строгановских писем первого и второго, иконы фряжской работы царских кормовых изографов Симона Ушакова, НиколаяПавловца и других. Все это когда-то хранилось в старых церквах и монастырях или составляло заветную родовую святыню знатных людей допетровского времени. Доброхотные датели и невежественные настоятели, ревнуя не по разуму о благолепии дома Божия, заменяли в своих церквах драгоценную старину живописными иконами и утварью в так называемом новом вкусе. Напудренные внуки бородатых бояр сбывали лежавшее в их кладовых дедовское благословение как ненужный хлам и на вырученные деньги накупали севрского фарфора, парижских гобеленов, редкостных табакерок и породистых рысаков или растранжиривали их с заморскими любовницами. Старообрядцы, не жалея денег, спасали от истребления неоцененные сокровища родной старины, собирая их в свои дома и часовни».

Таким образом, призыв к чуткому, вдумчивому отношению к русскому культурному наследию звучит в дилогии настойчиво, не один раз, повторяясь иногда в парафразных фрагментах, что, несомненно, важно для анализа характерологической и идейной структуры романов.

Пушкин в «Арапе Петра Великого» остроумно и очень глубоко схватил драматический момент борьбы старорусского с европейским: «Барыни пожилые старались хитро сочетать новый образ одежды с гонимою стариною: чепцы сбивались на соболью шапочку царицы Натальи Кирилловны, а робронды и мантильи как-то напоминали сарафан и душегрейку». Однако молодой Корсаков в модном парижском одеянии и сщегольскими ухватками, оказавшись среди соотечественников, хотя и обривших по приказу Петра бороды и натянувших кургузые кафтаны, получил презрительную кличку «заморской обезьяны».

Впрочем, старообрядцы в своей массе решительно отказались обезьянничать на европейский лад, т. к. четко проводили границу между своим и чужим. Для них все эти предметы: древние памятники, церковная утварь, книги, награды, семейные реликвии и мелочи быта, - имели свое символическое значение. Н. Б. Черемин в статье «Светское и священное» пишет о старообрядчестве: «В священном мировосприятии вещи ценятся по тому высшему смыслу, который они содержат, ведь предметы несут в себе память о предках и событиях истории, конденсируют в себе мысли, страдания, переживания, чаяния ушедших и живущих поколений, т. е. реально осуществляют связь времен и преемственность поколений. Примитивная установка мещанского сознания – оценивать вещь по ее практической полезности – расценивается как кощунство и святотатство, свидетельствующие о вырождении и деградации личности и общества». 8

При анализе старообрядческого уклада жизни в дилогии Мельникова становится очевидным, что он особенно ценил в русских старообрядцах именно это «священное» восприятие ими окружающих предметов. Из своеобразия запечатленных им картин быта раскольников Заволжья следует вывод о том, что он принимал не их религиозные идеи, а почитание старины, сам жизненный уклад, сохраняющий в основных чертах уклад древнерусский. В писателе жила надежда на то, что, вернувшись в лоно официальной церкви, эти люди дадут стране здоровое русское начало, что главный оплот будущего России окажется в старообрядцах, а восстановление русского духа произойдет от образованных староверов.

Мельникову, однако, суждено было ошибиться. Число старообрядцев резко сократилось к первой четверти двадцатого столетия. По мнению Льва Гумилева, в ХХ в. старообрядческий субэтнос стал рассасываться, т. к. повод для его возникновения давно перестал существовать. 9 Гонений на староверов после 1905 г. не было, а вскоре молодое Советское государство, провозгласив атеизм, начало преследовать любые религиозные убеждения, не делая особых различий между ними.

Мельников - очень яркий аналитик. Литературоведы, начиная с ХIХ столетия, говорили о Мельникове и его дилогии, словно это быто- и нравоописательный роман третьеразрядного литератора, а не произведение глубокого аналитика жизни, т. е. художника, проницательно схватившего момент начала крушения, угасания старообрядческого субэтноса. Значительно позднее, когда процесс, замеченный Мельниковым, станет очевидным, к этой теме обратится антагонист писателя, В. Г. Короленко, отметив тот же самый исторический факт в цикле очерков «В пустынных местах» и «В голодный год».

Рассказы же и романы Мельникова как раз и оказались «памятью», сохранившей навсегда старинный самобытный русский уклад, идущий из древних времен, зафиксировали жизнь целого субэтноса, во-плотили в дилогии особенности старообрядческого миросозерцания и быта, со временем многими заволж-скими староверами утраченные.

1 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. – М., 1991. – С. 294.

2 Там же. – С. 267-268.

3 Белинский В. Г. Полн. собр. соч. – М., 1953. – Т. 1. – С. 39.

4 Мельников П. И. Очерк о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии // Сборник Нижегородской губернской ученой архивной комиссии в память П. И. Мельникова. – Нижний Новгород, 1910. – С. 260.

5 Krevsky E. Defining the Schism: images and interpretations of the Old Belief in late nineteenth-century Russian discourse. – Edmonton. Alberta, 2002. – P. 1.

6 Сироткин С. В. Устный керженский синодик // Старообрядчество в России (ХVII-ХХ века). – М., 1999. – С. 290.

7 См.: Берестецкая Т. В. В. Г. Дружинин, Ф. А. Каликин, С. Гаврилов – коллекционеры старообрядческих памятников // Старообрядчество в России (ХVII-ХХ века). – С. 439-450; Мельников А. П. Очерки бытовой истории Нижегородской ярмарки. – Н. Новгород, 1993.

8 Черемин Н. Б. Светское и священное // Путь России: ценности и святыни. – СПб. – Н. Новгород, 1995. – С. 91.

Романы «В Лесах» и «На Горах»: образ старообрядчества и купечества

Немного о создании дилогии

Развитие замысла дилогии достаточно полно проанализировано в книге В.Ф. Соколовой «Романы П.И. Мельникова-Печерского “В Лесах” и “На Горах”. Творческая история» (1981 г.). То, как меня­лись сюжетные линии, судьбы персонажей, отмечал в своей книге, ставшей вступительным томом к собранию сочинений писателя, П.С. Усов, также работавший с черновиками П.И. Мельникова. Он расска­зал о спорах вокруг гонораров за романы, привел некоторые отзывы, письма, подробно описал Ляхово - имение жены П.И. Мельникова, где были написаны многие главы дилогии. Ляхово стало тем самым «приютом спокойствия, трудов и вдохновенья», чего лишала П.И. Мельникова чиновничья служба. Писатель работал над рукописью и отстраивал дом.

Летом 1873 г. он писал Н.А. Любимову - сотруднику «Русского вес­тника», из Ляхова, посылая текст романа для августовской книжки журнала: «В Москве же долго засиживаться мне нельзя - стройка в полном ходу, а без меня, пожалуй, что-нибудь и испортят. Строюсь же навек, по крайней мере, на свой, ибо думаю из этого дома когда-ни­будь и к праотцам переселиться. Не живши 18 лет в деревне, я теперь несравненно больше прежнего ценю этот прекрасный уголок с его пре­восходными видами. С одной стороны верст за 20 виден приволжский берег, мимо которого мы ехали на [нрзб.] пароходе, с другой видна вся ярмарка и железная дорога. Кругом горы, долы, рощи, перелески и несколько сел и деревень. Хожу не нахожусь по аллеям столетних лип, в которых и в полдень темно, и все думаю и передумываю, как я понемножку восстановлю запущенное имение и украшу его. Ко всему этому имею удовольствие узнать о возвышении цены имения, рядом со мной продана земля похуже нашей за 80 р. делянка. Говорят, что лет через пять дойдет и до сотни. Сосчитал лес, ель не вся есть, а дубы - как их ни крали, а все же уцелело до 3000 дерев. 120-летних дубов на самой Оке и в верстах в 2, в 3 нет. Резал дубы на столбы под дом, 6 четвертей в диаметре, и дуб крепкий, здоровый - ровно камень. Вывожу из своих каменоломен плитняк и до 5000 пудов алебастру, чтобы оштукатурить дом изнутри и снаружи. Срезал сотню дубов на паркет, двери и рамы. За сады пока не принимались - это впереди. А затей впереди много: на берегу Оки на исходе от ярмарки у меня гора спускается террасами. На этих террасах отдал землю под постройку дач, в чем теперь большая потребность, а возле усадьбы в 2 верстах от Оки со временем думаю построить бараки для летнего жилья. Таким образом, может быть, устрою впоследствии новгородское Люблино. [...] Жена в восторге от своего имения и намеревается жить в нем постоянно, я на это и сам согласен, но с условием 5 раз в году ездить в Москву и раз или два в Петербург. Надо только будет для дочерей хорошую гувернантку найти. Я теперь сам себе дивлюсь - как это я до сих пор не принялся за устройство своего уголка - для того, чтоб меня подвигнуть на это, надо было в старом доме рухнуть потолкам, ну тогда и принялся я за дело. Русский человек!» .

Другое письмо Н.А. Любимову от 17 июля 1873 г. «Только что ус­троился на своих биваках. Живем в избе, спим в амбарах да в мель­ницах - прелесть». «Дети не учатся, и гувернантка превратилась в экономку». «Завтра пригонят лодку, и в первую же ночь я на Оку ловить рыбу на лучок (пук зажженной лучины, привязываемый к носу лодки) острогой и багром, вчера раков ловил бреднем, в полтора часа три сотни вытащил, да мелкой рыбешки, судаков по аршину и меньше, ершей, щук, окуньков и два налима. Моя боевая Софья Пав­ловна навоз на поля возит, а старшая Машенька [...] школу открыла: 10 мальчиков и 23 девочки у нее учатся, сын копается в саду и чертит планы построек. Жена чувствует себя лучше, каждый день купается, много ходит в лес, сбирает с детьми грибы и ягоды, а я вчера сел за “Леса”» .

В 1874 г. П.И. Мельников сообщал Н.А. Любимову о том, что ви­дится с немногочисленными соседями, никуда не ездит. «Вожусь с домом, с садом, воюю с пьянством и воровством, езжу на Оку купать­ся, ловлю рыбу, раза два ходил на охоту с сыновьями - отец оказался охотником не в пример хуже сыновей, а где они выучились, и сам не знаю. Вот мое времяпрепровождение, тихое, мирное и смиренное» . С этим же письмом он высылал «Леса» для августовской книжки.

Позднее, в письме от 24 мая 1875 г., написанном в Петербурге, П.И. Мельников рассказывал Н.А. Любимову, как дарил роман на­следнику российского престола.

Роман «В Лесах» печатался в «Русском вестнике» с 1871 по 1874 гг . Первое отдельное издание вышло в Москве 1875 году, второе - в Санкт-Петербурге в 1881 году. Роман «На Горах» печатался в «Рус­ском вестнике» с 1875 по 1881 гг . Отдельно вышел в 1881 году.

При жизни писателя откликов на дилогию было немного. Роман еще печатался в журнале, а критик В.Г. Авсеенко посвятил ему ста­тью «Художественное изучение раскола», где назвал первую часть дилогии эпосом. Он верно отмечал, что старообрядчество как явле­ние народной жизни давно нуждается в художественном осмыслении. Рассуждая о том, как изображает современная литература народную жизнь, народный характер, критик писал: «В литературе утверди­лась привычка подходить к народу с предвзятыми целями, навязчиво отыскивать в нем именно те стороны, какие хочется найти в нем автору. Заслуга Андрея Печерского заключается в том, что он встал в совершенно свободные отношения к народной жизни. Его наблюда­тельности одинаково открываются ее светлые и темные стороны; он не навязывает народу ни вымышленных добродетелей, ни вымыш­ленных пороков; его цель, очевидно, состоит в том, чтобы изобразить народную действительность так, как она есть» .

Мы солидарны с мнением В.Г. Авсеенко, что «настоящий герой по­эмы Андрея Печерского - не Патап Максимыч, не Алексей, даже не раскол, а великорусское племя вообще на его современной ступени бытового, культурного развития» .

В.Г. Авсеенко писал (и это особенно важно отметить), что роман развеивает стереотипы, что сложились в обществе во взглядах на ста­рообрядчество. Подтверждение этому можно найти и в письме самого П.И. Мельникова А.А. Краевскому от 12 апреля 1875 года, в котором писатель просил его упомянуть в фельетоне, что: «...об “Лесах” мини­стром внутренних дел во время юбилея 10 ноября был сделан такой отзыв: это сочинение содействовало к разрешению некоторых важных государственных вопросов; разумеется - о даровании общегражданс­ких прав раскольникам, о чем продолжается комиссия под председа­тельством князя Лобанова-Ростовского, в которую приглашен и автор “В Лесах”» . Эта комиссия работала достаточно долго, а о «Записке», которую написал П.И. Мельников по поводу предоставления старооб­рядцам отдельных прав и свобод, уже был отдельный рассказ.

Отойти от стереотипов - значит получить совсем иное, неискажен­ное представление о старообрядчестве и народе. Однако В.Г. Авсеенко полностью разделял ошибочное мнение П.И. Мельникова, что ста­рообрядчество держится не внутренней силой, а лишь привычкой, ему не устоять перед развитием просвещения, оно стало «оплотом старожитейского быта, в отвердевших формах которого сохраняется дорогая для народа прелесть прадедовского обычая».

Ту же тему - что такое русский народ и как его изображает сов­ременная литература - В.Г. Авсеенко продолжил спустя два года, опубликовав в «Русском вестнике» статью «Опять о народности и о культурных типах», посвященную выходу в свет сборника рассказов П.И. Мельникова.

В журнале «Древняя и новая Россия» появилась небольшая статья Е. Белова, который, оговариваясь, что не берется судить художес­твенные достоинства «Лесов», высоко оценил его этнографическое значение . Он восторгался народными песнями, описаниями быта, богатством географических терминов, имеющих народное происхож­дение, и диалектизмов. Эту этнографическую сторону дилогии впос­ледствии станут отмечать и превозносить многие.

Не особенно был замечен критикой и роман «На Горах». Аноним­ный рецензент из «Отечественных записок» отозвался о нем достаточ­но резко: «г. Печерский, очевидно, в первом своем романе исчерпал весь имевшийся у него материал и ныне переписывает самого себя. Он по-прежнему старается блеснуть документальностью, обстоятель­ностью, но результаты получаются истинно комические. Как толь­ко в тексте упоминается какое-нибудь простонародное выражение, г. Печерский сейчас же в подстрочном примечании объясняет значение этого выражения, хотя бы читатель нисколько и не нуждался в том. [...] Эти и подобные им приемы отзываются таким дешевым, зауряд­ным шарлатанством, что о художественности не может быть никакой речи» .

Рецензия написана с предвзятой целью «разбить» роман, принизить его художественные достоинства. При этом автор статьи справедливо подмечал двойственность характера тех художественных героев, на чьей стороне сам писатель: оставаясь старообрядцами, они чрезмерно симпатизируют господствующей церкви. В то же время вряд ли мож­но согласиться с тем, что П.И. Мельников тем самым стремился ей ус­лужить. В этом плане характерен и дружеский совет Н.А. Любимова, данный писателю в одном из частных писем, который можно считать своеобразным критическим отзывом. Сотрудник «Русского вестника» высказал пожелание, чтобы писатель не слишком критично и резко изображал духовенство господствующей церкви: «Обратите, добрей­ший Павел Иванович, внимание на одно обстоятельство. Выводятся две стороны: все хлысты описываются добродетельными людьми с возвышенными помыслами, а православное духовенство - пьяница на пьянице, вор на воре. Выводилась бы одна сторона - не беда. А то очень резко сравнение. Поуменьшите водочки и мошенничества у православных пастырей, игуменов и архиереев» .

П.И. Мельников остается малоизученным писателем в силу разных причин, одна из них - отсутствие критики, которая оценила бы его по достоинству (а не только как писателя-этнографа) и способствовала бы популярности произведений. На это обстоятельство указывал еще в начале XX в. высоко оценивавший писателя А.А. Измайлов: «Его романы появились уже тогда, когда русская критика оскудела. Большинство критиков не рассмотрело ничего дальше внешних форм и внешних фактов мельниковского рассказа» . А.А. Измайлов в своем критико-биографическом очерке обосновывал художественную состо­ятельность произведений писателя.

О П.И. Мельникове писали О.Ф. Миллер, А.П. Милюков, А.Н. Пыпин, С.А. Венгеров, А.М. Скабичевский, историк и друг писателя Д.И. Иловайский. Подводя итог критическим отзывам, появлявшим­ся в печати в течение 25 лет, истекших после смерти писателя, Н.А. Саввин констатировал: «По странной иронии судьбы Мельников до сих пор не дождался подробного - обстоятельного - если не изуче­ния, то разбора как писатель-беллетрист. Никто из критиков и исто­риков литературы не дал полного освещения литературной физионо­мии писателя, не выяснил значения его художественных образов, не поставил его в общую связь с предшествующим литературным разви­тием, не указал основных приемов творчества; в большинстве случаев дело ограничивается самою общею, самою сжатою характеристикою талантливого писателя» .

После смерти П.И. Мельникова зазвучали негативные оценки его творчества. Например, отрицательно отзывался о дилогии А.М. Ска­бичевский: «В романах этих нечего и искать каких-либо художест­венных достоинств, равно как и психологической правды. Быт по­волжских раскольников, составляющий содержание этих романов, изображается в них с одной внешней, этнографической стороны...» «Мельников любил показывать свой товар лицом, то есть обставить свой материал поэффектнее, прикрасить археологическими редкостя­ми, выисканными народными выражениями и т.п., и действительно этнографическая картина очень интересная. Но какое мировоззре­ние лежит в ее подкладке? Насколько собственные истолкования и комбинации автора объясняют изображенный быт? В этом смысле результат рассказов очень невелик», - пишет А.Н. Пыпин . Давая подобные оценки, критики, как было уже отмечено, вскользь анализировали художественное мастерство писателя, резкий тон их оценок обусловлен несовпадением взглядов на некоторые социально-обще­ственные явления, бывшие тогда актуальными.

К наиболее полным дореволюционным работам о П.И. Мельникове надо отнести книгу П.С. Усова «П.И. Мельников. Его жизнь и литературная деятельность», открывавшую собрание сочинений писателя, издававшееся в 1897–1898 гг. М.О. Вольфом. Она в основном носит биографический характер. В ней были впервые опубликованы многие документы, связанные с деятельностью П.И. Мельникова в минис­терстве внутренних дел, с его жизнью и творчеством. Однако в целом в дореволюционном литературоведении за П.И. Мельниковым прочно закрепилась репутация «писателя-этнографа».

В советское время появился ряд интересных научных работ, посвя­щенных писателю. Был довольно подробно разработан фольклорный аспект его творчества. Заметный вклад в изучение художественного наследия П.И. Мельникова внесла Л.М. Лотман , рассматривая его творчество в контексте общего развития русской литературы XIX в., сопоставляя с творчеством современников писателя. Из работ послед­них лет следует выделить уже упомянутую книгу В.Ф. Соколовой, где проанализированы источники, послужившие основой для ряда сюжет­ных линий дилогии «В Лесах» и «На Горах», выявлены и обобщены сведения о прототипах некоторых героев, даны литературоведческие характеристики основных персонажей, экскурс в творческую лабора­торию писателя. Довольно интересно писал о творческом пути П.И. Мельникова Л.А. Аннинский в книге «Три еретика». И буквально несколько лет назад увидела свет изданная в Арзамасе монография И.В. Кудряшова и Ю.А. Курдина «Дилогия “В Лесах” и “На Горах” в контексте творчества П.И. Мельникова-Печерского», посвященная анализу художественных средств, использованных писателем в его вершинных произведениях.

Остановимся подробнее на одном из аспектов изучения дилогии - изображении в ней старообрядческого купечества.

Образ старообрядчества и стилевые особенности дилогии

Филолог и философ А.Ф. Лосев определял понятие «художествен­ный стиль» как «принцип конструирования самого художественного произведения, взятого во всей его полноте и толще, во всем его ху­дожественном потенциале». Причем подчеркивалось, что это конс­труирование идет «на основе тех или иных первичных впечатлений от жизни у художника, на основе тех или иных его жизненных ори­ентировок, пусть первичных, пусть неосознанных, пусть надструктурных, пусть надыдеологических» . Термин «потенциал» предпо­лагает, что произведение берется «во всей своей полноте», «во всей своей и внутренней, и экспрессивной значимости, именно во всей­ своей исторической специфике». Термины «цельность», «истори­ческая обусловленность», «глубина», «непосредственно созерцаемая жизнь художественного произведения» и ряд других не могут в пол­ной мере обозначить, что же есть художественное произведение, чем оно является для нас. Но все это, вся теоретическая и практическая мощь произведения и стиля, фиксируются, объединяются в термине «потенциал». Стиль - принцип конструирования потенциала худо­жественного произведения.

Это конструирование идет на основе различных надструктурных и внехудожественных заданностей, «первичных моделей». «Первичная модель» вводится вместо понятий «прототип», «прообраз», «идея», которые либо слишком узки, либо могут вызвать ненужные ассоциа­ции. Просто «модель» уже предполагает нечто художественно выпол­ненное, это уже готовая композиционная схема. Эпитет «первичная» отличает ее от модели как композиционной схемы того произведения, о котором идет речь . Первичными моделями могут быть опреде­ленные типы людей, общественных отношений, животные - «весь мир вещей, которые создаются человеческой деятельностью и в свою очередь характеризуют человеческий быт», любые явления матери­альной природы, различные философские теории и т. п., образы из других литературных (музыкальных, живописных и т.д.) произведе­ний . Что касается, например, героев дилогии П.И. Мельникова, то первичными моделями для их художественного воплощения писате­лю послужили конкретные люди, которых он в той или иной степени знал, его собственная писательская концепция смысла существования и предназначения старообрядчества (или, например, концепция «не­достатков русского народа», проиллюстрированная в рассказе «Гри­ша»), впечатления, порожденные чтением противостарообрядческой публицистики, и т.д.

Поскольку отношение П.И. Мельникова к старообрядчеству с те­чением времени менялось, то, конечно, менялась система изобрази­тельных средств, образная структура произведений о старообрядчес­тве. Разрабатывая в своем творчестве старообрядческую тематику, он вынужден был искать такой стиль, который помог бы отразить совершенно особый, неизвестный, замкнутый мир, в котором с тради­циями дониконовского православия параллельно развивались и воз­никали сектантские течения. Он вынужден был искать новые подхо­ды к изображению действующих лиц, новых героев. Писатель хотел воссоздать особый образ старообрядчества, который не мог быть реа­лизован в художественном слове при помощи уже сложившейся сати­рической поэтики изображения старообрядцев. Для воплощения этой идеи П.И. Мельникову потребовалась иная поэтика, особая система изобразительных средств (или, по выражению М.М. Бахтина, «иное отношение... к языку и обусловленные им способы оперирования с языком»), позволяющие адекватно воплотить в художественных образах культуру, ценностные ориентиры (в том числе и свои, авто­рские), религиозно-бытовой уклад всех социальных слоев, представ­ленных в дилогии, и главным образом старообрядческого купечест­ва. Художественное воплощение образа старообрядческого Поволжья требовало от произведения иных стилевых доминант, иных подходов к системе персонажей дилогии, особых приемов создания характера отдельных героев.

Работая над дилогией, П.И. Мельников ставил задачу «...изобра­зить быт великороссов в местностях при разных развитиях, при раз­ных условиях общественного строя жизни, при разных верованиях и на разных ступенях образования» . Ее он выполнил в полной мере. Идейно-художественное содержание дилогии обусловило общность образной системы двух его вершинных произведений, средств инди­видуальной художественной выразительности, творческих приемов. Организующими принципами и стилевыми доминантами дилогии стали описательность и жизнеподобие, позволяющие наиболее пол­но воплотить в художественных образах поставленную писателем задачу. Отличительная особенность принципа жизнеподобия состоит в том, что здесь он, в отличие от рассказов («Поярков», «Гриша»), не служит сатирическим задачам и не используется в целях дискре­дитации конкретных лиц, как в «Очерках поповщины». Описатель­ность в данном случае предполагает не только детально точное ху­дожественное воспроизведение особенностей скитской и купеческой жизни, этнографических особенностей, регионального колорита; она, безусловно, оказывает заметное влияние на приемы создания особых человеческих характеров.

В дилогии П.И. Мельникова сосуществуют, не вступая в конфликт, различные культурно-религиозные пласты: хлыстовство, христианс­тво, язычество. Языческие образы в романе, взятые из народной ми­фологии, персонифицированы (Гром Гремучий, Яр-Хмель, Мать Сыра Земля, Ярило). Они способны вмешиваться в жизнь («Ходит Ярило по людям, палит страстью, туманит головы»). Языческий пласт связывает настоящее и прошлое, все еще живущее в настоящем. П.И. Мельников впервые в русской литературе подробно показал и описал хлыстовство («На Горах»), пытаясь осмыслить логику его возникновения и сущес­твования, причины притягательности, не прибегая к поверхностному инвектированию. Хлыстовство органично вписано в общую картину культурно-религиозных пластов, изображенную в романах.

Описательность и жизнеподобие диктуют особое использование на­родной лексики, диалектизмов, областничеств. Иногда их употреб­ление намеренно сгущено писателем. «Лихие люди изурочили , - ду­мает Таня, не зная, чем иным растолковать необычные поступки и странные речи Марьи Гавриловны, - либо притку по ветру на нее пустили, либо след ее из земли вынули. Как тому пособить, кому сурочить с «сударыни» злую болесть , лиходеями пущенную» («В Лесах») . Использование народной лексики и языческой символики, стилизаций способствует созданию в дилогии особого национально­го колорита, помогает передать своеобразие старообрядческого мира в целом и героев в отдельности. Диалектная лексика, фольклорные средства используются и героями, и в повествовании от автора. В том и другом случаях они органично смотрятся в повествовательной канве. За речевой манерой повествователя просматривается определенный характер, образ мышления, близкий или далекий героям ди­логии. Диалектизмы и областничества, используемые в дилогии, уже были предметом отдельного исследования .

Подмечено, что форма повествования в дилогии близка порой к сказу (хотя, конечно, оба романа - не сказ). Эта форма «избирает­ся автором как наиболее адекватно передающая особенности созна­ния его героя. И на речевом уровне, и тематически повествование насыщено фольклорными элементами, что отправляет читателя к той культуре, которая сформировала мельниковского героя» . Здесь от­мечена важная особенность романов. Впервые в русской литературе образ героя-старообрядца показан на широком культурном фоне, с которым он тесно, кровно связан, который конкретизирует какие-либо особенности персонажа. Такого воссоздания старообрядческой культурной среды после П.И. Мельникова не сделал никто. Пред­приниматели-старообрядцы изображены, например, в романе Д.Н. Мамина-Сибиряка «Приваловские миллионы». Однако их конфессио­нальная принадлежность не акцентируется посредством погружения в специфическую религиозно-бытовую атмосферу. Вещный мир рома­на, стилевые особенности не нацелены на воссоздание своеобразной среды уральского старообрядчества, которое, конечно же, отличалось от поволжского. Отдельные эпизоды (например, описание моленной в доме Бахаревых) не служат этой цели. Герои Д.Н. Мамина-Сибиря­ка в отличие от героев П.И. Мельникова специфическим старообрядческим миропониманием не наделены, в них вообще сложно узнать старообрядцев (говорим здесь только о «Приваловских миллионах» - произведении, которое писалось при жизни П.И. Мельникова). У писателей были разные задачи, разное понимание роли торгово-про­мышленного сословия, разная его оценка. Подходы двух писателей к изображению старообрядцев заметно отличаются. Впрочем, у Д.Н. Мамина-Сибиряка есть убедительные художественные образы старо­обрядца: взять, например, его рассказ «Последняя веточка» (1885 г.), в котором, кстати, можно отметить некоторые мотивы, звучащие в «Грише» П.И. Мельникова.

Чтобы отобразить тесную связь старообрядческого миропредставле­ния с национальным русским культурным ядром, П.И. Мельников широко использует фольклор. Исследователь творчества писателя Г.С. Виноградов отмечал, что привлечение фольклорных произве­дений для П.И. Мельникова - «один из любимых путей создания художественных образов, изображения бытовой обстановки, самый излюбленный композиционный прием» . Другой исследователь, Е.А. Анцупова, заключает, что в дилогии П.И. Мельникова «мы сталкиваемся со сложным взаимодействием различных способов характеристики героев, и среди них большое значение приобретает фольклорная характеристика образов. Традиционные формулы на­родной поэзии становятся одним из способов социально-психологи­ческого анализа» . Е.А. Анцупова отмечает следующие особенности и приемы создания художественного образа П.И. Мельниковым. Это средства народного поэтического творчества, которые активно участ­вуют в создании внешнего облика героя (часто стилизованного). «Пу­тем использования песенной формулы или самой песни передаются движения души героев, связанные с чувством любви, а также и более сложные человеческие чувства...

Для раскрытия внутреннего мира героев, для обоснования их пос­тупков применяется также прием наложения фольклорно-песенного типа на выработанный реалистической литературой психологический образ, обусловленный социальной средой... Пословица и поговорка становятся важным фактором социальной характеристики персона­жа. Нередко пословица применяется для объяснения или предска­зания поступков героев» . Е.А. Анцупова наглядно показала, как конкретные образы народно-песенной поэзии «переплавляются» П.И. Мельниковым в портретные описания.

О функции пословиц и поговорок в дилогии писал филолог П.О. Пилашевский: «Для персонажей пословица - необходимый фактор их речи, и чем речь становится значительнее, чем больше в ней напря­жения чувства и мысли, чем больше душевного волнения, тем чаще выступает пословица. Ею определяется цель или стимул действия, она же служит его оправданием, формирует итоги мысли и чувства, гнев, тоску, неудовольствие, сомнение, насмешку, пренебрежение, безудержное веселье: настойчивая дума или мысль находят готовую формулу в богатых запасах вековой народной мудрости» .

Широчайшее использование фольклора отсылает читателя вглубь столе­тий, к основам народного миропонимания, как бы воссоздавая неразрыв­ную связь прошлого и настоящего в дилогии, в характерах ее героев.

Еще в начале XX в. критик А.А. Измайлов писал о дилогии П.И. Мельникова: «...вся его эпопея написана особенным художественным языком. Не только для разговора действующих лиц, но и для описа­ния он взял простонародную речь с ее оттенком напевности и свое­образным ритмом. Его романы - почти первый у нас опыт стилизации» . Стилизация, как известно, - прием умышленной имитации характерных особенностей чужой речевой манеры для достижения оп­ределенной художественной цели. Он был нужен писателю для дости­жения особой убедительности воссоздаваемого им в художественном слове мира, в котором прошлое соседствует с настоящим, христианс­тво с язычеством, в котором бушует особая народная стихия. Прием стилизации используется не только в частных случаях (например, послание на Керженец от московского общества старообрядцев, кото­рое читает вслух Василий Борисыч Манефе в восьмой главе четвертой части второй книги романа «В Лесах»), но и для характеристики каж­дого героя, для обрисовки его портрета, его характера, образа мыс­лей, мировосприятия. Стилизация выводит героя из повседневности, сближает с древностью. П.И. Мельников постоянно меняет разные речевые маски, что в сочетании с огромным лексическим богатством придает особую неповторимость и колорит произведению.

Необходимо, однако, заметить, что приемы стилизации, использо­вания простонародной лексики и фольклора не получили однознач­ной положительной оценки. Критик А.И. Богданович, например, пи­сал: «Первое, что бросается в глаза, это язык Мельникова, слащавый и деланный, каким написан весь его роман. Можно разве подивиться искусству, с каким автор выдерживает свою подделку под народную речь на пространстве двух тысяч страниц. То он подделывается под тон сказаний, то пишет, словно былину сочиняет, то заговорит ло­маным полуцерковным языком, неустанно пребывая в восторженном настроении» . Но статья А.И. Богдановича в целом носит скорее социально-критический характер, данное мнение не подкреплено фи­лологическим анализом, и его можно отнести на счет вкусовых при­страстий автора.

Описательность как стилевая доминанта подчиняет себе и компо­зицию дилогии. Это проявляется, в частности, в особенностях сю жетостроения. Единый сюжет в дилогии отсутствует, он как бы рас­падается на несколько отдельных сюжетных линий. В первой части дилогии («В Лесах») основной является линия Чапурина, стремяще­гося устроить судьбу дочерей. Совершенно сторонним событием вы­глядит его поездка на поиски ветлужского золота. Яким Стуколов необходим, чтобы «отправить» туда Чапурина. С ним связана также тайна рождения Фленушки. Когда сюжетная линия Стуколова полу­чает логическое завершение, тайна золота раскрывается, он исчезает из числа действующих лиц дилогии и больше не появляется, как бы «отработав свое». Особая сюжетная линия связана с появлением в чапуринском доме Алексея Лохматого. Завязывается другая, любов­ная интрига. Ее поддерживает постоянное мистическое предчувствие Алексея, связанное с первым знакомством с Патапом Чапуриным: «От сего человека погибель твоя». То возникая в сознании героя, то пропадая, это опасение, в конце концов, сбывается на последних стра­ницах второго романа дилогии («На Горах»). Особый сюжет - отношения Алексея и Марьи Гавриловны. Еще одна любовная история и другая сюжетная линия построены на истории отношений Василия Борисыча и Параши - дочери Чапурина. Скитский мир открывается перед читателем благодаря Манефе и тому же Василию Борисычу.

Во второй части дилогии на первый план выходят герои, о кото­рых прежде только упоминалось: Марко Данилыч Смолокуров, Дуня, Петр Самоквасов, Герасим Чубалов. С каждым из них связаны отде­льные сюжетные линии (в том числе хлыстовская), развивающиеся параллельно. Отдельным сюжетом проходит в романе «На Горах» ис­тория закрытия скитов и судьба Фленушки. Во второй части дилогии Чапурин становится уже второстепенным персонажем.

Особую роль в дилогии играют внесюжетные элементы - авторские отступления, описания, вставные эпизоды. Сюжет дилогии не дина­мичен, что обусловлено ее стилевыми доминантами, что в принципе характерно для произведений с социокультурной проблематикой, од­ним из которых является дилогия П.И. Мельникова. Авторские и сю­жетные отступления требуются, чтобы воссоздать и осмыслить как бы сложенную из множества лоскутиков и потому неповторимую карти­ну культурного своеобразия Поволжья. Роль внесюжетных элементов можно проиллюстрировать на примере одной из героинь романа «В Лесах» - знахарки Егорихи. Чтобы показать и описать полуязыческие и полухристианские верования, П.И. Мельников вводит в роман этот персонаж. Но появлению этому предшествует авторское отступ­ление, посвященное христианско-языческим представлениям народа вообще (начало восьмой главы второй части первой книги романа). Сама Егориха использует как христианские, так и языческие идеологемы («Сегодня, на Тихов день, тиха, добра Мать Сыра Земля») . Егориха также раскрывает перед нами особый вещный мир, представленный народными названиями трав: гулена, содомское яблоко, петров крест, адамова голова, чертогон, одолень и т. д. Смысловая нагрузка, которую несет образ Егорихи, ее ниша в культурной палит­ре, обобщаются отдельным авторским отступлением о сохранившейся языческой обрядности в заговорах, о характере русского народа .

Введение того или иного персонажа нередко сопровождается авто­рскими отступлениями, в которых читателю сообщается история его рода, семьи, особенности социального положения, особенности края, где родился или живет герой. С такого отступления начинается, на­пример, 16-я глава четвертой части второй книги романа «В Лесах». Прежде чем описать встречу и конфликт Чапурина и попа Сушилы (Родиона Харисаменова), П.И. Мельников отводит несколько страниц для того, чтобы рассказать о селе Свиблове, где живет священник, о нем и об истории появления его фамилии, о положении старообряд­цев в окрестностях Свиблова и взаимоотношениях Сушилы с ними. Эти авторские отступления дополнительно и подробно характеризуют героя, делая его особым литературным типом духовенства. Прежде чем представить читателю Чапурина, П.И. Мельников рассказывает о Верховом Заволжье (кн. 1, ч. 1, гл. 1 романа «В Лесах»), В авторском отступлении пересказывается также биография Карпа Алексеича Морковкина, не имеющая прямого отношения к сюжету (кн. 2, ч. 3, гл. 5 романа «В Лесах»). Отдельная глава посвящена истории поволж­ских скитов («В Лесах», кн. 1, ч.2, гл. 1) - от их возникновения и до середины XIX века. История рода Марко Данилыча Смолокурова изложена в отдельном авторском отступлении («На Горах», кн. 1, ч. 1, гл. 2), причем предшествует ему еще одно отступление от сюжета, бо­лее общее, посвященное истории, географии, экономике «Гор» - мес­тности, где развернется действие всего романа.

Определив особые стилевые доминанты, стараясь оставить в стороне обличительные задачи произведения, писатель открывает все новые и новые стороны старообрядческого бытия, известные ему и ранее, отмеченные еще в «Отчете о современном состоянии раскола...», но не использованные в малых жанровых формах. Еще в «Отчете...» были описаны места, почитаемые старообрядцами как святые, «офеньский язык», занятия старообрядцев, и лишь спустя четверть века писатель стал использовать их, «растворяя» в художественном пространстве дилогии.

Итак, чтобы нарисовать убедительный художественный образ ста­рообрядчества с его народным веропониманием, П.И. Мельников по­пытался создать особый стиль, отсылающий читателя к культуре той среды, откуда вышел герой. Стилевые доминанты дилогии работают на то, чтобы воссоздать неповторимый образ старообрядчества в его неразрывной связи с народным миропредставлением, образ старо­обрядческого Поволжья с его культурой, экономикой, прочими особенностями. Старообрядчество представлено разнохарактерными ге­роями, оно показано многогранно и несхематично. Двойственность некоторых характеров обусловлена неоднозначным отношением пи­сателя к старообрядчеству. Художественная концепция П.И. Мель­никова заключалась в воссоздании поволжского старообрядчества во всем многообразии человеческих типов, а также в том, чтобы пока­зать его обреченность, необходимость воссоединения с «великорос­сийской церковью» (так называют ее герои дилогии) и способность в этом случае положительно повлиять на общество. Своеобразие старо­обрядчества в дилогии выразилось также в системе персонажей, об особенностях которой будет сказано ниже.

Художественные средства дилогии, ее стиль, система персонажей раскрывают мир старообрядчества и особое отношение к нему писа­теля.

П.И. Мельников не просто открыл и показал положительный харак­тер в старообрядческой среде - он показал его как идеал националь­ный, погруженный в религиозно-бытовую атмосферу старообрядчес­тва, с нею сроднившийся. Таким идеалом в первую очередь писатель мыслил Патапа Чапурина и Манефу. Их противопоставление было бы неверно. Олицетворяя мирское и духовное, Чапурин и Манефа в то же время прообразуют собой их единство: они кровные брат и сестра. Они - разные стороны одной медали.

Единственным, пожалуй, условием для героя, олицетворяющего национальный идеал, стала в дилогии демонстрация им в той или иной форме неприятия церковно-иерархической системы современ­ного старообрядчества, отрицательное отношение к попыткам ее ук­репления.

Чапурин, например, постоянно иронизирует над скитницами, над текущими событиями в старообрядчестве («Архиереев каких-то, пес их знает, насвятили! Нам бы хоть немудреного попика да беглого, и тем бы довольны остались [...] С беглым-то не в пример поваднее... Перво дело - без просыпу пьян: хошь веревку вей из него, хошь щепу щепай... Другое дело - страху в нем больше, послушания...» («В Лесах») . Если Чапурин обличает церковное нестроение, Манефа, напротив, - мирской уклад жизни, и в том числе купеческий, в его отношении к церкви. «Не то что скиты - Христа царя небесного за ведро вина продадут!.. [...] Давно живу с ними, сударыня, лучше вас знаю их, лоботрясов... Из-за чего они древлего благочестия держат­ся?.. Спасения ради?.. Как же не так!.. Из-за выгоды, из-за одной только мирской, житейской выгоды» («В Лесах») . Когда речь заходит о принципиальном участии и устроении текущих иерархических дел, Манефа отстраняется, стремится занять нейтральную позицию. Кроме собственного скита ей как будто больше ни до чего нет дела. Она стремится остаться вне активного участия в старообрядческой жизни. В романе «В Лесах» (кн.1, ч.2, гл. 9) есть эпизод, когда приехавший в скит Василий Борисыч читает Манефе устав Владимирс­кой архиепископии, которой должны подчиняться все другие старо­обрядческие епархии России. «Дело не худое», - отзывается Манефа, но тут же просит не сообщать в Москву о своем согласии. Так же во второй книге романа (часть 4, глава 8), когда в скиту соборно решает­ся вопрос об отношении к архиепископу Антонию - главе российских старообрядцев, Манефа не присоединятся ни к одной из спорящих сторон. «Обождем некое время... Посмотрим, как новопоставленный архиепископ поведет себя...»

Иногда к мнениям героев присоединяется голос автора, при этом стиль приобретает иронично-публицистическую окраску. П.И. Мель­никову не всегда удается сохранить авторскую отстраненность, выра­жая собственное отношение к старообрядчеству: «Раскольникам так спасать родителей не доводится - колокола, ризы и громогласные протодьяконы у них возбраняются. Как же им, сердечным, спасать душу тятенькину?.. Ну и спасают ее от муки вечныя икрой да ба­лыками, жертвуя всем, что есть на потребу бездонного иноческого стомаха... Посылай неоскудно скитским отцам-матерям осетрину да севрюжину - несомненно получит тятенька во всех плутовствах ми­лосердное прощение. Ведь старцы да старицы мастера Бога молить: только деньги давай да кормы посылай, любого грешника из ада вы­молят» («В Лесах») . Ирония Чапурина, Манефы, ряда других геро­ев созвучна иронии автора. Герои начинают смотреть на старообряд­чество с его точки зрения.

Авторская точка зрения иногда проявляет себя на лексическом уровне в речи героев. Например, в романе «В Лесах» из уст Васи­лия Борисыча звучит такая фраза: «Ведь они с Громовым были пер­выми затейщиками австрийства » . Слово «австрийство» между тем не могло употребляться старообрядцем, тем более в диалоге с духов­ным лицом (в данном случае с Манефой). Оно отражает точку зрения противников старообрядческой Белокриницкой иерархии, к которой принадлежат и Чапурин, и Манефа, и Василий Борисыч, и имеет негативный оттенок, подчеркивает презрение к «белокриничанам». За этим словом стоит особая мировоззренческая концепция, старооб­рядчеству чуждая. Другой подобный пример, когда на лексическом уровне точка зрения автора проявляется в реплике героя, связан с Манефой. «Хоть бы эту австрийскую квашню взять... Каков человек попал в епископы!» - восклицает она .

Особенность дилогии П.И. Мельникова в бесконфликтном совме­щении противоречий. Это выражается на уровне художественных характеров и даже целых культурных пластов, также показанных в дилогии. Верно подмечено, что «и характеры героев, и образ русской культуры в целом преисполнены в изображении Мельникова конт­растов; автор точно живописует эти несовместимости и уходит от их осмысления» . Подобный подход к художественному воплощению образа старообрядца обусловлен принципом изображения положи­тельного героя в дилогии (демонстрация разрыва со старообрядчес­кой средой) и сложившимися к середине 1860-х гг. взглядами самого писателя на историческую миссию старообрядчества. Он уже считал, что «...среда раскольничья, несмотря на религиозные ее заблужде­ния, имеет в себе немало хороших сторон, которые каждый истинно русский человек не может не пожелать и себе, и всем своим право­славным собратьям». Он полагал также, что «образование старооб­рядцев внесет в нашу жизнь новые элементы или, лучше сказать, старые, забытые нами от наплыва западных понятий и обычаев, не сродных ни русской земле, ни русской душе» . П.И. Мельников ставил своей целью показать в дилогии то ценное, что есть в старообрядчестве, - особые типы людей, мировосприятие которых не замутнено «наплывом западных понятий». Однако механизм, при котором старообрядчество «внесет в нашу жизнь новые элементы», столь необходимые, по мнению писателя, представлялся ему доста­точно наивным . Герои дилогии упорно ищут «истинную веру», преодолевают много тяжелейших препятствий на этом пути. Но, как уже говорилось, положительный результат поисков возможен лишь тогда, когда старообрядцы объединятся с «великороссийской церковью», которой, по мнению писателя, принадлежит полнота религи­озной истины.

В упоминавшейся уже не раз «Записке» министру внутренних дел П.А. Валуеву П.И. Мельников утверждал: «А главный оплот буду­щего России все-таки вижу в старообрядцах, которые не будут рас­кольниками...». Поэтому вводить положительного героя, сознательно стремящегося «в раскол», оправдывающего «раскол», означало бы возводить барьер между староверием и «великороссийской церко­вью». Такой герой не мог быть «оплотом будущего России». Такой герой мог быть только отрицательным, шаржированным, что подчер­кивало бы отсутствие перспектив всей его идеологии. Писатель стремился показать, что лучшие его герои - старообрядцы, но в то же время «не раскольники». Отсюда такая двойственность в их харак­терах и тяготение к «великороссийской церкви», выраженное либо констатацией (Чапурин), либо возникающее как итог длительных и сложных поисков (Чубалов).

В романе «На Горах» Чапурин в диалоге с Колышкиным доходит до того, что признает господствующую церковь более правильной. Но при всем этом он остается старообрядцем, что называется, «до мозга костей». Объяснений такому совмещению противоречий в дилогии не находится. Они сосуществуют бесконфликтно.

Впрочем, двойственность героя в дилогии бывает разная. Если в характере Патапа Чапурина уживаются ироническая насмешливость над старообрядчеством и неразрывная принадлежность к нему, то в характере Якима Стуколова его аскетическая религиозность вполне сочетается с преступной деятельностью, не вступая в противоречие. Религиозность и способность обмануть, ведя торговые дела, - черты Марко Данилыча Смолокурова. Тот же Василий Борисыч, с одной стороны, предстает как «великий начетчик», который «старинные книги как свои пять пальцев знал» , а с другой - как заурядный ло­велас. Манефа при всей религиозности по-разному относится к бога­тым купцам и «сиволапым мужикам» и считает допустимым обман, поддерживая легенду о грамоте, якобы закрепляющей за скитами землю («И ложь во спасение бывает... Народ темный, непостоянный - нельзя без того»).

Сочетание противоположностей не находит у П.И. Мельникова пси­хологического осмысления, оно показано как естественное и не явля­ется предметом рефлексии, не осмысляется ни автором, ни самими героями. Герои романов мало склонны к самооценке, к самоанализу. В то же время те страницы дилогии, где автор говорит о душевных переживаниях героев, их настроении, убеждают в тонком владении мастерством психологического анализа. Писатель прибегает к таким его средствам, как взаимохарактеристики, размышления героев, он использует особый подбор деталей портрета, обстановки (косвенный психологизм), стилизацию, подражание языку и строю устной по­эзии . Но психологизм как стилевая доминанта потребовал бы от автора иного построения сюжета, композиции, изъятия из повество­вания статичных эпизодов и подробной детализации, иных законов организации вещного мира дилогии, работающих на отражение внут­реннего мира героев, потребовал бы обращения к особым приемам изображения персонажей, их эмоций и происходящих в их душе из­менений. Психологизм в отличие от описательности как стилевой доминанты не позволил бы решить поставленную П.И. Мельниковым задачу «изобразить быт великороссов...». На наш взгляд, в этом так­же заключается причина, заставляющая писателя оставить в стороне объяснение механизма сочетания противоположностей в характерах героев.

Литературовед и церковный писатель Л.М. Багрецов верно подме­тил, что П.И. Мельников - «писатель с некоторым пристрастным от­ношением к расколу. Его типы, взятые вне отношения к расколу, за редкими разве исключениями, представляют собой цельные, вполне выдержанные характеры. Но как скоро те же лица являются раскольниками, они, тоже за редкими исключениями, становятся сбив­чивы, противоречивы, непоследовательны, некоторые из них могут быть разбиты прямо на несколько самостоятельных типов. Причина этого, вероятно, заключается в том, что автор изображал религиоз­ную жизнь старообрядцев то объективно - так, как он наблюдал ее в действительности и как подсказывала ему художественная логика, то - пристрастно, делая своих героев выразителями своих взглядов на раскол» . Именно в этом одна из трудностей изучения творчес­тва писателя: чтобы представить каждый тип более или менее цель­ным, требуется наперед точно разграничивать, что в нем принадле­жит П.И. Мельникову как художнику и что должно быть отнесено, как выражался Л.М. Багрецов, «на счет его партийных убеждений». Л.М. Багрецов не предпринял, однако, попытки провести подобный анализ.

Ранее, еще в 1881 г., с едкой иронией писал о том же самом ано­нимный критик «Отечественных записок»: «Как читателю, вероятно, известно, в романах г. Печерского фигурируют наши так называемые староверы, и вот г. Печерский задался мыслью во что бы то ни стало доказать превосходство “великороссийской” церкви над старообрядчеством. Это в романе-то! Распорядился г. Печерский с этим делом очень просто: всех своих фаворитов он заставляет отречься от пре­жней своей старой веры и произносить панегирики “великороссийс­кой” церкви» . Далее критик иллюстрировал свою мысль конкрет­ными примерами и подводил итог: «В самом деле, заставлять людей заушать самих себя - благо бумага все стерпит - затаптывать свои верования, осмеивать свой, ложный или истинный, но дорогой сердцу культ - все это, быть может, прилично в каком-нибудь застенке, но неприлично в литературе» .

Итак, изображение положительных героев, их внутреннего бытия определяется принципом создания «раздвоенного» характера. С од­ной стороны, герой принадлежит к старообрядческой среде, имеет старообрядческое мировосприятие, проявляющееся в отношении к­ воспитанию детей, к труду, к ведению хозяйства, к религиозной жиз­ни. С другой стороны, он постоянно высказывает либо критические, либо насмешливые (инвективные) суждения о старообрядчестве, без внутреннего психологического и, казалось бы, естественного сокру­шения, тем самым как бы дистанцируясь от старообрядчества. П.И. Мельников сопереживает такому герою-старообрядцу, который, яв­ляясь носителем старого и стойкого русского мироощущения, может порвать со старообрядческой средой (Чубалов, Дуня Смолокурова, со­вершающая венчание в единоверческой церкви) или не ощущает себя целиком и полностью принадлежащим ей. По крайней мере, он дол­жен противостоять мертвой религиозной догме, быть открытым для чувства (Фленушка). Инвективные реплики, взаимохарактеристики героев, выражающие их ценностные установки, восходят к приемам публицистики. В данном случае имеет место то, о чем писал М.М. Бахтин в работе «Автор и герой в эстетической деятельности»: «Когда герой и автор совпадают или оказываются рядом друг с другом перед лицом общей ценности или друг против друга, как враги, кончается эстетическое событие и начинается этическое (памфлет, манифест, обвинительная речь, похвальное и благодарственное слово, брань, са­моотчет-исповедь и проч.)» .

А.Н. Пыпин также отмечал, что в дилогии «удачно нарисова­ны некоторые характеры, например, благочестивый выжига Смо­локуров, раскольничьи старицы и др.; но типы “положительные” обыкновенно неестественны» . Он критиковал писателя даже не за раздвоенность характера основных героев, а скорее за излиш­нее, на его взгляд, наделение их чертами древней русской пат­риархальности, которые могут показаться малоубедительными и неестественными, отошедшими в невозвратное прошлое. Но как бы то ни было, положительных героев дилогии всегда отличает патриархальность.

Определив основные подходы писателя к художественному изображению главных действующих лиц (совмещение противо­речий, многогранность характера, демонстрация неприятия цер­ковно-иерархической системы современного старообрядчества, тесная связь героя и культурной среды), можно перейти к ана­лизу системы персонажей дилогии, выделив в ней особый тип - «хозяева».

«Русский хозяин» в системе персонажей дилогии «В Лесах» и «На Горах»

Во второй половине 1860-х гг. писатель изменил концепцию изоб­ражения народа. Ранее, в рассказах, повестях «Бабушкины россказни», «Старые годы», крестьянство выступало у него как безгласная и лишенная инициативы народная масса. Это, по верному замечанию Л.М. Лотман, «исторически пассивная сила, целиком зависимая от внутриполитического состояния государства, от правительственных распоряжений» . Теперь, работая над романами, П.И. Мельников, во всяком случае, находит инициативные, самобытные характеры в народной среде и в старообрядческой в частности. Раскрытию этой самобытности служат фольклорные источники, старообрядческие легенды и жития, экскурсы в историю старообрядческих областей, авторские отступления, наконец, созданные писателем характеры основных действующих лиц. «Идея самобытности народной жизни, проникшая в творчество Мельникова-Печерского, появление в его произведениях ярких, индивидуальных характеров поволжских крес­тьян и сформировавшийся у него подход к жизни простых людей как к историческому бытию оказали воздействие на жанровую природу его повествования. От очерка, рассказа и повести писатель перешел к роману и затем циклу романов», - замечает Л.М. Лотман .

В приведенной выше цитате не совсем точным является опреде­ление мельниковских героев как «крестьян». Это купцы, близкие к крестьянству, к «мужику». Выбор этой социальной группы носил для писателя принципиальный характер. Решение проблемы разви­тия России было связано для него именно с русским купечеством, не утратившим национальных корней.

Впервые анализ системы персонажей романов П.И. Мельникова и попытку их классифицировать предпринял в своей работе «Расколь­ничьи типы в беллетристических произведениях П.И. Мельникова-Печерского» Л.М. Багрецов в 1904 г. Он же определил особенность авторского подхода к проблематике романов: понять явления рели­гиозные, не вырывая их из цепи повседневных явлений народной жизни, понять их в связи с различными условиями народного быта - экономическими, общественными, семейными и другими . Дейс­твительно, они показаны в дилогии в теснейшем переплетении и взаимосвязи.

Вряд ли возможно определить полные, конкретные, безоговорочные критерии для классификации персонажей дилогии «В Лесах» и «На Горах». Это сложно не только потому, что в обоих романах около двухсот действующих лиц. Это сложно, на наш взгляд, потому, что П.И. Мельников показал весьма разнообразные, многогранные, противоречивые характеры. Поэтому заранее была обречена на неудачу попытка Л.М. Багрецова «рассортировать» мельниковских героев по трем группам в зависимости от их отношения к старообрядчеству. Первая группа - случайные «представители раскола» (то есть люди, связанные со старообрядчеством только по происхождению или какими-либо иными сторонними соображениями, например, меркантиль­ными). В эту группу угодил Патап Чапурин, и только потому, что, являясь «сатириком скитов», не желал оставить «старую веру» из торговых интересов. Л.М. Багрецов не принял во внимание, что сам Чапурин не акцентирует внимания на зависимости своей торговли от принадлежности к старообрядчеству. Об этом за него говорит автор, представляя Чапурина («И раскольничал-то Патап Максимыч потому больше, что за Волгой издавна такой обычай велся, от людей отста­вать ему не приходилось. При том же у него расколом дружба и знакомство с богатыми купцами держались, кредита от раскола больше было...» и т.д.). Похожую по смыслу характеристику дает Чапурину и Манефа. Но Чапурина связывают со старообрядчеством связи более крепкие, нежели торговый интерес. И эти связи, коренящиеся в домостроевском мировосприятии героя, были умело показаны П.И. Мельниковым.

Вторая группа, по Л.М. Багрецову, истинные «ревнители древлего благочестия», «такие, которые душой слились с расколом и немыс­лимы вне его». Это Манефа и некоторые, главным образом, женские персонажи.

В третьей группе оказались «переходные типы» - старообрядцы, хотя и не имеющие органической связи с той средой, откуда они вы­шли, но заинтересованные и сжившиеся с ней настолько, что про­изводят впечатление «истинных ревнителей». Сюда Л.М. Багрецов отнес Якима Стуколова и Василия Борисыча, хотя к ним на полных основаниях и при таких общих критериях можно присоединить и Патапа Чапурина.

Среди персонажей дилогии П.И. Мельникова нетрудно выделить одну большую группу, опираясь на социальную принадлежность ге­роев, - купцы. Но перед нами особое купечество, с особым, домо­строевским мировоззрением, глубоко укорененным в религии. К этой категории мельниковских героев более подойдет, как нам кажется, домостроевское определение «хозяин» («домохозяин»), предполагаю­щее не только занятие предпринимательством, но и особый уклад семейно-бытовых отношений. По В.И. Далю, «хозяин» - владелец и распорядитель, глава в семье. В данном случае это понятие семанти­чески богаче, чем «предприниматель», «купец», где смысловая связь с понятием семьи отсутствует. Кроме того, понятие «хозяин» в старо­обрядческой среде связано с обязательной и глубокой религиозностью человека .

Объектом художественного изображения в дилогии стало специфи­ческое старообрядческое мировосприятие, которое проявляет себя в поступках, в деятельности, в размышлениях героев. Если бы писатель обошел стороной эту задачу, образы его купцов вышли бы неполны­ ми. Но П.И. Мельникову было крайне важно показать убедительно этот социальный слой, поскольку изображение купеческой среды было для писателя связано с вопросом о движущих силах России. Проблема народа (и изображения человека из народа) перерастает у П.И. Мельникова «в проблему осуществления классового самоопре­деления старообрядчества как выразителя будущих экономических преобразований, в силу чего конкретной единицей художественного измерения у писателя представал не крепостной крестьянин, как, на­пример, у Тургенева или Григоровича, но крестьянин государствен­ный, богатый раскольник, тысячник» . «Не то чтобы купец, не то чтобы мужик», - как определял сам писатель тип центральных геро­ев-«хозяев». Неспроста Патап Чапурин в гостях у Колышкина бросает такую реплику: «Наше дело мужицкое, авось не замерзнем», настаи­вая, чтобы ночлег ему приготовили в беседке . Для создания эффек­та достоверности писателю, повторимся, требовалось погружение в быт, в создание особого вещного мира, особые стилистические поиски с подключением фольклорных элементов, чтобы герой действовал в дилогии на фоне и в тесной связи с культурой, сформировавшей его. Нет, таким образом, оснований отрывать мельниковских купцов от старообрядчества, опираясь на их негативные высказывания о духов­ном состоянии конфессии.

Психологический портрет старообрядческого хозяина-современника дал публицист В.П. Рябушинский в статье «Судьбы русского хо­зяина» . Его статья не является научной экономической работой, в качестве критериев для соотнесения людей по разным группам взя­ты психологические характеристики, что позволяет применить их к литературному произведению, которому не чужды принципы пси­хологизма как литературного понятия. Во-вторых, замечания В.П. Рябушинского предпочтительны тем, что предложены они старооб рядцем, выходцем из купеческого рода. Это позволяет исследовать такое специфическое явление, как старообрядчество, как бы изнутри его самого, извлекая из старообрядческого миросозерцания шкалу оценок, пребывая в старообрядческой иерархии ценностей. Статья «Судьбы русского хозяина» была написана в XX в., уже после революции 1917 г. в России, но автор показывает именно дореволю­ционное купечество. На возражение, что между купечеством первых двух десятилетий XX века и середины XIX века существует заметная временная дистанция, можно ответить, что, учитывая повышенную консервативность старообрядческой среды, наблюдения В.П. Рябушинского вполне применимы и к купечеству середины XIX века, тем более что ряд его основополагающих суждений относится к этому от­резку времени напрямую.

Патап Чапурин - тип хозяина. «Два обстоятельства являются ха­рактерными для старых русских купеческих фамилий. Во-первых, их крестьянское происхождение , во-вторых, глубокая религиоз­ность их основателей. Действительно, если нет купеческих родов из духовного звания, мещан, чиновников, дворян, однодворцев, а все именитые купцы у нас из мужиков, то равным образом все данные свидетельствуют о том, что родоначальники принадлежали как раз к тем деревенским семьям, которые отличались особенной ревностью к вере; немало среди них старообрядцев» (выделено В.П. Рябушинским).

Классический тип хозяина сохраняется в лице «хозяйственного ве­ликорусского мужика». «Кто знает этого упорного стяжателя, при­жимистого, твердого, настойчивого в труде, смекалистого, ловкого, часто очень одаренного, но одновременно обуянного большой духов­ной гордостью, тот поймет, что не всегда ему легко склонять свою ум­ную, но упрямую и обуреваемую соблазнами голову перед заповедями Христа» .

Перед нами практически готовый психологический портрет Патапа Чапурина. Он вспыльчив, он соблазняется ветлужским золотом, но в то же время он предприимчив и ловок, настойчив, ценит людей за их трудовые качества. Что касается крестьянского происхождения, то, как уже упоминалось, для П.И. Мельникова было принципиальным показать героя - выходца из крестьянской среды, из «мужиков». За­мечания В.П. Рябушинского подтверждают художественную точность авторской характеристики, данной Чапурину П.И. Мельниковым: «Патап Максимыч был истый великорусе, набожник, ревностный к вере отцов богомольник, но великий суеслов; а как расходится да раз­гуляется, и от кощунства не прочь» . Здесь подмечена" та же борьба религиозного и земного, на которую указывают писатель и старооб­рядческий публицист. Определенная двойственность характера Чапурина была обозначена П.И. Мельниковым очень точно, и некоторые его саркастические реплики в адрес скитниц подчеркивают лишь, что Патап Максимыч «от кощунства не прочь», не перечеркивая его лич­ной набожности и «ревности к вере отцов». Образ Чапурина убедите­лен, но только до той поры, пока Чапурин не начинает иронизировать над старообрядчеством в целом или не берется утверждать правоту господствующей церкви, как в диалоге с Колышкиным в финале ро­мана «На Горах». В этих случаях он явно повинуется воле автора.

Некоторые исследователи полагают, что раздвоенность образа Ча­пурина - следствие неоднозначного отношения самого П.И. Мель­никова к старообрядчеству: «Создавая образ своего положительного героя с ориентацией на нижегородского старообрядца Петра Егорыча Бугрова, Мельников-Печерский наделяет его и той двойственностью в отношении к старообрядческим скитам, какой отличался сам» . П.И. Мельников рассказывал о Бугрове в «Отчете о современном со­стоянии раскола в Нижегородской губернии», где, однако, не указал на двойственное отношение своего прототипа к староверию. П.Е. Буг­ров лишен двойственности и в очерке В.И. Даля («Дедушка Бугров»). На это обращает внимание В.Ф. Соколова: «Читая рукопись Отчета Мельникова и очерк Даля “Дедушка Бугров”, нельзя уловить двойс­твенности Бугрова в отношении к старообрядчеству. Его отношение к своим единоверцам и скитам лишено той иронии и насмешливости, которые часто проявляются у Мельникова» .

М.Н. Старикова считает, что жанр очерка не давал В.И. Далю воз­можности развернуть образ «дедушки», и писатель, кроме того, не ставил задачи показать двойственность Бугрова. Нам кажутся эти до­воды не совсем убедительными. В.И. Даль рисует Бугрова в соответс­твии с традициями «очерковой школы», где немаловажной является документальная подлинность изображения. Если бы реальному Буг­рову была свойственна религиозная двойственность, очеркист мог бы показать ее и несколькими штрихами. Жанр очерка тому не помешал бы. Документальная подлинность изображения не является домини­рующей чертой индивидуального стиля П.И. Мельникова. И поэто­му он имеет естественное право, создавая образ Чапурина, отойти от реального прототипа (П.Е. Бугрова) в силу тех или иных художест­венных задач. Задачей П.И. Мельникова было показать патриархаль­ную семью, купца-старообрядца с патриархальным миросозерцанием, но при этом не старообрядческого ортодокса. Там, где эти черты не стыкуются, образ Чапурина становится противоречивым, возникает эффект двойственности его натуры. Эта двойственность уместна как черта художественного характера Чапурина, пока не нарушает психологической убедительности.

Старообрядцам было присуще осознание высокой роли личности «хозяина», который является не собственником, но человеком, от­ветственным за свое богатство, за судьбы других людей перед Богом. Старообрядец не мог быть уверен в спасении, но осознавал, что может делом заслужить его. Самоотверженный труд в организации промыш­ленного или торгового дела расценивался как подготовка личного душеспасения. Ревность в «труде благом» на предпринимательском поприще объяснялась тем, что само дело представляло собой исполне­ние христианского долга. Успех предпринимательского дела обретал смысл лишь тогда, когда его результаты использовались в служении Церкви - сообществу христиан. Прилежный организатор, осознаю­щий обязанности перед Богом, многое делающий славы Божией ради, был близок к спасению. Именно таким показан Патап Чапурин. Он воспринимает свое богатство как дар свыше, от Бога. Это раскрыва­ется, например, в эпизоде с приемной девочкой Груней («В Лесах»). Принимая осиротевшего ребенка, Чапурин движим не только добро­той и жалостью, но и религиозными мотивами. Он хорошо понимает, что такое сиротские слезы, и помнит, что сказано о них у Иоанна Златоуста. Большое богатство поступает в его распоряжение как на­града за благородный поступок. «И благословение Божие почило на добром человеке и на всем доме его: в семь лет, что прожила Груня под кровом его, седмерицею достаток его увеличился, из зажиточного крестьянина стал он первым богачом по всему Заволжью». Авторский комментарий подчеркивает и подтверждает суждения самого Патапа Чапурина: «и я так в мыслях держу: что ни подал нам Бог, - за нее, за голубку все подал» . И далее, в разговоре с женой Аксиньей За­харовной: «Не мое и не ихнее добро, что мы нажили: его Бог ради Груни послал» . Все нажитое Чапурин завещает разделить поровну между тремя своими дочерьми. Приемная дочь или родная - для него нет разницы. Вера Чапурина - это вера конкретных дел, а не свод догм.

О том, что счастье и богатство - следствие исполнения христианс­ких заповедей, Чапурин говорит Алексею Лохматому, который про­сит отпустить его к родителям на Пасху.

«- Тятенька с мамынькой беспременно наказывали у них на празд­нике быть. Родительская воля, Патап Максимыч.

Так оно, так, - молвил Патап Максимыч. - Про то ни слова. “Чти отца твоего и матерь твою” - Господне слово!.. Хвалю, что родителей почитаешь... За это Господь наградит тебя счастьем и богатством» .

Суждения о богатстве часто соседствуют со ссылками на авторитет священных и святоотеческих книг. В разговоре с тем же Алексеем Лохматым, которого разорившийся отец прислал к Чапурину наниматься в работники, Патап Максимыч вспоминает книгу Иова. «...По­минай чаще Иева на гноищи. Да... Все имел, всего лишился, а на Бога не возроптал; за то и подал ему Бог больше прежнего. Так и ваше дело - на Бога не ропщите, рук не жалейте да с Богом работайте, Господь не оставит вас - пошлет больше прежнего» .

Молитва, труд, исполнение моральных требований - все это позво­ляет должным образом распоряжаться богатством, не растерять его попусту. Это основной жизненный принцип Чапурина. «Молись, тру­дись, все паче бедных не забывай. Это Богу угодней всего...» - нака­зывает он Груне . Он убежден, что поступки человека важнее той веры, которую тот исповедует, но при этом не желает отказаться от староверия. «Как же это, крестный, ты говоришь об них так непоч­тительно (о скитских матерях. - В.Б .) и всегда готов над ними над­ругаться, а сам держишься ихней веры?..» - спрашивает Колышкин. Чапурин отвечает: «Человек в чем родился, в том и помри... Веру переменить - не рубаху сменить...» Отмечено, что точно так же рас­суждает и Бугров в очерке В.И. Даля.

Итак, сложившийся десятилетиями идеал предпринимателя-старообрядца П.И. Мельникову с большой художественной и психологичес­кой убедительностью удалось воплотить в образе своего героя Патапа Максимыча Чапурина. Крестьянское происхождение, глубокая рели­гиозность, проявляемая в быту, в отношении к труду, материальная поддержка скитов, домостроевская иерархия в семье не позволяют оторвать его от старообрядчества. Говорить, что Чапурин связан со староверием лишь благодаря тому, что это выгодно для его торговых дел, значит, существенно обеднять понимание его образа.

Колышкин . Другой из «хозяев», на стороне которого симпатии ав­тора дилогии, - Сергей Андреич Колышкин, отставной горный чи­новник, пароходчик, приятель Чапурина. «Тем люб был простона­родью Сергей Андреич, что не было в нем ни спеси, ни чванства, ни гордости...» Он строг с рабочими, но к нему рвутся на службу. Где он, там и смех, и веселье, откуда он ушел, - «хмара на всех». У Колышкина тоже особое отношение к богатству. «Другой, наживя богатство, вздуется, как тесто в опаре... близко не подходи: шагает журавлем, глядит козырем и, кроме своего же брата-богатея, знать никого не хочет. Сергей Андреич был не таков... Приди к нему в обеденный час хоть самый последний кочегар - честь ему и место, хоть тут губерна­тор сиди. Говорили Колышкину приятели: зачем так делает, хороших людей обижает, сажая за один стол со всякою чернотой да мелкотой. “До Бога нам далеко, - ответит, бывало, Сергей Андреич. - Верс­таться с Господом персти земной не приходится, а у Него, Света, за небесной трапезой иной нищий выше царей сидит...» В рассуждениях Колышкина понятие «богатство» соотносится напрямую с религиоз­ным требованием не взирать на лица. Как замечает В.П. Рябушинский, настоящий хозяин «не чувствовал себя ни в бытовом отношении, ни духовно иным, чем рабочие его фабрики» . Мы наблюдаем эту психологическую особенность на примерах Колышкина и Чапурина. Чапурин не ощущает далекой дистанции между собой и лучшими работниками. Последним он готов даже доверить ведение всех дел в свое отсутствие (упоминаемый в романе «В Лесах» покойный Силантьич и Алексей Лохматый).

Как и было заведено в старообрядческих семьях, Колышкина учили грамоте родители, домовитые мастеровые уральских горных заводов. Мальчик был очень смышленым. «Одиннадцати годов нет, а мальчу­ган всю кержацкую мудрость произошел». На него обратил внима­ние барин и отправил учиться в Петербург. Со временем благодаря трудолюбию, советам Чапурина, родительским деньгам (отец и мать Сергея Андреича, следуя древнему обычаю, сохранившемуся у старо­обрядцев, ушли под старость в монастырь, где и умерли), Колышкин завел свой пароход. Он порвал со старообрядчеством, но собственно старообрядческое отношение к деньгам, к делу выручали его. «Его товарищи по золотому делу были все кабацкие богатыри, набившие карманы спаиваньем народа смесью водки с водою и дурманом... Не лежало к этим людям сердце Сергея Андреича, стал он смотреть, как бы подобру-поздорову да прочь от них... Раскольничья кровь загово­рила... Известно, что во все времена винных откупов ни один расколь­ник (а между ними много богачей) не осквернил рук прибытком от народной порчи. Был один... но того старообрядцы считали за прока­женного» .

Залетов . Еще один «хозяин» в дилогии - казанский купец Гаврила Маркелыч Залетов. Никто честнее него не вел расчетов с рабочими, «в заводе не бывало того у Гаврилы Маркелыча, чтобы обсчитать бедного человека». Он более всех жертвовал для часовни, золотил ризы на иконах, каждую субботу раздавал милостыню нищим, «каждо воскре­сенье, каждый праздник» посылал в острог калачи. П.И. Мельников подчеркивает сугубо религиозный характер его благотворительности, его милостыни. Подавать милостыню заключенным, вглядываться «в беду и страдания», «во все их нужды» (заключенных) предписы­вал и Домострой (гл. 9). Традиции Чапурина, Колышкина, Залетова в романе «На Горах» продолжают «купцы нового типа», другого поко­ления, Меркулов и Веденеев.

Сурмин . К группе «хозяев» может быть отнесен эпизодический персонаж романа «На Горах» Ермило Матвеич Сурмин - иконник, живущий при Комаровском ските. Суть отношений в его семействе выражается писателем при помощи народной поговорки. У Сурмина большая, но «совестная, любовная семья», в которой «завсегда... тишь да крышь, мир да лад, да Божья благодать». Лишь Сурмин, мастер на все руки, один умел по всему Комарову набивать обручи, писать иконы, подновлять или переписать книги, вылудить самовар, почи­нить башмаки. С ориентиром на неброскую архитектуру скитских строений возведены его дом и мастерская. «И любовно и грозно де­ржал свою семью Ермило Матвеич, с разумом правил хозяйством» , - подытоживает П.И. Мельников, делая заключительный штрих к образу своего персонажа.

В большинстве своем купеческие семьи дилогии отличаются домо­строевскими порядками в семье. Цитаты из Домостроя использует Анисья Терентьевна в споре с Дарьей Сергеевной о воспитании Дуни Смолокуровой («На Горах»). Домостроевские отношения накладыва­ют отпечаток и на взаимоотношения между мужчиной и женщиной в семье. Вот как они охарактеризованы на примере Залетова: «В семей­ном быту Гаврила Маркелыч был домовладыка старорусского завета. Любил жену, любил детей по-своему. Всегда казался к ним холоден, бывал даже суров ни за что ни про что, так - здорово живешь. “Хо­зяин всему голова, - говаривал он, - жена и дети мои: хочу - их ми­лую, хочу - в гроб заколочу”. Воля Гаврилы Маркелыча была зако­ном, малейшее проявление своей воли у детей считал непокорством, непочтением, влекущим за собой скорую и строгую расправу» .

Аналогично отношение и Патапа Чапурина к домашним. В его се­мье существует домостроевская иерархия отношений между мужчи­ной и женщиной. Иногда Чапурин груб с женой: «Стары люди не с ветру сказали: “Баба что мешок: что в нее положишь, то и несет”. И потому, что ты есть баба, значит, разумом не дошла...» Аксинья За­харовна, жена Чапурина, во всем подчиняется ему, бросается в ноги с поклоном, чтобы упросить о чем-то. В ситуации, когда ее дочь Па­раша и Василий Борисыч объявляют Чапурину, что тайно повенча­лись, она предоставляет решать их судьбу мужу, а сама устраняется от этого. «Как знаешь, кормилец, - жалобно промолвила Аксинья Захаровна. - Ты в дому голова - как ты, так и я...». Так же по-домо­строевски мыслит и Фленушка, казалось бы, самая свободолюбивая из всех женских героинь дилогии: «Муж жене должен быть голова, господин, а мне такого ни в жизнь не стерпеть...» . В этих словах чувствует предощущение ее собственной судьбы.

Воспитание детей в старообрядческой купеческой семье прежде все­го религиозное. Обучение велось по богослужебным книгам, дома или в скитах.

Смолокуров («На Горах») говорит о Дуне: «Не в Москву же в пенси­он везти. [...] Пошло нынче это заведение по купечеству у старообряд­цев даже, только я на то не согласен... Потому - одно развращение! Выучится там на разных языках лепетать, на музыке играть, танцам, а как персты на молитву слагать, которой рукой лоб перекрестить забудет... Видал я много таких, не хочу, чтоб Дуня моя хоть капель­ку на них походила. Надо обучить ее всему, что следует по древлему благочестию, ну и рукодельям тоже...» . Собственно говоря, здесь он излагает домостроевские требования к воспитанию девочки: прежде всего - основы христианского вероучения и женское ремесло (рукоде­лие) (Домострой, гл. 19).

Дети обязаны повиноваться отцовской воле (Домострой, гл. 22). Алексей Лохматый не обсуждает решение отца, когда тот велит ему идти к Чапурину в работники. Родители сами приискивают жени­хов дочерям, и те выходят замуж, также выполняя отцовскую волю, часто не по своему, а исключительно по их выбору (впрочем, в ди­логии показана альтернатива этому домостроевскому предписанию «свадьба уходом», своеобразная национальная традиция). Между супругами не исключена значительная разница в возрасте. В дило­гии показаны и противопоставлены два подобных брака. Приемная дочь Патапа Чапурина Груня выходит замуж за Ивана Григорьевича Заплатина. Это брак счастливый, удачный. Здесь кроме денежного интереса супругами руководит любовь, желание поднять и воспитать детей (Заплатин овдовел). Другой брак неудачный, это брак Марьи Гавриловны Залетовой с Макаром Тихонычем Масляниковым. Гав­рила Маркелыч Залетов соглашается отдать за него дочь, просватан­ную сыну Масляникова, лишь потому, что не желает потерять богатое приданое и пароход в подарок для тестя.

Поступок Масляникова - олицетворение отрицательной стороны домостроевских порядков в семье, когда нравственная составляющая забыта. Жизнь Марьи Гавриловны оказалась сломанной: «восемь лет, как в затворе сидела, из дому ни разу не выходила». Сын Маслянико­ва умер при невыясненных обстоятельствах, возможно, он покончил с собой.

Самодурство купца показано в системе антитез. С одной стороны, этот рассказ о браке Масляникова и Залетовой противопоставлен счастливому браку Груни и Заплатина, основанному также на Домо­строе, с другой, как поступок безнравственный и лишенный духов­ного начала, заботы о ближнем, он противопоставлен особой, аске­тичной и мертвой набожности самого Масляникова, у которого «на сгибах указательных передних пальцев от земных поклонов мозоли... наросли» .

Вместе с тем, говоря о домостроевском воспитании, трудно не со­гласиться с замечанием А.Н. Пыпина, обратившего внимание на то, что это воспитание, собственно, описывается достаточно общими, «неопределенными чертами». П.И. Мельников с большим увлечени­ем повествует, как подрались матери Клеопатра и Измарагда из-за «австрийского священства», говорит о лицемерии скитниц, которые, по словам Чапурина, копят золото в сундуках, о тоскливой скитской жизни (рассказы Фленушки о том, как игуменья заставила читать скучный «Пролог» «на супрядках» и как книгу украли, и о том, как стоит игуменье отлучиться с молитвы, белицы вместо надоевших сти­хир поют «Гусара») и т. п. Все это обобщается формулой Чапурина «в скитах завсегда грех со спасеньем по-соседски живут».

В подобной среде действительно сложно получить воспитание в духе «коренной русской жизни». Изображение русской патриархальнос­ти, которую олицетворяет старообрядчество, идет у П.И. Мельнико­ва параллельно с сатирическим отношением к последнему. Писатель защищает и идеализирует патриархальность, но старообрядчество отрицает как явление отмирающее. Однако в результате образ старо­обрядчества «двоится», совмещая противоположные черты, которые непонятно как уживаются вместе.

Неясно, например, как, получив домостроевско-скитское воспи­тание, Настя вдруг ни с того ни с сего идет на непозволительное сближение с Алексеем, Параша - с Василием Борисычем, Матрена Максимовна (будущая мать Манефа) - с Якимом Стуколовым (в этот ряд можно поставить и Фленушку). Автор это никак не объясняет. Яр-Хмель, языческий символ страсти и полноты жизни, противопос­тавленный аскетической идеологии, вдруг опрокидывает весь Домо­строй.

Характерно и то, что «свобода нравов» свойственна преимуществен­но положительным героиням, причем она уже не вносит в их образ негативного оттенка. Формально сатирический принцип противопос­тавления соблюдается: поведение героинь не соответствует требовани­ям вероучения. Но в данном случае П.И. Мельников не стремился к сатирическому эффекту. Ему важнее показать живую человеческую страсть, способность любить и откликнуться на любовь, противопос­тавляя это бесполезной аскезе. В 1860 г. П.И. Мельников писал о Катерине из «Грозы» А.Н. Островского: «Нам кажется, что если бы Катерина прямо бросилась в объятия Бориса и, с страстным лепетом на устах, прижала его к себе, сцена была бы несравненно естествен­нее и образ Катерины был бы гораздо грациознее и даже, пожалуй, нравственнее (выделено мной. - В.Б .). Тогда бы она представилась павшею в самозабвении, в упоении страстью, тогда бы понятнее и поразительнее было самое ее раскаяние во время грозы» . Таковы и героини П.И. Мельникова. Позволяя им «пасть в самозабвении», писатель стремится (как бы ни казалось это парадоксальным) сделать их нравственнее. К Домострою он подходит выборочно, останавли­ваясь на требованиях ведения хозяйства и воспитания детей, но не углубляется и не анализирует реальные методы их воплощения (от­дать ребенка в скит, где царит лицемерие), обозначая лишь наличие домостроевского миропонимания в сознании героев.

Чубалов . В своей дилогии П.И. Мельников искал положительных героев в старообрядческой среде как наиболее устойчивой к воспри­ятию чуждых национальному идеалу новшеств, религиозных и бы­товых. Все оторванное от национальной почвы обречено на нравс­твенный упадок. Как уже говорилось, иные мельниковские герои стремятся к укреплению патриархальных основ жизни. Взгляды П.И. Мельникова близки взглядам А.Н. Островского, который по­казывал, как в эпоху наступления новых экономических отношений умирает народная, патриархальная нравственность. Положительный домостроевский домохозяин превращается в деспота и самодура.

Особый тип хозяина представляет собой Герасим Силыч Чубалов. В одной из ранних статей («Записки о Нижегородской губернии», 1851 г.), П.И. Мельников рассказал о «старинщиках» - старообрядцах, собиравших древние рукописи и книги, высоко оценив их заслуги по сбережению рукописного культурного наследства дониконовской Руси. «Теперь в редком монастыре найдете старинную рукописную книгу - все это давно распродано прежними монахами. Особенно ги­бельно было для монастырских библиотек распространение раскола в царствование Петра I, когда суеверы за хорошие деньги скупали по монастырям книги, освященные древностью; по учреждении штатов монахи целыми возами вывозили из монастырей старые книги и ико­ны, а иногда меняли их на рыбу, на хлеб, на сукно... Рассказы об этом через сто почти лет переходили из уст в уста, и мне самому случалось слышать об этом в некоторых монастырях русских. А зайдешь, быва­ло, на Нижегородской ярмарке или в Москве к книжнику, к торговцу старопечатными и старописьменными книгами - каких монастырей, каких церквей не начитаешь в приписках на листах таких книг, ра­зошедшихся по рукам в продолжение полутораста лет. В раскольни­чьих скитах Нижегородского края я перерыл все библиотеки, и все, что нашел в них замечательного, - все было из монастырей и церков­ных книгохранилищ» . Благоговейное отношение к древней книге будет подчеркнуто и в «Очерках поповщины», а затем спустя много лет получит художественное преломление в образе «старинщика» Ге­расима Чубалова из романа «На Горах». В 13-й главе второй части романа мы встречаем то же обличение «наших предков», которые при Петре I с детским увлечением кинулись «в омут новой жизни» и ста­ли презрительно смотреть на все старинное, «дедовское». Следствием этого, заключает П.И. Мельников, было бездумное расточительство старинных предметов и книг. «Кой-что из этих легкомысленно рас­точаемых остатков старины попадало в руки старообрядцев и спасалось таким образом для будущей науки, для будущего искусства от гибели, беспощадно им уготованной легкоумием обезьянствовавших баричей» . Герасим Чубалов - именно такой книготорговец, в лавке которого на ярмарке «каких монастырей, каких церквей не начи­таешь». Вводя своего героя в роман, П.И. Мельников сопровождает его образ своими рассуждениями, написанными в публицистическом стиле, о преступно-беспечном отношении к древним книгам, о необ­ходимости поддерживать «старинщиков» и не мешать им. При этом в романе уже нет оговорки, что старообрядцы уничтожали старые кни­ги, противоречившие их религиозным взглядам, какая содержится в «Записках о Нижегородской губернии», нет ярлыков-характеристик типа «суеверы».

Тема духовных исканий прозвучала во второй книге дилогии («На Горах»). Чапурин, Василий Борисыч, Алексей Лохматый, Манефа не испытывают колебаний веры. Колышкин отходит от старообрядчес­тва, но автор не поясняет, как и почему это случилось. Герои романа «На Горах» Дуня Смолокурова и Герасим Чубалов, напротив, ищут «истинной веры» мучительно и в поисках доходят до крайностей. Дуня попадает в хлыстовскую секту, а сменивший несколько вероис­поведаний Герасим Чубалов признает единственно правильной глу­хую нетовщину - толк, отрицающий иконы, священство и даже саму возможность спасения души в лоне церкви.

Религиозные искания обусловлены природной пытливостью героев, это национальная черта народа. И Дуня, и Герасим задаются вопроса­ми под влиянием прочитанных книг.

Вначале образ Герасима Чубалова имеет некоторое сходство с об­разом Гриши из одноименного мельниковского рассказа. Только Чу­балов не столь схематичен, как Гриша. Он введен в повествование свойственным П.И. Мельникову приемом - через подробный экскурс в прошлое героя, историю его семьи. Но, как и Гриша, Чубалов об­ретает духовного наставника, в корне меняющего его жизнь. Дере­венский начетчик дает Чубалову книги, что оказывает определяющее влияние на становление личности героя. Чубалов и Гриша к момен­ту побега из родительского дома находятся примерно в одинаковом возрасте. Обоим героям свойственен религиозный аскетизм, который «высушивает» живые порывы души и стремление к добрым поступ­кам. Мотив бегства из семьи, странствований также присущ сюжет­ной линии Герасима Чубалова. Разница в том, что он оставляет дом только из-за желания «познать истинную веру», не совершая преступления.

Итог духовных исканий Чубалова печален. «Жил доселе одним умом, сердце у него молчало, никогда не бывало у Герасима никаких привязанностей. Он искал истины ради удовлетворения пытливости ума, но любви и добра, исходящих от сердца, не искал, даже никогда и не думал о них. Это был сухой аскет, все человеческое было ему чуждо, никогда любовь не озаряла его загрубевшего сердца, оттого злоба и свила в нем гнездо свое» .

Гриша тоже тип героя «с загрубевшим сердцем». В художествен­ном мире П.И. Мельникова религиозный аскетизм непосредственно связан с душевным опустошением. Рассказ «Гриша» подводит к этой мысли и заканчивается. В романе «На Горах» писатель показывает, что возможно обратное движение. Герасим Чубалов освобождается от аскетических догм. Он возвращается домой с богатством, с возами старинных книг и, тронутый нищетой брата, испытывая сострадание к нему и его семье, осознает евангельскую истину: «Бог есть любовь». На ее поиски он потратил пятнадцать лет. «Веру искал, мыкался, мы­кался по всему свету вольному, а вот сегодня ее дома нашел...» .

П.И. Мельников выступает в романе (как и в рассказе «Гриша») против отрицания жизни во имя слепой аскезы. Основа любой веры - добрые дела и любовь к человеку. Патап Чапурин и Герасим Чуба­лов выражают эту убежденность П.И. Мельникова. И точно тех же принципов придерживается о. Прохор - своего рода антипод попа Сушилы, положительный герой из нестарообрядческого духовенства.

Душевное состояние Герасима Чубалова, вернувшегося домой, пере­дано с помощью метафор, где присутствует слово «сердце» с глагола­ми движения или состояния. Если раньше «любовь не озаряла его за­грубевшего сердца», то теперь с Чубаловым происходит совершенно иное: «оглянул с детства знакомую избу, его сердце еще больше упа­ло», «полунагие ребятишки вконец растопили сердце Герасима», «у Герасима сердце повернулось». Душевный переворот, происходящий с Чубаловым, показан также с помощью его внутреннего монолога.

Главная истина жизни («Милости, милости хощешь ты, Господи, а не черной рясы, не отречения от людей, не проклятия миру, то­бой созданному!») не перечеркивает, однако, домостроевского миро­восприятия Чубалова, даже вполне согласуется с ним, главенствует над поступками и намерениями Чубалова. Поднимая семью брата, он строго, по-хозяйски подсчитывает доходы и расходы, не забывая о мелочах (Домострой, гл. 30). Он наставляет детей учиться грамоте, но так, чтобы это было не в ущерб отцовскому делу и обретению какого-либо ремесла. Невестку наставляет не впадать в отчаяние и уповать на Бога. Труд и вера являются для Чубалова, как и для Чапурина, залогом богатства. «Работай хорошенько, Гаврилушка, - наставляет Чубалов племянника, - да смотри не балуй, по времени будешь таким же богачом, как и Марко Данилыч» . При этом Чубалов не испыты­вает никакой зависти к богатству Смолокурова.

В купеческом мире Чубалов занимает особую нишу, становясь «ста­ринщиком». Между ним и другими «хозяевами» разница лишь в специфике торговли, величине наличного капитала, в особой биогра­фии.

Смолокуров близок Патапу Чапурину своей самоотверженной любо­вью к дочери Дуне. И он хозяин домостроевского типа, что проявляет­ся в решении вопросов воспитания Дуни, в отношениях с близкими, в принципах обеспечения дочери приданым. Домострой, например, предписывал копить приданое для дочерей постепенно, храня его в отдельном сундуке, а не покупать все сразу, когда придет срок отда­вать дочь замуж (гл. 20). Именно так поступает Смолокуров. Но он, в отличие от Чапурина, являет собой пример того, как расшатываются патриархальные порядки и домостроевские требования честного веде­ния торговли, сводящиеся из множества частных предписаний к ко­роткой формуле: «благословенным трудом и средствами праведными жить подобает всякому человеку» (Домострой, гл. 25).

Один из эпизодов, иллюстрирующих кризис патриархальных по­рядков - отношения Смолокурова и Чубалова. В лавке «старинщика» мы, например, видим, что это два одинаково мыслящих человека, когда разговор между ними идет о старых книгах или достоинствах икон. Оба понимают их значение, настоящую ценность. Иконы и кни­ги дороги Смолокурову, прекрасно знающему Псалтырь и жития. Так же трепетно относится к старинным предметам и Чапурин. Благого­вейное отношение к старой и душеполезной книге выдает в них ста­рообрядцев. Но когда дело доходит до торга, до денег, то Смолокуров ставит Чубалова на грань разорения, отлично осознавая это. В торгов­ле для него важен иной принцип: «Купец, что стрелец - оплошного ждет... Сват сватом, брат братом, а денежка не родня... Упусти-ка я случая на счет ближнего погреться - меня же дураком обзовут» . Согласно этой же формуле действует Смолокуров, задумывая аферу с тюленьим жиром. Новый тип коммерческих отношений и новый ход времени пока не оказывают существенного влияния на семейный быт «хозяев». Однако внезапный удар и смерть Смолокурова звучат лиш­ним предупреждением: тот, кто отрывается от святоотеческих при­нципов домостроительства, хозяйствования, ведения торговли, стремясь к наживе любыми средствами, сам легко рискует стать жертвой таких же «хищников».

Манефа . Нельзя не отметить, что хозяйственность присуща и Манефе - героине, вроде бы далекой от всего мирского. Между тем В.П. Рябушинский указывает на возможность редкого сочетания «свято­го» и «хозяина» - тип людей, для которых житейские блага не имеют никакого значения и которые в то же время - хорошие организаторы труда, бережливые, деловитые, работящие. «Образцом такого соче­тания были первые игумены старых северно-русских монастырей». Образец подобного редкого сочетания представляет собой и Манефа. Характеристика В.П. Рябушинского подчеркивает некоторые нюан­сы ее характера, задуманного П.И. Мельниковым, приоткрывает его национальные особенности. Важно иметь в виду, что хозяйственность Манефы не просто одна индивидуальная черта, а закрепленное и утвержденное в православной традиции свойство характера, которым может и должен обладать настоятель монастыря.

Духовный авторитет Манефы виден при ее знакомстве с Василием Борисычем, на которого она «царицей смотрела», на соборе по воп­росу признания Белокриницкой церковной иерархии, в отношении с матерями, во многих других эпизодах. У нее твердая, даже жесткая рука, суровая воля («Не посмотрю, что соборные они старицы: обеих на поклоны в часовню поставлю и за трапезой... В чулан запру!..»). Но управление скитом подразумевает не только поддержание поряд­ка, соблюдение устава и дисциплины, но и разные хозяйственные «мелочи».

«- А насчет ветчины-то как, матушка, прикажете? - спросила каз­начея. - Собакам кинуть аль назад отослать? Сиротам бы мирским подать - да молва про обитель пойдет.

Та же бережливость видна в распоряжении по поводу свечей в эпи­зоде, описанном несколькими строками выше приведенной цитаты. В скиту нет такого места, которое оставалось бы вне хозяйского зрения Манефы.

«- А тараканов в скотной морозили?

Выморозили, матушка, выморозили. Вчера только порешили, - отвечала мать София.

А Пестравка отелилась?

Телочку принесла, матушка, а Черногубка бычка.

И Черногубка? Гм! Теперь что же у нас, шестнадцать стельных-то? - спросила Манефа» («В Лесах»).

Далее вопросы продолжаются: много ли масла «напахтали», купи­ли ли работникам сапоги? С помощью аналогичного приема - ответы матерей на вопросы Манефы - П.И. Мельников показывает прак­тичную хватку своей героини и в восьмой главе второй части первой книги романа «В Лесах» («В огородах просохло?» «Навоз ли на гряды возили?» «Срубы под рассаду готовы?»). С вопросами чередуются рас­поряжения по хозяйству: от пчеловодческих до огородных .

Хозяйственность Манефы проявляется в разговоре с Марьей Гав­риловной («В Лесах», кн. 1, ч.2, гл. 12) . Манефа советует ей, как записаться в купечество, по какой гильдии лучше, рассуждает о до­роговизне рекрутских квитанций. Однако благословить Марью Гаври­ловну «капитал объявлять, пароходы заводить, приказчика искать» отказывается: «Суета!.. Бог благословит на хорошее дело...» . Отказ благословить не означает осуждения. Дело в сочетании горнего и зем­ного, Манефе нужно дистанцироваться от участия в мирских делах и не принимать в них никакого, даже малейшего участия. Кроме того, она хорошо осознает, что предпринимательство и «доброе дело» нередко идут врозь.

К управлению скитом Манефа относится как к руководству семьей. Об этом она говорит в другом диалоге с Марьей Гавриловной: «Ведь обителью править разве легкое дело? Семейка-то у меня, сами знаете, какая: сто почти человек - обо всякой подумай, всякой пить, есть припаси, да порядки держи, да смотри за всеми. Нет, нелегко началь­ство держать...» .

П.И. Мельников показал Манефу не только как человека, в силу религиозных убеждений удалившегося от всего мирского, но и как «русского хозяина». Это помогло сделать ее образ многогранным, показать ее сложный характер, присущие ей лучшие национальные черты.

Подводя итог, можно вновь вспомнить о героях «Приваловских миллионов» - произведения, самого близкого по времени создания к дилогии. Но те герои являются старообрядцами номинативно. Д.Н. Мамин-Сибиряк не ставил задачу описать уральских заводчиков как особый тип предпринимателей-старообрядцев; для решения своей художественной задачи ему не требовалось исследование этнографи­ческих особенностей, уральского фольклора, глубокого погружения в быт. Особенности старообрядческого мировосприятия никак не про­являются в мышлении Сергея Привалова или Василия Бахарева. У П.И. Мельникова все наоборот. Поступки героев, объединенных нами в одну группу «русских хозяев», продиктованы старообрядческой концепцией отношения к труду, к делу, основанной на домостроевс­ких принципах. Труд воспринимается как душеспасительное занятие, как долг перед Богом, «хозяева» инициативны, добросовестны, от­ветственны, убеждены в необходимости использования части средств для милостыни, для религиозной общины, к которой принадлежат. О пожертвовании для скитов в дилогии упоминается довольно часто. Старообрядческие морально-этические принципы, однако, не идеали­зируются, они проходят жесткое испытание временем, устоять перед которым непросто. В дилогии показано расшатывание этих принци­пов (Смолокуров, Алексей Лохматый). Показана опасность слепого следования религиозным предписаниям, их искаженная трактовка, абсолютизация аскетизма (Масляников, Чубалов). Образы «хозяев», несмотря на особенности личного взгляда П.И. Мельникова на ста­рообрядчество (то, что Л.М. Багрецов назвал «партийностью», при­зывая учитывать ее при анализе произведений), выписаны художес­твенно убедительно благодаря глубокому проникновению писателя в особенности психологии героев, умению передать старообрядческое мировосприятие, превосходному знанию быта. То обстоятельство, что герои П.И. Мельникова показаны как носители старообрядческого мировидения, не позволяет нам принять классификацию Л.М. Багрецова (случайные представители «раскола», к которым отнесен Чапурин, ревнители древлего благочестия, переходные типы (старо­обрядцы «по привычке»).

Другие типы старообрядцев в дилогии

Персонаж важен П.И. Мельникову не как участник сюжетного действия, а скорее, как средство для раскрытия художественного содержания, для воссоздания и раскрытия не только индивидуаль­ного характера, но более широкого, значительного, цельного образа - образа народа, нации, населения Поволжья. Проиллюстрируем эту мысль, опираясь на сюжетную линию, связанную с поиском золота и приездом к Чапурину Стуколова («В Лесах», кн. 1, ч. 1, гл. 12).

Снежковы . Это тип старообрядцев, противоположный в некото­рой степени Чапурину. П.И. Мельников назвал таковых в одной из служебных записок «раскольниками в палевых перчатках» (или «quasiобразованными раскольниками»). Перчатка стала определяю­щим знаком этой категории людей из городских старообрядцев. Их отличительная черта, как стремится показать писатель, заключается в пренебрежительном отношении к патриархальным обычаям, пре­даниям и обрядам, что влечет за собой «перенятие» обычаев «ино­земных». «Строгие религиозные уставы не смущали их. Не верили они, что в иноземной одежде, в клубах, театрах, маскарадах много было греха...» . Снежков-сын даже позволяет себе курить. Оправ­дательная формула Снежковых таит чуждое Чапурину отношение к внешнему миру: «...нашему брату купцу, особенно из молодых, никак невозможно старых обычаев соблюсти... Да и что за грех... Была бы душа чиста да свята» . Подобная позиция вызывает резкое непри­ятие у Чапурина, расценивается как безрелигиозность. Насмешку и недоумение вызывает у Чапурина рассказ Снежкова-отца о том, что он отдал детей учиться в пансион. Здесь Чапурин видит очередное нарушение домостроевских заповедей воспитания. Описание одежды Снежкова-сына (щегольской короткополый сюртук, жилет с часовой цепочкой, «белье... чистоты белоснежной») подчеркивает, что и он сам, и его отец относятся к совершенно иному типу старообрядцев. В портретном описании Снежкова-младшего П.И. Мельников также упоминает перчатку. Нужно заметить, что когда Алексей Лохматый становится скороспелым богачом и ставит Чапурина в трудное финан­совое положение, то и в описании его одежды появляются перчатки. «Щеголем был разодет, словно на картинке писан. Поставив шляпу на стол и небрежно бросив перчатки, с неуклюжей развязностью, по­дошел он к Патапу Максимычу» .

В диалоге Чапурина и Снежковых автор противопоставляет городс­кое (цивилизаторское начало) и деревенское (народное, патриархальное). «Ведь мы мужики серые, необтесанные, городским порядкам не обыкли... Наше дело лесное, живем с волками да с медведями», - как бы извиняется Патап Чапурин (вновь употребляя слово «мужик»), вместе с тем давая понять, насколько далека его семья от семьи Снеж­ковых. Это разные миры. Чапурин и сам трунил над теми, кто число пуговиц на кафтане возводил в догмат веры, даже в бритье бороды ереси не видел (хотя последнее для старообрядца странно). Но все, что Снежковы считают допустимым, близко к нарушению этических запретов, обязательных для Чапурина. А потому Снежковы получают решительный отказ в своем сватовстве к его дочери Насте.

Чапурин иронизирует над Снежковыми, характеристики Стуколова пронизаны открытым пафосом инвективы. Снежковы уезжают. Вскоре вместе со Стуколовым уезжает и Чапурин на поиски золо­та. Сюжетное действие при этом разворачивается на некоторое время вспять, уходит в прошлое. Длительный авторский экскурс-отступле­ние посвящен истории Манефы, ее жизни до принятия иночества, отношениям со Стуколовым.

В дороге Чапурин встречает множество людей. Это товарищ Стуколова Дюков, дядя Онуфрий - хозяин артели лесников, затем Ар­темий - артельщик-провожатый, баклушник Силантий, настоятель Красноярского скита игумен Михаил с братией, отец Спиридоний, наконец, Колышкин. Все, кроме Колышкина, больше не появятся на страницах дилогии, когда сюжетная линия, связанная с поиском золота, закончится. Однако этот калейдоскоп второстепенных и тре­тьестепенных лиц (если определять их так по степени участия в об­щем сюжете) необходим писателю для полного, художественно досто­верного изображения населения Поволжья. Авторское отступление в 15-й главе («В Лесах», ч.1, кн.1) знакомит с особенностями артельной рубки леса, с историей, экономикой, особенностями края. Затем опи­сываются взаимоотношения в артели. Провожатый Артемий оказыва­ется знатоком разинских песен и старинных преданий. Далее дорога приводит путников в особый мир - Красноярский скит.

Описание путешествия к озеру, в водах которого скрылся град Ки­теж, также включает множество эпизодических персонажей, необхо­димых для воссоздания полной картины старообрядческого населения края. В этом путешествии завязывается очередная любовная интрига (Василий Борисыч и Параша). Персонажи сменяют друг друга: улангерский старожил, бывший дворянин старец Иосиф, старичок, чи­тающий «Китежский летописец», безымянные персонажи, странник Варфоломей, которого «палач железом в лоб целовал», мать Аркадия и наконец Марко Данилыч Смолокуров и Дуня - центральные герои второго романа, «На Горах».

Эпизодические персонажи неповторимы и индивидуальны, порой они не связаны напрямую с основной сюжетной линией, уводят повес­твование в сторону, провоцируют многочисленные авторские отступ­ления. Эпизодические герои П.И. Мельникова нюансируют особеннос­ти главных действующих лиц. Они порой обрисованы подробно, при помощи, казалось бы, избыточных деталей. В то же время многие из них имеют особое речевое лицо, особую манеру поведения. Автор ди­логии привлекает для создания и индивидуализации эпизодических персонажей фольклорные средства.

Яким Стуколов . Один из самых противоречивых героев дилогии - Стуколов. Это связано не только с той ролью авантюриста, которая отведена ему, но и с особенностями отбора материала для создания его образа. Это, во-первых, старообрядческие легенды и реальные факты об «искании архиерейства» в Египте, на Евфрате и Опоньском царстве (Японии). В устах Стуколова, в его стилизованном монологе все эти легенды и рассказы о странствиях объединены. Судьба Стуко­лова, с одной стороны, - судьба многих старообрядцев-подвижников, убежденных, что где-то в дальних странах живут епископы, не изме­нившие «древлему благочестию». С другой стороны, в основу образа Стуколова легли попавшие в печать слухи о поиске золота старооб­рядческим епископом Софронием. Стуколов передает их как действи­тельный факт. И сам он выступает посланником Софрония. В отборе материала сказалась приверженность П.И. Мельникова к использова­нию непроверенных слухов, проявившаяся еще в «Очерках поповщи­ны». Здесь этот подход к материалу был «переплавлен» в художес­твенное качество и сказался на создании образа Стуколова. Вообще, все его подвижничество может показаться притворством, рассказ о путешествиях - вымыслом (возможно, даже против желания автора). Вообще, невозможно понять, правда ли это или выдумка Стуколова, приписывает ли он себе подвиги старообрядческих подвижников, ис­кавших благочестивых епископов, или он действительно пережил и перенес все те испытания, о которых говорит. Если П.И. Мельников желал в образе Якима Стуколова показать человека, сотканного из противоречий, он должен был бы, на наш взгляд, вскрыть их борьбу в сознании героя, в его рефлексии. Этого нет. В отсутствии внутренней рефлексии при совмещении противоположных качеств характера заключается его особенность как героя дилогии.

Василий Борисыч . В основе образа Василия лежит конкретный прототип, и в то же время это фигура стереотипная - окарикатурен­ный тип старообрядца, взятый из многочисленных противостарообрядческих сочинений, написанных с целью дискредитации конкрет­ных лиц. Можно вспомнить образ о. Иоанна Ястребова из «Очерков поповщины» самого П.И. Мельникова. В нем, как было показано выше, заострены две черты: набожность (и, как следствие, особый вес и почет в старообрядческой среде) и слабость к женскому полу. Таков же и Василий Борисыч. Завершая роман «На Горах», писатель упоми­нает, что Василий Борисыч порвал со старообрядчеством . Однако, это не пошло ему на пользу. Образ старообрядческого начетчика не приобрел никаких положительных качеств, что является нарушени­ем идеологического канона противостарообрядческой публицистики, формальный переход от одного вероисповедания в другое не означает духовного перерождения человека.

Будучи представителем ортодоксального старообрядчества, Васи­лий Борисыч с сарказмом отзывается о старообрядцах и староверии в целом. Первоначально он вводится в сюжетную канву дилогии как старообрядческий апологет, активный сторонник архиепископии Московской и всея Руси (Белокриницкой иерархии) и именно в этом качестве проходит по страницам всей дилогии. Автор особенно под­черкивает его слабость к «греховной женской лепоте» и ту житейс­кую непрактичность, лень, которые не свойственны Патапу Чапурину. Конечно, это никакой не «хозяин». «Попав в среду трудовых людей, красноглаголивый рогожский вития почуял себя чуждым для них, совсем лишним человеком. И тоска обуяла его, такая тоска, что хоть руки положи на себя» («На Горах») .

В романе «В Лесах» есть эпизод, когда Василий Борисыч расска­зывает Чапурину о своей поездке в Белую Криницу (кн. 1, ч. 3, гл. 9). В его основе лежит анонимная статья «Как мы ездили за миром в Белую Криницу» из «Русского вестника» за 1864 год (№3), что не было отмечено ранее исследователями творчества П.И. Мельникова. Автором ее является Василий Борисов - прототип Василия Борисыча - бывший старообрядец, присоединившийся к «великороссийской церкви». В «Русском вестнике» он рассказывал о поездке с явным не­приятием старообрядчества. Этот рассказ был перенесен П.И. Мельниковым в роман, вложен в уста героя, который пока не думает от­калываться от старообрядчества, наоборот - представляет собой тип активного деятеля.

Отдельные эпизоды статьи из «Русского вестника» легко узнаются в рассказе Василия Борисыча. Для примера достаточно сравнить два отрывка.

Как мы ездили за миром в Белую Криницу // Русский вестник. 1864. № 3. С. 63 :

«...Вдруг приходит к нам бледный и встревоженный отец Павел. “Вам, - говорит, - нужно убираться отсюда поскорее: за вами при­ехали от мандатера (сноска внизу поясняет, что это австрийский по­лицейский чиновник, вроде станового пристава в России. - В.Б .) Два гайдука, требуют, чтобы вас выдали. “У вас, говорят, есть двое Русских дидаскалов, приехали учить вас варить миро. Что нам теперь делать с вами? Уж я не знаю! Они стоят у крыльца и не отходят ни на шаг! Куда нам девать вас? Здесь скрыться негде, пойдут искать - сейчас найдут”. Я так и остолбенел, а Жихарев, не думая долго схватил чей-то белый зипун с шапкой, выбежал из трапезы, в одну минуту перскочил забор, который был почти возле, и скрылся где-то в саду. Я между тем стою ни жив ни мертв.

Ну, - сказал мне отец Павел, - теперь вам остается одно средс­тво, покуда не вошли сюда, мы наденем на вас камилавку и клобук, тогда, вероятно, вас не узнают, примут за нашего же брата; тем и дело кончится...

А как же после-то, можно будет снять монашеское платье? - спросил я дрожащим от страха голосом.

Нет, уж надо будет постричься, - серьезно ответил отец Павел, это уж, видно, вам звание свыше, от самого Бога; а не то, так долж­но будет сжечь иноческое платье на вас.

«Вот положение! - подумал я и чуть было, страха ради, не решился сделаться иноком; но спасибо, кто-то из братии вспомнил о калитке, чрез которую можно было пойти в сад и о которой второпях совсем забыли. И вот вместо мантии надели на меня такой же зипун, в какой облекся мой находчивый товарищ, и проводили до калитки. Пройдя несколько шагов, увидел я полуразрушенную беседку, из которой кто-то зовет меня осторожным голосом. Оказалось, что там-то и скрылся мой ловкий товарищ; к нему направил стопы и я».

П. И. Мельников, рассказ Василия Борисыча («В Лесах») : «...сидим мы в келарне, беседуем с тамошними отцами. Вдруг вхо­дит отец Павел, что митрополита сыскал, лица на нем нет... “Беда, говорит, ищут вас, мандатор гайдуков прислал, стоят у крыльца, ни на шаг не отходят”. А мандатор по-ихнему как бы у нас становой, а гайдуки как бы сотские, только страшнее... Я так и присел, ну, ду­маю, приспел час воли Божией - сейчас музыку на ноги и в Москву... Жихарев посмелей меня был, да и пьян же к тому, даром что Страст­ная, полы в зубы да, не говоря худого слова, мах в окошко... Только крякнул спрыгнувши да, поднявшись, не больно чтоб шибко в монас­тырский сад пошел... А сад у них большущий да густой - не скоро в том саду человека отыщешь. А у меня смелости нет, с места не могу сдвинуться, ноги как плети, как есть совсем их подкосило... Погля­дел в окно - от земли высоко - убьешься... Прыгнуть, как Жихарев, пьяному только можно, потому что Господь по своему милосердию ко всякому пьяному, если только он благочестно в святой вере пребыва­ет, ангела для сохранности и обереганья приставляет [...] Отец Павел ублажает: Посколь гайдуки, говорит, не взошли, надевай клобук да камилавку, подумают - здешний инок, не узнают...” - “А после-то как же? - спрашиваю я отца Павла, дрожа со страха, - ведь иночест­во-то, говорю, не снимают, после этого надо ведь будет постричься...” Что ж? отвечает отец Павел, - за этим дело не станет, завтра ж облечем тебя в ангельский образ...” Что тут делать?.. А у меня никогда и на мыслях не было, чтоб в иночестве жизнь провождать... делать нечего, одно выбирай: музыку на ноги либо клобук на голо­ву... А гайдуки уж в сенях. Шумят там, отцы уговаривают их, а они силой в келарню-то рвутся... Решился... Ну, думаю: “Буди, Господи, воля Твоя...” И уж за камилавку совсем было взялся, да вспомни­лось отцу келарю - дай Бог ему доброго здоровья и душу спасти, - вспомнилось ему, что из келарного чулана сделана у них лазейка в сад... Меня туда; а лазеечка-то узенькая, хоть из себя я и сухощав, а насилу меня пропихали, весь кафтанец ободрали, и рукам досталось, и лицу [...] Я в сад. Забьюсь, думаю, куда подальше, в самую чащу... Глядь, а тут развалющий анбаришка стоит, и оттуда кто-то осторож­ным, тихим голосом меня призывает, по имени кличет... Смотрю, ан это Жихарев, мой товарищ: и хмель у него соскочил... Забрался я к нему... “Вот, брат, - говорю ему, какие последствия-то, а еще в Мос­кве толковали, что здесь свобода...” - “Да, да, - говорит Жихарев, - надо подобру-поздорову отсюда поскорей восвояси, а главная при­чина, больно я зашибся, окно-то, дуй его горой, высокое, а под окном дьявол их угораздил кирпичей навалить...”».

Нетрудно заметить, как П.И. Мельников домысливает изложенное в статье «Как мы ездили за миром в Белую Криницу», дополняя де­талями, нацеленными на создание комического эффекта. Жихарев напивается в монастыре именно на Страстной неделе (сближение кон­трастов), и под окном, в которое он прыгает, «дьявол угораздил» ино­ков наложить кирпичей. Смешны рассуждения Василия Борисыча (вроде бы серьезного начетчика) о том, что «Господь по своему ми­лосердию ко всякому пьяному, если только он благочестно в святой вере пребывает, ангела для сохранности и обереганья приставляет». Это - измышления П.И. Мельникова, приписываемые герою-старообрядцу. Анекдотична ситуация, когда необходимо сжечь на Василии Борисыче иноческое одеяние. Характерно и то, что рассказ рогожского посла насыщен просторечиями (анбаришка, полы в зубы, дуй его горой), начетчик вдруг начинает выражаться на воровском жарго­не (музыку на ноги). Причем это выражение, характерное для низов общества, противопоставлено религиозной лексике, обозначающей принятие иночества (то же сближение контрастов): «музыку на ноги либо клобук на голову». Переработка статьи из «Русского вестника» заключалась не только в поиске дополнительных комических дета­лей, но в придании синтаксису разговорного характера. Этот рассказ преследовал цель показать мировоззрение старообрядца, отношение к религиозным предметам в сатирическом ключе.

Образ Василия Борисыча, с одной стороны, выражает отношение П.И. Мельникова к церковным деятелям современного ему старооб­рядчества, обреченного, по мнению писателя, на неминуемое исчезно­вение. С другой стороны, в этом образе писатель воплотил качества, несвойственные тем «хозяевам», с которыми он связывал развитие страны, что роднит Василия Борисыча со Стуколовым. П.И. Мель­ников использует приемы создания комических, анекдотичных ситуации, опирается на непроверенные сведения, на противостарообрядческую публицистику, когда нужно показать несимпатичного ему героя.

Алексей Лохматый . Характер персонажа, кризис его миропони­мания передаются П.И. Мельниковым, в частности, посредством ис­пользуемой героем лексики. Перемены, происходящие в жизни ге­роя, определяют и его речевое лицо. Один из примеров - Алексей Лохматый, пожелавший стать купцом, во что бы то ни стало сколо­тить капитал. Отмечено, как меняется авторское отношение к Алек­сею по мере того, как он поднимается вверх по социальной лестнице, следствием чего становится отрыв от родительских устоев . Отме­чено, как исчезают пословицы и поговорки из речи Алексея по мере того, как прибирает он к рукам капитал Марьи Гавриловны . Но их место занимает иная лексика, Алексею все-таки чуждая, не до конца им понимаемая, усвоенная.

Пока еще успех не пришел к нему, Алексей следует совету прислу­шаться, как разговаривают между собой купцы, дабы в их среде не казаться белой вороной. Мало-помалу он превращается в стяжателя, и П.И. Мельников насыщает его речь особой, искаженной лексикой, отображающей нравственное падение героя, его «непомерное чванс­тво своим скороспелым богатством».

«Самый интересный этот напиток, “чиколат”, - бросил он небреж­ное слово Чапурину. - Как есть деликатес! Попробуйте, почтенней­ший!.. Отменнейший скус, я вам доложу... Самый наилучший - а ла ваниль. У вас его, кажись, не варят. Попробуйте [...] Да вы попробуй­те. Грешного в эвтом чиколате нет ничего».

«Шенпанского, - сказал Алексей и развалился на диване» («В Лесах»).

«Помилуйте, почтеннейший господин Чапурин, как же возможно вашу хлеб-соль забыть?.. Хоша в те времена и в крестьянстве я чис­лился, никакого авантажу за собой не имел, однако ж забыть того не могу...» («На Горах»).

Сочетание просторечной лексики и искаженных варваризмов («хоша» - «авантажу», «в эвтом чиколате») тонко передает стремле­ние и неспособность героя войти в «высший свет». Он стремится по­ходить на благородного человека в манерах, в одежде, в речи. Речевая характеристика - свидетельство прочной связи Алексея с прошлым. Понятно, что настоящее благородство, как и умение быть хозяином, заключаются не в словах или манерах, а в делах. Контраст между словом и делом характеризует духовное падение Алексея, обуслов­ленное тягой к стяжательству. П.И. Мельникову удалось сатирически заострить образ героя, оторвавшегося от отеческих корней, веры и заповедей, его купеческую несостоятельность. Дилогия показывает не только писательское мастерство и наблюдательность П.И. Мельнико­ва, но его умение пользоваться богатейшим лексическим арсеналом русского языка.

Алексей, в сущности, такой же авантюрист, как и Стуколов. Он сколачивает деньги, не преступая рамок юридического закона, но нарушая закон нравственный. Разумеется, вера превращается для Алексея в свод нелепых правил. Вот как он излагает их в разговоре с Колышкиным (которому и Чапурин открывает свой собственный символ веры) и его гостем англичанином: «...Перво-наперво в два пёрста молиться, второе дело - в церкву не ходить, третье - табаку не курить и не нюхать. Чего бишь еще?... Да... бороды, значит, не скоблить, усов не подстригать... В немецком платье тоже ходить не годится» . Он не только не улавливал смысла этих установлений, но и путался в понятиях «обряд», «правило», «каноны».

Длинный монолог Трифона Лохматого в разговоре с Никифором Захарычем (брат жены Чапурина) в романе «На Горах» (кн. 2, гл. 6) звучит как приговор Алексею. Разбогатев, он даже не считал нужным позаботиться о сестре, братьях, об отце, которого не хотел пускать на порог своего «дворца». Духовному падению героя предшествует разрыв с патриархальной традицией: «женился без родительского благословения» - эти слова Трифон Лохматый роняет неспроста. Ни­кифор Захарыч подытоживает рассказ Трифона об Алексее: «Всегда был беспутным, всегда умел за добро злом платить» . Вообще, тема «отцов»-старообрядцев и «детей»-старообрядцев в романе - предмет отдельного исследования.

Алексей мог бы быть неплохим хозяином, но не выдержал испыта­ния богатством. Горькая мысль о том, что деньги разделяют людей, звучит в монологе Трифона Лохматого: «Большому кораблю большое плаванье, а мы что?.. Потому по самому в дружбе да в приятельстве мне с Патапом Максимычем быть не доводится, а кланяться ему да всячески подслуживаться не хочу» . Но в том же монологе есть убежденность, что с настоящей верой возможно радикальное пере­рождение человека, как бы он ни пал, что с настоящей верой можно перенести все испытания. Таков Никифор Захарыч, пьяница, кото­рого Чапурин держал при себе из сострадания. «Был ты никуда не годящим человеком, и плохо бывало тебе, - говорит ему Трифон. - А теперь, как послышу, мало на свете таких умных, хороших людей, как ты. А ежли от кого отступит сила Господня, тут сейчас враг. И как только он проклятую силу свою возымет над каким ни на есть человеком, будь он самый добрый, самый хороший, станет самым злым и отъявленным врагом всего доброго» . Заметим, что это духовное перерождение героя, о котором писатель, по сути, только упоминает в романе «На Горах», свершается без разрыва со старообрядчеством, без раскаяния в принадлежности к нему.

Таким образом, «хозяева» П.И. Мельникова - не просто деловитые люди, обладающие деньгами, их жизнь и дело основаны на религиоз­ном отношении к богатству, причем религиозность эта - не свод пра­вил, а особый моральный кодекс, служение доброму началу бытия, где бы ни был человек.

Теги: «Русский вестник», Леонид Багрецов, стилевые доминанты, русский хозяин, национальный идеал, художественное изображение старообрядчества

480 руб. | 150 грн. | 7,5 долл. ", MOUSEOFF, FGCOLOR, "#FFFFCC",BGCOLOR, "#393939");" onMouseOut="return nd();"> Диссертация - 480 руб., доставка 10 минут , круглосуточно, без выходных и праздников

Алексеева Любовь Викторовна. Русское старообрядчество в изображении П.И. Мельникова-Печерского (историко-культурный и художественный аспекты): диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.01 / Алексеева Любовь Викторовна;[Место защиты: Вологодский государственный университет].- Вологда, 2015.- 302 с.

Введение

ГЛАВА I. Формирование взглядов П. И. Мельникова-Печерского на старообрядчество. Его историко-публицистические труды 14

ГЛАВА II. Историография старообрядчества как предмет изучения и контекст исследований П. И. Мельникова-Печерского 51

ГЛАВА III. П. И. Мельников – Андрей Печерский: старообрядчество в раннем творчестве (рассказ «Поярков», повесть «Гриша») 78

1. Рассказ «Поярков»: старообрядчество и обличительно-сатирическая традиция 80

2. «Поярков» и русская авантюрная проза XVIII века 98

3. Повесть «Гриша»: образы старообрядцев. Проблема источников 118

4. Повесть «Гриша» как источник поэмы А. Н. Майкова «Странник» 147

ГЛАВА IV. Изображение старообрядчества в дилогии «В лесах» и «На горах» 153

1. Предыстория романов «В лесах» и «На горах» 153

2. Жанровое своеобразие дилогии П. И. Мельникова-Печерского 160

3. Патриархальный мир русского старообрядчества в романе «В лесах» 168

4. Комаровский скит в дилогии «В лесах» и «На горах» 180

4.1. Локус Комаровский скит в дилогии «В лесах» и «На горах» 181

4.2. Комаровский скит: исторический материал в художественном тексте 197

5. Тема прошлого и настоящего в творчестве П. И. Мельникова-Печерского и В. Г. Короленко 228

6. Образы старообрядцев в дилогии (архетип праведника) 235

Заключение 253

Список условных сокращений 262

Библиография

Введение к работе

Актуальность исследования. В своем изучении старообрядчества

П. И. Мельников-Печерский основывался на важнейшем принципе,

сформулированном им самим в «Письмах о расколе». Одним из этапов
комплексного изучения старообрядчества, как он утверждал, должно быть,
помимо непосредственного знакомства с ним «лицом к лицу», изучение книжных
источников. Этому принципу он сам непреклонно следовал. Материалами для
исследования, которые указывались П. И. Мельниковым-Печерским, могут
служить полемические и исторические сочинения духовных и светских
православных лиц о старообрядчестве, старообрядческие сочинения или просто
уважаемые старообрядцами книги дониконовского издания. Сочинения духовных
и светских православных лиц, несмотря на тенденциозность и обличительный
подход к старообрядчеству, содержат ценную информацию: статистические
данные, географию старообрядчества, причины его появления и распространения,
отношение государства и Церкви к нему, полемику с вероучением старообрядцев.
Понимание концепции старообрядчества П. И. Мельникова-Печерского,

творчество которого оказалось на стыке двух периодов в истории изучения этого явления, невозможно без обращения хотя бы к некоторым из этих источников.

В истории изучения творчества П. И. Мельникова-Печерского существовали
периоды, когда тот или иной аспект его творчества исследовался в большей
степени. В дореволюционных работах внимание уделялось в основном идейно-
тематическому содержанию его художественных произведений, без глубоко
анализа. Тогда сложилось отношение к П. И. Мельникову-Печерскому прежде
всего как к писателю-этнографу. В XX веке появились работы, характеризующие
творчество писателя в целом, особое внимание уделялось фольклорному аспекту
произведений как основному принципу его поэтики. На рубеже XX–XXI вв.
появляется направление, которое всецело обратилось к изучению поэтики
произведений П. И. Мельникова-Печерского. Наиболее разностороннему

изучению творчество П. И. Мельникова-Печерского подверглось в работах
В. В. Боченкова, который рассматривал произведения писателя не только в
контексте всего его творчества, но и в контексте противостарообрядческой
публицистики. Исследователь показал взаимосвязь мировоззренческих принципов
П. И. Мельникова-Печерского и приемов создания художественных образов
старообрядцев в дилогии. Значимыми являются и работы Е. В. Гневковской,
посвященные художественному изображению быта старообрядцев и

старообрядческого мировоззрения в творчестве Мельникова-Печерского. На примере дилогии «В лесах» и «На горах» она показала возможность изучения ее этнографизма в плане поэтики, т. е. этнографизма писателя как важнейшего поэтологического приема создания художественного произведения.

Однако следует отметить отсутствие комплексных работ, которые бы не только рассматривали художественные произведения П. И. Мельникова-Печерского в контексте всего творчества писателя и в литературном контексте эпохи, но и учитывали бы важнейший принцип изучения старообрядчества, утвержденный самим писателем. Рассмотрение темы старообрядчества в творчестве П. И. Мельникова-Печерского будет неполноценным без привлечения трудов

историков Церкви, духовных и светских лиц, в особенности его

предшественников и современников, на опыт которых он мог опираться в своих
разысканиях, и сочинений, выделяемых им самим как наиболее важных.
Необходимо исследовать как художественный, так и историко-культурный
аспекты. Комплексный подход позволяет избежать неточностей в трактовке
образов героев, их поступков, исторических реалий, отразившихся в
произведениях П. И. Мельникова-Печерского, которые допускаются

исследователями, не учитывающими историзм произведений как важнейший принцип его творчества.

Научная новизна диссертационного сочинения заключается в том, что впер
вые предпринята попытка комплексного исследования творчества
П. И. Мельникова-Печерского (историко-публицистического и художественного)
на предмет раскрытия темы старообрядчества с учетом историко-культурного и
художественного аспектов; его сочинения рассмотрены в историко-культурном
контексте – с привлечением большого корпуса трудов историков Церкви, духов
ных и светских лиц – и литературном контексте: творчество П. И. Мельникова-
литератора исследовано с точки зрения усвоения им опыта предшествующей ли
тературы (древнерусской, сатирических повестей XVII века, авантюрной прозы
XVIII века).

Объектом исследования послужили сочинения П. И. Мельникова-Печерского,
посвященные старообрядчеству: историко-публицистические («Отчет о

современном состоянии раскола в Нижегородской губернии», 1854, записка «О русском расколе», 1857, «Письма о расколе», 1860, «Очерки поповщины», 1862– 1864, рассказ «Поярков» (1857), повесть «Гриша» (1861), дилогия «В лесах» (1871–1874) и «На горах» (1875–1881).

Дополнительным материалом для исследования, помимо основного корпуса сочинений П. И. Мельникова-Печерского, послужили:

– его избранные письма и материалы к его биографии, опубликованные в
IX томе Сборника Нижегородской ученой архивной комиссии (материалы
А. П. Мельникова к биографии П. И. Мельникова, неоконченная автобиография
П. И. Мельникова, «Формулярный список о службе» П. И. Мельникова при
Министерстве внутренних дел), литературно-критическая статья

П. И. Мельникова-Печерского «“Гроза”. Драма в пяти действиях

А. Н. Островского»;

– исторические и полемические сочинения духовных и светских лиц о
старообрядчестве, в основном предшественников и современников

П. И. Мельникова: «Розыск о раскольнической брынской вере» Димитрия
Ростовского (1709), «История русского раскола, известного под именем
старообрядства» митрополита Макария (Булгакова) (1855), «Русский раскол
старообрядства, рассматриваемый в связи с внутренним состоянием Русской
Церкви и гражданственности в XVII веке и в первой половине XVIII века: Опыт
исторического исследования о причинах происхождения и распространения
раскола» (1859), «Раскол и земство» (1862) А. П. Щапова, «Раскол и его значение
в народной русской истории» В. В. Андреева (1870), «Сборник

правительственных сведений о раскольниках» (1860–1862 гг.), «Сборник постановлений по части раскола» (1863), составленные В. И. Кельсиевым,

«Несколько слов о русском расколе» (1862), «Семейная жизнь в русском
расколе…» (1869) И. Ф. Нильского, «История раскола у раскольников»
Н. И. Костомарова (1871), «История русского раскола старообрядчества»
П. С. Смирнова (1893), «Историко-критический обзор существующих мнений о
происхождении, сущности и значении русского раскола» В. З. Белоликова (1913),
«История русской церкви» Н. М. Никольского (1930), «Историография
старообрядчества» С. Г. Пушкарева, «Русское старообрядчество»

С. А. Зеньковского (1970) и др.;

– сатирические повести XVII века, произведения русской авантюрной прозы XVIII века, поэма А. Н. Майкова «Странник» (1864), «За иконой» (1887), «В пустынных местах» (1890), «Река играет» (1891) В. Г. Короленко, роман-хроника «Княжна» А. В. Амфитеатрова (1910);

– рукописные источники не только из архива П. И. Мельникова-Печерского, но и из фондов Достоевских, И. С. Шмелева: из фонда музея-квартиры А. Б. Гольденвейзера (инв. № 56), РО ИРЛИ (ф. 95), в том числе ранее не привлекавшиеся к исследованию творчества П. И. Мельникова-Печерского из архивов РО ИРЛИ (ф. 690), НИОР РГБ (ф. 93. II. 6. 73, ф. 387), РГАЛИ (ф. 212.1.78, 212. 1. 80) и впервые введенный в качестве дополнения к биографии источник из архива РО ИРЛИ (ф. 56, № 7).

Дополнительно привлекались современные исследовательские работы

историков (В. В. Апанасенка, К. А. Кузоро, В. В. Молзинского, С. А. Обухович, Н. В. Прокофьевой, Н. В. Синицыной, К. А. Соловьева и др.) и исследования зарубежных авторов, посвященные как истории старообрядчества, так и отдельным аспектам творчества П. И. Мельникова-Печерского (R. O. Crummey, C. Humphrey, J. Pentikinen, J. T. Costlow, T. H. Hoisington).

Предмет исследования составила концепция русского старообрядчества в творчестве П. И. Мельникова-Печерского, связь историко-публицистических и художественных сочинений автора в историко-культурном, литературном контекстах.

Цель исследования состоит в изучении динамики концепции русского
старообрядчества в творчестве П. И. Мельникова-Печерского (историко-

публицистическом и художественном) на многоаспектном уровне (историко-культурном и художественном) в контексте исторического процесса.

Цель исследования определила его задачи :

изучить процесс формирования концепции старообрядчества в историко-публицистических трудах П. И. Мельникова-Печерского;

проследить непрерывный ход развития историографии старообрядчества на примере сочинений историков Церкви, духовных и светских лиц, предшественников и современников писателя, в том числе тех, на опыт которых он опирался и ссылался в своих трудах; обозначить место историко-публицистических трудов П. И. Мельникова в историографии старообрядчества; показать своеобразие подхода П. И. Мельникова к этому явлению истории в контексте эпохи;

проследить тесную связь историко-публицистических трудов П. И. Мельникова-Печерского как с его ранними художественными

произведениями («Поярков», «Гриша»), так и с его главным трудом – дилогией «В лесах» и «На горах»;

рассмотреть подход П. И. Мельникова-Печерского к раскрытию темы старообрядчества в ранних художественных произведениях («Поярков», «Гриша») в литературном контексте: традиции древнерусской литературы, сатирической литературы XVII века, русской авантюрной прозы XVIII века; выявить новые источники повести «Гриша», помимо тех, что указывались исследователями ранее;

на примере поэмы А. Н. Майкова «Странник» проследить интерпретацию старообрядческой темы и трансформацию образов повести П. И. Мельникова-Печерского «Гриша»;

рассмотреть художественное своеобразие дилогии «В лесах» и «На горах» (особенности художественной формы дилогии, поэтику художественной детали, пространственно-временные категории, мотивы, образы старообрядцев и др.), учитывая принцип историзма – важнейший в творчестве П. И. Мельникова-Печерского;

проследить особенности отражения исторического процесса в художественном пространстве дилогии (на примере Комаровского скита и истории разорения заволжских скитов);

показать своеобразие раскрытия темы прошлого и настоящего в дилогии П. И. Мельникова и в «волжском цикле» В. Г. Короленко;

выявить изменения, которые претерпела концепция старообрядчества П. И. Мельникова-Печерского в его зрелом творчестве – дилогии;

дать необходимые комментарии некоторых явлений, событий, фактов, лиц из истории старообрядчества, нашедших отражение в художественном творчестве писателя.

Многоаспектность темы диссертационного сочинения, поставленные цель и
задачи определили методологию исследования, которая основывается на
биографическом, культурно-историческом, сравнительно-историческом,

сравнительно-типологическом, интертекстуальном, проблемно-тематическом

принципах анализа.

Теоретико-методологической базой диссертационного исследования

послужили работы М. М. Бахтина, Ю. М. Лотмана, Д. С. Лихачева,

В. Н. Топорова, А. А. Потебни, С. И. Сухих, В. Н. Захарова, О. Е. Баланчук, О. Г. Егорова, В. Ю. Прокофьевой, Ю. Г. Пыхтиной и др.

Теоретическая значимость работы состоит в том, что результаты исследования могут быть использованы в выстраивании целостной концепции творчества П. И. Мельникова-Печерского, в дальнейшем изучении поэтики его художественного творчества (образов, мотивов, пространственно-временных категорий, поэтики художественной детали), во взаимосвязи с важнейшим принципом его творчества – историзмом, в исследованиях, посвященных жанровому своеобразию художественных произведений П. И. Мельникова-Печерского.

Практическая значимость исследования заключается в возможности его использования в вузовском курсе лекций по истории русской литературы XIX века, спецкурсах по проблемам творчества П. И. Мельникова-Печерского, в

качестве дополнительных материалов к курсам по истории русской Церкви. Предпринятые наблюдения могут быть привлечены к подготовке обновленных комментариев к собранию сочинений П. И. Мельникова-Печерского.

Основные положения, выносимые на защиту:

Концепция старообрядчества П. И. Мельникова-Печерского складывается из совокупности его историко-публицистических и художественных сочинений, как ранних («Поярков», «Гриша»), так и вершины его творчества – дилогии «В лесах» и «На горах».

Ценный опыт, накопленный представителями двух направлений историографии старообрядчества – предшественниками и современниками П. И. Мельникова-Печерского, был воспринят и критически осмыслен им, что подтверждает анализ его сочинений в контексте трудов о старообрядчестве историков Церкви, духовных и светских лиц, на опыт которых он мог опираться в своем исследовании старообрядчества и которых выделял как наиболее значимых. Несмотря на то что в своих ранних сочинениях П. И. Мельников-Печерский в целом придерживался сложившейся в культуре традиции представления старообрядцев, вместе с тем следует отметить и оригинальное начало в них как результат объективности его суждений. Некоторые взгляды П. И. Мельникова-Печерского на исторический процесс, на историческую миссию старообрядчества уже на раннем этапе его деятельности отличаются самостоятельностью.

Важнейший принцип художественного творчества П. И. Мельникова-Печерского – историзм – был заложен в его историко-публицистических трудах.

Концепция старообрядчества в художественном творчестве писателя, как и в его историко-публицистических трудах, проходит эволюцию, причем следует говорить об асинхронизме этих двух процессов у П. И. Мельникова-Печерского.

Анализ приемов сатирического изображения в «Пояркове» и «Грише» выявляет типологические связи обоих произведений с сатирической литературой XVII века и русской авантюрной прозой XVIII века. Анализ некоторых мотивов, образов «Пояркова» и «Гриши», выявленные источники произведений позволяют говорить о связи этих произведений с древнерусской литературой.

Дилогия «В лесах» и «На горах» явилась вершиной развития концепции старообрядчества П. И. Мельникова-Печерского и в целом всего его творчества. Многогранность дилогии, вобравшей весь предыдущий опыт автора – чиновника, исследователя, историка, литератора – определила многоуровневый подход к ней – исследование историко-культурного и художественного аспектов произведения не только в контексте творчества писателя, но и на широком культурно-историческом фоне.

Романная дилогия дала возможность П. И. Мельникову-Печерскому показать старообрядчество во всей полноте и разнообразии жизненных проявлений, а также внутренней и исторической динамике.

П. И. Мельников-Печерский стремится быть максимально правдивым в передаче событий истории, изображении старообрядчества. Его взгляд изнутри на историю разорения заволжских скитов, показанную через события, происходящие главным образом в Комаровском скиту, но имеющие широкий исторический контекст, опровергает сложившиеся представления о жестоком «зорении скитов»

в XIX веке и о беспощадности гонителей старообрядчества. Драматизм происходящих событий вызван тоской героев по уходящему в небытие патриархальному миру. П. И. Мельникову-Печерскому удалось запечатлеть духовный конфликт между прошлым и настоящим, старыми и новыми ценностными ориентациями в момент расцвета и угасания заволжских старообрядческих скитов.

Художественные средства, образы дилогии подчинены творческому замыслу автора и отражают особенности произведения, сочетающего в себе художественность и этнографизм.

Основная мысль дилогии воплощена в образах тех героев, которые являются выразителями христианского мироощущения, независимо от веры, но герой-старообрядец у П. И. Мельникова-Печерского, сохраняя веру своих предков, обязательно должен признавать правоту великороссийской церкви.

Апробация результатов исследования проводилась в ходе выступлений на
VI, VII Международной научной конференции «Жизнь провинции как феномен
духовности» (2008, 2009 гг., НГГУ им. Н. И. Лобачевского, Нижний Новгород),
II Всероссийской научной конференции «Слово и текст в культурном сознании
эпохи» (сентябрь 2010 г., ВГПУ, Вологда), Международной научно-практической
конференции «Историко-культурный и экономический потенциал России:
наследие и современность» (2011, 2012, 2013, 2014 гг., филиал РГГУ, Великий
Новгород), XI, XII Международном симпозиуме «Русский вектор в мировой
литературе: крымский контекст» (2012, 2013 гг., ТНУ им. В. И. Вернадского,
Украина, АР Крым, Саки–Евпатория), VI Международной конференции
«Феномен творческой личности в культуре: Фатющенковские чтения» (2014 г.,
МГУ, Москва), Международном форуме EuroNorth 2014 «Классический
университет в пространстве трансграничности на севере Европы: стратегия
инновационного развития» (декабрь 2014 г., ПетрГУ, Петрозаводск),

«Филологических чтениях ЯрГУ им. П. Г. Демидова» (апрель 2015 г., ЯрГУ им. П. Г. Демидова, Ярославль), а также на заседаниях кафедры русской литературы и журналистики ПетрГУ.

Структура диссертации включает введение, четыре главы, подразделяемые на параграфы, заключение и библиографический список.

Историография старообрядчества как предмет изучения и контекст исследований П. И. Мельникова-Печерского

Понимание творчества П. И. Мельникова-Печерского, посвященного старообрядчеству, невозможно без обращения к историко-публицистическим сочинениям писателя и его современников. Иначе сложно проследить путь, который прошел писатель в своих воззрениях на старообрядчество, и тем более понять концепцию старообрядчества в художественном творчестве писателя П. И. Мельникова, выступавшего под литературным псевдонимом Андрей Печерский. Такое недопонимание творчества писателя привело к тому, что, по словам автора критико-биографического очерка о нем начала прошлого века, А. Измайлова, «большинство критиковъ не разсмотрло ничего дальше вншнихъ формъ и вншнихъ фактовъ мельниковскаго разсказа. Она слдила за ними и преклонялась предъ рдкимъ даромъ бытописательскаго мастерства Мельникова … . Она не хотла постигнуть синтеза работы Печерскаго и не могла точными словами уяснить читающей публик, почему онъ ей такъ нравится и такъ врзается въ память, – почему, по прочтенiи «Въ лсахъ» и «На горахъ», ей становится въ такой мр понятна русская душа»33. Тем не менее творчество П. И. Мельникова-Печерского, в особенности его главный труд – дилогия «В лесах» и «На горах», явилось результатом огромной кропотливой работы историка, публициста, этнографа и, несомненно, художника слова.

Сам П. И. Мельников-Печерский понимал, что подлинное творчество невозможно без глубокого знания жизни, явления, избранного изображаемым предметом, и весьма строго отнесся к своим первым литературным опытам. Однозначно встав на сторону пушкинско-гоголевского направления в борьбе реалистов и романтиков, П. И. Мельников задумал написать роман «Торин», представляющий реалистические картины русской действительности и высмеивающий «провинциальных амфибий». О своем замысле П. И. Мельников-Печерский сообщал А. Краевскому, издателю «Отечественных записок», где и планировалась постепенная публикация романа, состоящего из нескольких очерков и рассказов. Своими впечатлениями по поводу опубликованных в 1840 году в «Литературной газете» отрывков из будущего романа – стихотворения «Великий художник» и двух рассказов о Елпидифоре Перфильевиче – П. И. Мельников-Печерский делился с братом, восхищавшимся его литературным дебютом будучи на службе на Кавказе: «Плохой же у тебя вкусъ, если только восхищенiе твое не произошло единственно отъ родственнаго чувства… Никогда не прощу себ, что я напечаталъ такую

Я еще мало знаю людей, чтобы писать повсти и даю теб и себ честное слово не писать ни стиховъ, ни прозы до тхъ поръ, пока не узнаю жизнь получше. Исторiя и статистика – особь статья. Покаюсь теб кстати еще во грх: написалъ я повсть, и повсть большущую, въ 14 главахъ подъ названiемъ “Звзда Троеславля”, да этого еще мало – послалъ ее къ Краевскому, но, слава Богу, онъ возвратилъ мн ее для передлокъ, я ее и передлалъ на фидибусы – раскуривалъ трубку этими фидибусами чуть не полгода»34.

Столь строгая самооценка свидетельствует не только о глубоком самоанализе П. И. Мельникова-Печерского, но и о тонком чувстве юмора, которое помогло начинающему литератору преодолеть постигшую его неудачу. Хотя после этого на литературном поприще П. И. Мельников подверг себя 12-летнему молчанию до 1852 года, когда появилась повесть «Красильниковы». Зато в течение нескольких лет, начиная с «Дорожных записок на пути из Тамбовской губернии в Сибирь» («Отечественные записки», 1839 г.), он успешно публикует в «Отечественных записках», «Москвитянине», «Литературной газете» ряд статей исторического, краеведческого, статистического характера («Нижний Новгород и нижегородцы в Смутное время», «Солнечные затмения, виденные в России до XVI столетия», «Кремль Нижегородский» и др.)35. По свидетельству известного современного исследователя творчества П. И. Мельникова-Печерского В. В. Боченкова, в архиве А. А. Краевского хранится не вошедший в «Дорожные записки…» по причине цензурного запрета «Рассказ о Пугачеве Дементия Верхоланцева, походного полковника Третьего Яицкого полка», в котором 85-летний участник крестьянской войны под предводительством Пугачева свидетельствует о неизвестных А. С. Пушкину и историкам подробностях этого события36.

Вообще, многолетняя переписка с А. А. Краевским, в особенности периода деятельного сотрудничества П. И. Мельникова с «Отечественными записками» (1839–1844), а с 1841 г. и переписка с редактором «Москвитянина» М. П. Погодиным раскрывают его творческие планы, задумки, этапы работы с историческим материалом. Так, в ноябре 1839 г. П. И. Мельников уведомляет редактора о ходе обработки собранных материалов в Пермской, Нижегородской, Вятской, Симбирской, Оренбургской губерниях, о подготовке и содержании будущего очередного отрывка для «Записок» и о планирующейся в 1840 г. статье «о раскольниках», их сектах и скитах, находящихся в Нижегородской губернии, по материалам, подготовленным к приезду государя наследника Константина, но так и не поданных ему37.

Первые успехи П. И. Мельникова-Печерского в «Отечественных записках» не могли не радовать его самого, и в одном из писем А. А. Краевскому он признается, что ему особенно приятна новость, что первая статья, «писанная не по должности, не для ученой цли», а на досуге, помещена в журнале, почитающемся лучшим38.

Интерес П. И. Мельникова-Печерского к истории, древностям очевиден. Окончив на отлично в 1837 г. словесный факультет Казанского университета, по воле случая П. И. Мельников оказывается учителем истории и статистики в Перми. Пребывание в новом крае на не совсем интересной для него должности не мешает ему реализовывать свой интерес к истории. Именно собранные с жадностью во время недолгого пребывания в Пермском крае сведения о его истории легли в основу первых глав «Дорожных записок».

По возвращении на родину в Нижний Новгород тоже на учительскую должность П. И. Мельников с таким же рвением продолжил изучение истории родного края и всей России, не только книжное (преимущественно по изданиям Археографической комиссии), но и непосредственное, по выражению самого П. И. Мельникова в своей автобиографии от третьего лица, «лежа у мужика на полатяхъ, а не сидя въ бархатныхъ креслахъ въ кабинет»39. Знакомство с директором Нижегородской ярмарки графом Д. Н. Толстым еще более укрепило в П. И. Мельникове интерес к русской истории, древностям. Ему удалось ознакомиться с уникальными архивными материалами по истории Нижнего Новгорода и бывшего Суздальского княжества, которые легли в основу его статей.

Из этого увлечения историей родного края, России, стариной, редкостями у П. И. Мельникова-Печерского возник интерес к старообрядчеству, которое составляло значительную часть населения Нижегородской губернии. Среди них вырос сам П. И. Мельников. Чувствуя нехватку знаний о таком значительном, но мало изученном явлении русской истории, он с тем же рвением принялся изучать историю возникновения, развития старообрядчества, церковную догматику, старопечатные, рукописные старообрядческие книги, предания, легенды. В 1 пол. 1840-х гг. П. И. Мельников был

«Поярков» и русская авантюрная проза XVIII века

Своеобразная концепция старообрядчества была высказана в 1870-е гг. историком Н. И. Костомаровым, рассматривавшим старообрядчество как историко-культурное явление. В 1871 году было опубликовано его сочинение «История раскола у раскольников»239. По мнению В. В. Молзинского, его работа оказалась «едва ли не первой попыткой объективного научно-исследовательского подхода к проблеме истоков и существа старообрядчества в истории русской исторической науки»240. Исследователь отмечает, что «История раскола у раскольников» вышла во время некоторого спада интереса к данной проблеме, в отличие от 60-х и 80-х гг., поэтому «оказывается как бы кульминацией “первой волны” научного изучения раскола, порожденной во многом условиями некоторой свободы мысли в “реформаторский” период первых лет царствования Александра II»241.

На этой волне Н. И. Костомаров высказывает своеобразные суждения о старообрядчестве. Его концепция построена на рассмотрении старообрядчества как историко-культурного явления, явления народной жизни (это отмечали и В. В. Молзинский242, А. В. Апанасенок243 и др.). Он выступает против односторонности привычного взгляда на старообрядцев, в котором, по его мнению, есть доля правды, как на невежественную, необразованную массу, бездумно поклоняющуюся старине, «борьбу окаменлаго обычая съ подвижною наукою»244. По Н. И. Костомарову, в старообрядчестве удивительным образом сочетается привязанность к старине и «своеобразная дятельность въ области мысли и убжденiя»245, которая была вызвана необходимостью думать о сохранении своей веры, древних заветов от посягательств на них. Эта потребность вводила старообрядцев, по выражению Н. И. Костомарова, в «чуждую ему до того времени область мысленнаго труда»246.

Н. И. Костомаров высказывает несогласие и с распространенным мнением о том, что старообрядчество есть старая Русь: «Нтъ; расколъ – явленiе новое, чуждое старой Руси. Раскольникъ не похожъ на стариннаго русскаго человка; гораздо боле походитъ на послдняго православный простолюдинъ. … расколъ былъ явленiемъ новой, а не древней жизни»247. Заметим, что подобная параллель старой веры (веры официальной церкви) и новой (старообрядческой) проводилась еще Димитрием Ростовским в «Розыске о раскольнической брынской вере»248. Однако обоснования этой мысли у двух мыслителей совершенно разные, даже противоположные друг другу. Напомним, что Димитрий Ростовский считал веру старообрядцев новой, объясняя это тем, что, по его мнению, старообрядцы отрицают древнее церковное благочестие, не молятся ни в церкви, ни дома, не почитают мощи святых, что было не так. Н. И. Костомаров, вставая на защиту старообрядцев, приводит доводы, почему «православный простолюдин», по его выражению, ассоциируется со старой Русью: на Руси народ мало интересовался религией, для старообрядцев же вера составляла весь смысл жизни; ранее обряд был мертвой формой и плохо исполнялся, старообрядцы же придали ему смысл и свято соблюдали; на Руси знание грамоты было редкостью, старообрядцы же были начитанны; если в старину бездумно подчинялись власти, то старообрядцы любили спорить с властью, осмысливая приказы сверху249.

Как бы ни заблуждались старообрядцы, они были проникнуты стремлением «вырваться изъ мрака, умственной неподвижности», стремлением к самообразованию250, хотя и есть доля их, и изъявление, яко вера их неправа, учение их душевредно и дела их не богоугодна. – М.: Синодальная отсутствием народного образования и «просвщенiе есть единственное средство къ его искорененiю»251. В то время как простой народ стал искать образования в старообрядчестве, высшие сословия получили разностороннее, научное, европейское образование, в результате чего между ними образовалась пропасть252. Поэтому если старообрядчество стояло за хоть какую-либо малую образованность («своеобразный, хотя несовершенный и неправильный органъ народнаго самообразованiя»253), то его искоренение, по мысли историка, может привести к всеобщему невежеству.

Таким образом, Н. И. Костомаров, рассматривавший старообрядчество как историко-культурное явление, сформулировал его парадоксальность. В. В. Молзинский замечает, что в своем взгляде на старообрядчество как явление народно-религиозной жизни, как фактор умственного и духовного развития народа историк близок в некотором смысле славянофилам и продолжает мысль И. С. Аксакова, высказанную в 1851 году в «Краткой записке о странниках и бегунах», о потребности старообрядцев в умственной деятельности254.

Как отмечает В. В. Молзинский, концепция Н. И. Костомарова, в которой старообрядчество рассматривается с точки зрения его историко-культурной роли в народной жизни, имела принципиальное значение для научного осмысления его места в российской истории и нашла продолжение в трудах историков и мыслителей-старообрядцев (В. Г. Сенатов «Философия истории старообрядчества», И. А. Кириллов «Правда старой веры»)255.

В 80-е гг. в историографии старообрядчества появляется еще одно направление, которое вернулось к рассмотрению старообрядчества как явления главным образом религиозной жизни народа, но при этом не отрицало и общественную, гражданскую составляющую, однако, имеющую не главное место. К представителям этого нового направления, вернувшимся к старой трактовке старообрядчества, В. З. Белоликов отнес историков церкви (П. С. Смирнова и др.) и светских авторов (А. Н. Пыпина260, В. О. Ключевского261, П. Н. Милюкова262, А. К. Бороздина263 и др.)264. К этому же направлению, идеализирующему старообрядчество, рассматривающему его с интеллектуальной стороны, В. З. Белоликов относит Н. И. Костомарова265, хотя его труд «История у раскольников» вышел раньше, в 1870-е гг. и по своему идейному содержанию находится на периферии двух направлений.

Особо следует отметить труд П. С. Смирнова «История русского раскола старообрядчества» (1893), использовавшийся в качестве учебного пособия в духовных семинариях. В нем рассматриваются вопросы происхождения старообрядчества, история его развития, история поповского и беспоповского согласий, но особенно обращено внимание на отношение к старообрядчеству церковной и государственной власти и такие меры, предпринимаемые ими в отношении к староверам, как полемика, просвещение и миссионерская деятельность, чему ранее в литературе почти не уделяли внимания. На основании изученных им старообрядческих памятников П. С. Смирнов возвращается к прежнему пониманию старообрядчества прежде всего как религиозного, духовного явления, а потом уже социального и политического. Вследствие чего социально-политическая концепция признается им ошибочной.

Жанровое своеобразие дилогии П. И. Мельникова-Печерского

Гриша в поэме А. Н. Майкова также терзаем сомнениями в принятии своего решения. Его душа открыта перед тем, кого он ошибочно принимает за образец праведной жизни. Оказавшись на перепутье, Гриша готов слепо следовать за тем, кто в минуту его замешательства способен внушить ему истинность того или иного пути. Эпизод, в котором Странник просит Гришу исполнить «бесовскую» песню, испытывая его волю, свидетельствует о бессилии героя перед сложностью выбора: «Не выдержал и первого искуса! … Да что ты, сыне, ты совсем сомлел?..»510 Не закономерное развитие событий, как в повести П. И. Мельникова-Печерского, а душевный порыв героя, плененного рассказом о земном рае, граде Китеже, Кирилловых горах, приводит его к совершению преступления.

Гриша до последнего момента не осознает полностью всего произошедшего с ним. «Ровно как в тумане!» - единственные слова, которые он произносит в финале поэмы511, в то время как герой повести П. И. Мельникова-Печерского, приняв крещение и новое имя Геронтий, в исступлении просит у своего наставника благословления. В поэме эпизод с крещением, означающим окончательный переход в страннический толк, отсутствует. А. Н. Майков все же оставляет надежду на нравственное исправление Гриши, тогда как герой повести П. И. Мельникова-Печерского сознательно укрепляется в своих убеждениях.

Таким образом, в поэме А. Н. Майкова свое развитие получает как характер Гриши, так и образ Странника, который тоже совершает свой выбор. Финал поэмы остается открытым: А. Н. Майков оставляет и Грише, и Страннику возможность обрести спасение в вере, в то время как герои повести П. И. Мельникова-Печерского терпят поражение в борьбе со злом.

Итак, рассказ «Поярков» и повесть «Гриша», которыми П. И. Мельников-Печерский вводит в свое художественное творчество тему старообрядчества, закономерно влились в направление сатирико-обличительной литературы 1850-1860-х гг. Несмотря на глубокое, всестороннее изучение старообрядчества к моменту написания «Пояркова» и «Гриши», в этих произведениях П. И. Мельников-литератор вернулся к своим прежним взглядам чиновника, выраженным им еще в «Отчете» 1854 г. В нем некоторые высказывания П. И. Мельникова, подтвержденные фактами, порой единичными, имели такую обличительную направленность, как в адрес старообрядцев, так и чиновников и духовенства, которую он не мог бы себе позволить как литератор в царствование Николая I. Анализ рассказа «Поярков», приемов сатирического изображения, благодаря которым создаются крайне отрицательные образы чиновников и старообрядцев, демонстрирует связь рассказа с традициями сатирической литературы XVII века и русской авантюрной прозы XVIII века. Нами высказывается предположение, что П. И. Мельников-Печерский, делая акцент на однозначности отрицательных образов старообрядцев, преследовал цель обойти цензуру, ведь рассказ разоблачал не только старообрядчество, но и всю систему государственного правления в лице чиновников-взяточников. От «Пояркова» к «Грише» мы наблюдаем эволюцию взглядов П. И. Мельникова-Печерского, который на примере старообрядцев Евпраксии Михайловны Гусятниковой, Гриши избегает прежней однозначности, а образом настоящего праведника – странника Досифея, в котором сильны черты святых преподобных русской агиографии, проводит мысль о всечеловеческой любви, независимо от веры. У Гриши есть выбор, но духовные поиски героя не приводят его к пониманию евангельской истины. Таким образом, на примере двух произведений можно наблюдать эволюцию образов старообрядцев от однозначно отрицательного, окарикатуренного изображения к героям с более сложным внутренним миром.

Несмотря на возвращение П. И. Мельникова-Печерского в литературу в кон. 1850– нач. 1860-х гг., с момента написания «Пояркова» и «Гриши» до создания его главного труда – дилогии «В лесах» и «На горах» (1871–1874, 1875–1881) – проходит целое десятилетие. После серии рассказов и повестей, написанных одновременно с «Поярковым» и «Гришей», по воспоминаниям сына П. И. Мельникова-Печерского А. П. Мельникова, он оставил художественное творчество до самого переезда из Петербурга в Москву, где вновь встретился с В. Далем и где в 1869 г. начал работу над первой частью дилогии «В лесах»512. По его же воспоминаниям, дилогия была давним замыслом, возникшим еще во время путешествия по Волге в августе 1861 г. императора Александра II с наследником Николаем Александровичем, проявлявшим интерес к русскому народу, в сопровождении П. И. Мельникова-Печерского. Павел Иванович, знавший все нижегородское Поволжье, рассказывал наследнику о быте народа Поволжья, в особенности старообрядцев, их скитах, заволжских лесах, предания и легенды, после чего наследник взял с него слово, что он напишет о жизни старообрядцев за Волгой513. По словам А. П. Мельникова, это дало повод упрекам в адрес П. И. Мельникова-Печерского в том, что он даже в своем художественном творчестве, в лучших своих произведениях, оставался чиновником, исполнявшим волю начальства514.

Переезд П. И. Мельникова-Печерского в Москву состоялся благодаря очередной командировке, пополнившей его знания о старообрядчестве новыми документами. Во время поездки в Москву он договорился о постоянном сотрудничестве с «Московскими ведомостями», после чего оставил службу при Министерстве внутренних дел и посвятил себя творчеству515. После недолгого редакторства в «Московских ведомостях» Павел Иванович получил приглашение писать на выгодных условиях для «Русского вестника», где и были впоследствии опубликованы его «В лесах» и «На горах».

Переезд в Москву, более спокойная жизнь, чем в Петербурге, дающая возможность сосредоточиться в работе, а не освобождение от государственной службы, по признанию самого П. И. Мельникова-Печерского, дали ему возможность реализовать свой творческий потенциал и приступить к работе над дилогией516. Это был наиболее плодотворный, третий, период творчества П. И. Мельникова-Печерского, внесший существенный вклад в литературу. Но именно увольнение от службы, на наш взгляд, способствовало освобождению художественного творчества П. И. Мельникова, пусть не полностью, от чиновничьих установок, которым он следовал в значительной степени в «Пояркове» и «Грише», и появлению иных, более объективных, принципов изображения старообрядчества, основанных на его богатейших знаниях, полученных за долгие годы службы чиновником.

Тема прошлого и настоящего в творчестве П. И. Мельникова-Печерского и В. Г. Короленко

Спасовцы – одно из беспоповских старообрядческих согласий, сторонники которого считали, что спастись можно только уповая на Спаса (Христа). Они, не считая возможным самим совершать таинства крещения и брака, допускали возможность обращения для совершения этих таинств в официальную церковь759. Однако к решению венчаться Дуня и Петр приходят уже сознательно, убедившись в правоте великороссийской церкви в результате осмысления сущности веры. К этому подталкивают Дуню и беседы с православным попом Прохором, и с Герасимом Силычем Чубаловым, познавшим много вероисповеданий в своих скитаниях. «Все же вы единую с нами веру исповедуете, разнствуете токмо в обрядах, да вот еще духовного чиноначалия отрицаетесь», – поясняет Дуне отец Прохор (6; 441).

Дуня Смолокурова, Петр Самоквасов представляют героев-старообрядцев нового типа, молодое поколение, которое видит сущность веры не только во внешней форме, обрядовости, но и в глубоком осмыслении духовных ценностей, ее основ. Это поколение старообрядцев способно сохранить национальное своеобразие своей культуры от иных веяний, но при этом оторваться от мертвых религиозных догм. Не случайно Дуня Смолокурова в дилогии воплощает «идеальный образ, от которого веет чем-то национально-чистым», говоря словами Н. А. Янчука760. Ее образ выражает ориентацию П. И. Мельникова-Печерского на духовные идеалы древнерусской литературы.

Герасиму Силычу Чубалову посвящена не одна глава романа «На горах». Подобно святым в житийной литературе, Герасим, с детства отличавшийся пытливым умом, проявляет необычайные способности к учению, но встречает препятствия со стороны отца. Уподобляясь христианским подвижникам, Герасим стойко выносит испытания: «Побои не отвадили от книг тринадцатилетнего мальчика; чем больше его били, тем прилежней он читал их, и притом всякая работа больше да больше ему противела» (5; 439). Герасим выбирает своим духовным наставником деревенского книжника, начетчика из спасова согласия. Постепенно он сводит круг общения к одному лишь начетчику, тихому, незлобивому, смиренному постнику, а затем и вовсе, начитавшись житий христианских подвижников, решает стать отшельником и «провести свои дни до скончания живота в подвигах, плоть изнуряющих, дух же возвышающих» (5; 440). Герасим отделяется от внешнего мира и создает свое внутреннее замкнутое пространство, которое некоторыми исследователями определяется как парадигма вывернутого вглубь себя пространства внешнего мира, характерного для литературы Древней Руси761.

В своих представлениях о религиозном подвиге, об истинной вере, счастье Герасим Чубалов первоначально схож с главным героем раннего рассказа П. И. Мельникова-Печерского «Гриша». Оба героя, следуя своим ложным представлениям о вере, не подкрепленным глубоким духовным содержанием, пускаются на поиски истинной веры. Снова, как и в рассказе «Гриша», в дилогии возникает сквозной образ пустыни-матери, символизирующий для героев счастье и спасение души и вызывающий желание повторить подвиг христианского подвижника Варлаама (см.: 5; 441). Герасим, как и Гриша, испытывает умиление и счастье в своем отчужденьи. Оба героя в своем стремлении постичь истинную веру доходят до религиозного аскетизма, опустошающего их душу («Это был сухой аскет, все человеческое было ему чуждо» (5; 445)).

Можно говорить об устойчивом мотиве испытания праведничества. Если в Грише некогда праведническое начало в результате заблуждения приводит его к окончательному безверию и преступлению, в котором теряется смысл подвижничества, то образ Герасима, лишенный обличительно-сатирического оттенка, получает свое развитие. Проходя в поисках правой веры через множество старообрядческих согласий и толков, но находя везде противоречия, Герасим отрекался и вновь пускался на поиски, которые закончились глухой нетовщиной762, а правой веры все-таки не нашел: «И в душевном отчаянье, в злобе и ненависти покинул он странство» (5; 445).

Странствия в поисках истинной веры сменяются деятельностью «старинщика» – поисками старинных книг, икон, церковной утвари. Вновь в связи с образом Чубалова П. И. Мельников-Печерский касается темы сохранения культурного наследия дониконовской Руси, поднятой еще в романе «В лесах» и в «Очерках поповщины». В результате бездумной европеизации терялась ценность старины. В стороне от этого влияния оказались старообрядцы, сохранявшие дух исконной Руси: « … в середине XIX в. старообрядчество явилось своеобразной охранной грамотой русской идеи»763. П. И. Мельников-Печерский увидел своего рода подвиг в настойчивой деятельности «старинщиков»-старообрядцев по спасению старины от «легкоумия обезьянствовавших баричей». И одним из таких хранителей старины в дилогии показан Герасим Силыч Чубалов.

С этого начинается духовное возрождение героя. Поначалу корыстные мотивы побуждают Герасима побывать в родной стороне, похвастаться перед родителем, как он грамотеем нажил богатство, но чувство гордыни оказывается сломлено: « … черствое сердце сурового отреченника от людей и от мира дрогнуло при виде братней нищеты и болезненно заныло жалостью» (5; 451). В душе героя происходит переворот («У Герасима сердце повернулось» (5; 459)). Преображение героя начинается с того, что в очерствевшем сердце проявляется жалость, сострадание к семье брата и осознание напрасно проведенных пятнадцати лет в скитаниях по свету в поисках истины, а истина оказалась рядом: « … вот она где правая-то вера, а в странстве да в отреченье от людей и от мира навряд ли есть спасенье…» (5; 452)764. Внутренние монологи героя о смысле веры, милости, свидетельствуют о духовном перерождении героя. Этот переворот в герое связан, на наш взгляд, с сильной ориентацией П. И. Мельникова-Печерского на древнерусскую традицию, на духовно-нравственные идеалы Древней Руси.

Праведническое начало в Герасиме находит свое развитие: Герасим всецело посвящает себя жертвенному служению семье брата, положив себе завет жить одной семьей с братом, «друг друга тяготы носити» (5; 477) (те же слова будут сказаны в дилогии от лица Патапа Максимыча: «Друг друга тяготы носите и тем исполните закон Христов» (6; 365)). Подняв упавшую духом семью, потратив все свое накопленное богатство на восстановление обедневшего хозяйства брата и на освобождение от рекрутчины сыновей брата, Герасим обрел вдвое больше – смысл жизни, счастье быть семьянином и чувствовать благодарность родных. К нему приходит осознание евангельской истины «Бог есть любовь», преображающей душу человека: «Такую отраду, такое высокое духовное наслаждение почувствовал он, каких до тех пор и представить себе не мог… … “Бог есть любы”, – благоговейно и много раз повторял в ту ночь Герасим Силыч» (5; 478). Любовь, добрые дела, труд не только духовно обогащают Герасима Силыча, но и возвращают ему материальное богатство. Дуня Смолокурова, которой Герасим помог в трудную минуту, щедро вознаграждает его.

В этом герое-праведнике из старообрядцев наиболее полно воплотились представления П. И. Мельникова-Печерского о высшей правде человеческого существования, смысл которого не в религиозном аскетизме, не в принадлежности тому или иному толку или согласию, как показал автор, а в подвижничестве, исполненном евангельских истин. Не случайно Герасим, являясь выразителем взглядов самого автора, оставаясь в вере своих предков, все же признает правоту великороссийской церкви, где «немало и таких, что душу свою готовы положить за последнего из паствы. Такие даже бывают, что не только за своего, а за всякого носящего образ и подобие Божие всем пожертвуют для спасения его от какой-нибудь беды, подвергнутся гневу сильных мира, сами лишатся всего, а человека, хоть им вовсе не знакомого, от беды и напасти спасут» (7; 73).

Таким героем в дилогии становится православный поп Прохор. Несмотря на то что он является представителем господствующей церкви («великороссийской»), «никонианином», как называют таких старообрядцы, считаем необходимым остановить свое внимание на этом герое, как и на образе знахарки Егорихи из народной среды, без образов которых наше понимание концепции старообрядчества П. И. Мельникова-Печерского было бы неполным. Эти герои оказывают определенное влияние на судьбу таких героев-старообрядцев, как Дуня и Марья Гавриловна, появившись в переломный момент их жизни.

Анализ литературы о П.И.Мельникове-Печерском показывает, что, с одной стороны, в последнее время намечается тенденция к более пристальному вниманию литературоведов к творчеству писателя.

Среди последних работ по творчеству П.И.Мельникова-Печерского выделяются научные статьи и исследования Н.М.Фортунатова, В.Ф.Соколовой, автора единственной на сегодняшний день монографии, посвященной творчеству писателя, Ю.А.Курдина, Э.Т.Какильбаевой, Кудряшева и других. Однако, с другой стороны, художественное творчество П.И.Мельникова все еще не получило достаточной оценки и осмысления на разных уровнях содержания и формы. Решение этой задачи, на наш взгляд, требует усилий многих исследователей.

В выпускной работе рассматривается старообрядчество как явление, образы старообрядцев, поэтика портретных характеристик персонажей "В лесах" и "На горах" как один из аспектов художественного образа, выявляются связи портретных описаний с сюжетом и другими описаниями (пейзажем и интерьером) в целостной системе произведения, что позволяет прояснить некоторые особенности мастерства этого крупного художника слова.

Портрет как одно из средств характеристики персонажа необходимо рассматривать в единстве содержания и формы не только отдельного образа, но и всего произведения, что дает возможность глубже проникнуть в творческую лабораторию писателя.

Актуальность темы исследования в настоящее время достаточно высока.

Отсутствие научных работ, раскрывающих высокое мастерство и талант П.И.Мельникова-Печерского в создании портретных характеристик персонажей, делает своевременным и необходимым постановку и решение этого вопроса.

Цель нашего исследования состоит в выявлении особенностей творческой манеры писателя-портретиста, в выделении и описании типологии портрета. Дилогия "В лесах" и "На горах" поставлена в центр исследования, потому что она является итоговым произведением писателя, вобравшим в себя многолетний опыт Мельникова.

Достижение поставленной цели требует решения следующих задач:

1. Рассмотреть историографию старообрядчества.

2. Определить, как формировались взгляды П.И. Мельникова-Печерского на старообрядчество.

3. Выявить всю совокупность портретных описаний в дилогии

П.И. Мельникова-Печерского "В лесах" и "На горах".

4. Представить типологию портрета персонажа и определить особенности функционирования и использования писателем разных типов портретных описаний.

5. Выявить связь портрета с пейзажем и интерьером, их

соотношение и роль в создании образа героя.

6. Определить влияние народной поэзии на портретные описания персонажей.

Объектом исследования избрали основное произведение П.И.Мельникова-Печерского - дилогия "В лесах" и "На горах", вобравшее в себя весь творческий опыт писателя и являющееся вершиной его писательского мастерства.

Предметом исследования являются особенности портретного мастерства Мельникова-художника.

Значимость исследования состоит, на наш взгляд, в углублении и дополнении имеющихся знаний о художественной функции портрета, в выявлении особенностей творческой манеры П.И.Мельникова-Печерского, проявившихся в описании внешности персонажей.

Историография проблемы.

Появление в свет романов "В лесах" и "На горах" вызвало большой интерес читателя. П.И.Мельникова, как пишет Д.А.Марков, сравнивали с Гомером, цитировали как великого знатока неродного быта и жизни. Объектом внимания критики П.И.Мельников-Печерский становится сразу после выхода начальных глав первой части дилогии - романа "В лесах". Так, в 1871 году, когда в "Русском вестнике" были напечатаны лишь главы, вошедшие в первую часть романа "В лесах", на страницах январского номера журнала "Русский мир" был помещен первый печатный отзыв о них Н. Соловьева, который в своей библиографической заметке противопоставил "художественно-этнографический очерк" "В лесах" "прекрасным описаниям разных местностей России" известного этнографа С.В.Максимова, "имеющим более характер научный, чем художественный". П.И.Мельников-Печерский, по мнению критика, - "повествователь в прямом и лучшем смысле этого дела, чьи художественно-этнографические картины имеют не только научное, но и эстетическое достоинство".

Положительные оценки критики получили и последующие "в высшей степени талантливые очерки, объединенные названием "В лесах"", автор которых "понимает дух и склад народной жизни с точки зрения истинного художника".

Отдельное издание "В лесах" было встречено критикой как "выдающееся литературное явление", не только с точки зрения содержащегося в произведении ценного этнографического и бытового материала, но и "с художественной стороны "В лесах" - значительное приобретение в русской литературе".

Таким образом, уже в первых отзывах о романе "В лесах" отмечается высокая художественность произведения и подчеркивается мастерство П.И.Мельникова - художника в изображении жизни нижегородского края. "Талантливый рассказчик, который по оригинальности и мастерству манеры и по богатству наблюдений должен быть причислен к нашим выдающимся беллетристам", - писал П.Боборыкин.

В восьмидесятых годах XIX века мнение критиков не было столь единодушным, как в предшествующие годы, появляется противоречивость в оценке творчества Мельникова. "Замечательный писатель", и писатель, "не сумевший возвысится до настоящего поэтического творчества" ; беллетрист, отличающийся "глубоким изучением народной жизни, в сравнении с которым вся наша "народная" беллетристика прежней формации составляет детский лепет", и "этнограф, испорченный прокурорскими навыками, "В лесах" и "На горах" которого можно только по недоразумению считать художественным воспроизведением народного быта", - такие крайне противоположные и взаимоисключающие оценки критики сохраняются на протяжении нескольких десятилетий.

А.Н. Пыпин видел в П.И. Мельникове-Печерском главным образом писателя-этнографа. По своим взглядам на творчество Мельникова к Пыпину близок С.Венгеров, также утверждавший его значение лишь как "выдающегося писателя-этнографа".

А.Н. Пыпин и С.Венгеров критиковали П.И. Мельникова-Печерского за негативное отношение к артельным порядкам и общинному землевладению, и на основании разногласий с идейным содержанием произведения отказывали писателю в признании художественной ценности его творчества.

Вслед за Пыпиным и Венгеровым, в своих статьях прочно закрепившими за Мельниковым определение "писатель-этнограф", А.Скобичевский писал, что в романах "В лесах" и "На горах" "нечего искать каких-либо художественных достоинств, ровно как и внутренней, психологической правды".

На рубеже веков, после выхода в свет в 1897 году полного собрания сочинений П.И. Мельникова-Печерского и в первое десятилетие двадцатого века, споры критиков по отношению к творческому наследию писателя разгораются с новой силой. Из работ этого периода выделяются статьи Н.А.Янчука и А.А.Измайлова как отражающие основные тенденции в критике того времени.

В 1910 году выходит в свет "История русской литературы", в четвертом томе которой одна из глав посвящена анализу творческого наследия П.И.Мельникова. Ее автор Н.А.Янчук увидел в романах "В лесах" и "На горах" лишь "бытовое значение". Отмечая этнографические заслуги писателя, Янчук подверг критике художественную сторону его произведения. Однако, подводя итог творческому наследию П.И.Мельникова, автор статьи высоко оценивает талант писателя и его роль в литературном процессе XIX века: " Каковы бы ни были недостатки его, как писателя-художника, несомненно, это был крупный талант, из-под пера которого вылился огромный запас произведений, сыгравших видную роль в нашей литературе XIX века и сохраняющих до настоящего времени как свой литературный, так в особенности бытовой и исторический интерес", - пишет Янчук, ставя этнографические заслуги писателя гораздо выше литературно-художественных.

Противоположная оценка творчества Мельникова представлена в работах А.Измайлова. После появления обстоятельной статьи и его критико-биографического очерка, вошедших во второе издание собрания сочинений писателя в 1909 году, отношение к Мельникову и его литературному наследию начинает заметно меняться. Противоречивость в оценках творчества писателя Измайлов не без основания объяснил тем, что "его романы появились уже тогда, когда русская критика оскудела и не хотела постигнуть синтеза работ Печерского" . Сравнивая П.И.Мельникова-Печерского с Гомером по "особенностям художественной манеры", критик делает разбор некоторых эпизодов романов и убедительно доказывает их "настоящую художественность".

Таким образом, в дореволюционном литературоведении оценка творчества П.И.Мельникова-Печерского не была однородной. Многочисленные высказывания и замечания критиков ограничивались лишь общим обзором творчества писателя и спорами о художественном достоинстве его произведений, которые носили преимущественно констатационный характер, не выходящий за рамки поверхностного анализа поэтики. Проблема поэтики портретных описаний, освещение которой могло бы дать некоторую часть научно обоснованного ответа на вопрос об особенностях художественного мастерства писателя, не только не получило научной разработки, но даже и не поднималась.

В советское время изучение художественного наследия Мельникова приобрело научный характер. Появляется большое количество работ, посвященных разным проблемам содержания и формы романов П.И.Мелъникова-Печерского "В лесах" и "На горах".

Высокую оценку творчеству П.И. Мельникова-Печерского дал А.М.Горький, который, высказываясь о писателе-земляке, затронул проблемы мировоззрения Мельникова и его места в истории русской литературы. Однако специальной работы, посвященной творчеству Мельникова, А.М.Горький не написал.

В 1928 году вышла статья П.С.Пилашевского "К вопросу о композиции и стиле романа Мельникова "В лесах" ", напечатанная в "Известиях Нижегородского университета". Роман "В лесах" Пилашевский считает вполне законченным произведением, так как в нем все главные нити получили полное завершение. Этот роман представляет формально законченное целое, так как главный стержень, на котором держится роман (свадьба-уходом), раскрыт целиком . Большое внимание в статье уделяется построению романа и особенностям его стиля. Исследователь в своей работе впервые коснулся проблемы типологии портрета и отметил связь цветовой гаммы портретных описаний с традициями русского фольклора: "В построении фигур-портретов у Мельникова преобладают яркие цвета: красная рубаха, алый, синий, малиновый, голубой сарафан; голубые ленты в косах; ярко-зеленый, лазоревый платочек - цвета, соответствующие бытовому вкусу и обычные в народной поэзии".

Другой крупной работой, написанной в послеоктябрьский период, явилась статья Г.С.Виноградова "Опыт выяснения фольклорных источников романа Мельникова-Печерского "В лесах". В ней рассматривается вопрос о фольклорных источниках произведения, проводится сопоставительный анализ текстов и выявляется многообразие устно-поэтических жанров, использованных Мельниковым. Определяя жанр произведения как "оригинальный этнографический роман", ученый приходит к выводу, что фольклорные источники "В лесах" носят исключительно книжный характер. При этом автор отмечает, что особое, "вольное отношение" писателя к фольклорно-этнографическому материалу делает его произведение "целостным" и "художественным" . Источниковедческое исследование Г.С.Виноградова было весомым вкладом в дело изучения творческого наследия писателя. Многие научные положения этой работы были впоследствии углублены и расширены исследователями творчества писателя. Все свое внимание Виноградов обращает на источники использованных Мельниковым-Печерским фольклорных материалов и оставляет вне поля своего исследования вопросы поэтики портретных описаний, их связи с устным народным творчеством.

В 50-70-ые годы интерес к личности и литературному творчеству писателя усиливается. Выходят статьи И.Ежова, М.П. Еремина, в которых исследователи творчества писателя в обзорной форме рассматривают служебную и литературную деятельность писателя.

Большую работу по изучению творческого наследия Мельникова в развитии русской литературы провела Л.М.Лотман. Исследователь не обошла своим вниманием вопрос о типологии портрета в дилогии "В лесах" и "На горах", но отдельной работы этой проблеме не посвятила. В статье "Мельников-Печерский" Л.М.Лотман, характеризуя своеобразие авторского повествования, писала: "Стремление как бы голосом народа-сказителя поведать о старинном быте Заволжья приводило писателя к упрошенной манере передачи событий и характеров".

Это обстоятельство, отмечает ученый, отразилось на поэтике портретных описаний: "Следуя эпической традиции, Мельников однообразно описывает своих героев, наделяя их одними и теми же стереотипными чертами: русы косы, черные или голубые очи, высокая грудь, алые уста, румяные ланиты, стройный стан, кудри, искрометный взор".

Точнее эту же мысль Л.М.Лотман высказывает в другой работе: "Сочетание наиболее старинных, традиционных средств художественной изобразительности с реалистическими методами характеристики человека и его внутреннего мира, выработанными литературой XIX века и не чуждыми устному народному творчеству нового времени, было одной из особенностей творчества Мельникова, наложившей заметный отпечаток на образную систему его романов" , В сочетании фольклорных средств характеристики героев с реалистическими методами художественной выразительности исследовательница видит своеобразие творческой манеры П.И.Мельникова.

В статье "Русская историко-филологическая наука и литература" Л.М.Лотман вновь затрагивает проблему поэтики портрета и отмечает, что герои Мельникова наделяются "этикетными жестами". Причину этого Лотман видит в "простоте и психологической однозначности героев".

Вопрос о роли фольклорных средств в создании портретных характеристик персонажей дилогии был поднят в статье Е.А.Анцуповой "К проблеме характеров в романах П.И.Мельникова (Андрея Печерского) "В лесах" и "На горах"". В результате тщательного анализа автор приходит к выводу, что "средства народного поэтического творчества активно участвуют в воссоздании внешнего облика героя (часто стилизованного) ".

В последние три десятилетия круг исследователей творчества П.И.Мелъникова-Печерского заметно расширился. Появляется целый ряд научных исследований, затрагивающих разные стороны формы и содержания произведения писателя.

Так, творческая история романов П.И.Мельникова-Печерского становится преметом исследования В.Ф.Соколовой. В этой работе автор выявляет источники литературного труда писателя, особо останавливается на роли народной поэзии в художественном творчестве Мельникова. По мнению ученого, Мельников-Печерский очень редко обращается к портретным зарисовкам героев. Автор считает, что к портрету героя писатель, как правило, прибегает лишь тогда, когда внешность героя мотивирует возникновение и разрешение тех или иных конфликтов.

Это положение работы В.Ф.Соколовой нам представляется спорным, так как портрет активно используется писателем не только с целью завязки тех или иных сюжетных линий романов, но и как средство создания образа передачи устойчивых психологических черт, психологического состояния.

Впервые роль фольклора в художественном творчестве Мельникова становится предметом отдельного исследования в книге Ю.А.Курдина "Фольклор в дилогии П.И. Мельникова-Печерского "В лесах" и "На горах"". Автор затрагивает вопрос о роли устно-поэтических элементов в создании народных типов на страницах романов писателя. Убедительно доказывая связь эстетики быта, представленного в дилогии, и эстетики фольклора, исследователь как один из аргументов приводит идентичность портретов героев эстетическому идеалу русского народа, отразившемуся в его поэтическом творчестве.

В последнее десятилетие объектом пристального внимания исследователей творчества П.И. Мельникова-Печерского становится система образов и особенности жанра "В лесах" и "На горах", выдвигаются на первый план проблемы характерологии и философии дилогии писателя. Продолжают оставаться актуальными и вопросы, связанные с жизнью и личностью П. И. Мельникова.

Анализ критической и научной литературы показывает, что проблема типологии портретных описаний персонажей "В лесах" и "На горах" является малоисследованной. Литературоведами до настоящего времени не выявлена типология портрета, недостаточно глубоко и полно изучена роль портретных характеристик в сюжете произведения, не поднималась и не рассматривалась исследователями связь портрета с другими видами описания. Между тем освещение этих важных вопросов раскроет некоторые особенности мастерства П.И.Мелъникова-Печерского как писателя-реалиста второй половины XIX века.

Структура работы, цель и задачи исследования, логика их решения определили структуру выпускной квалификационной работы, которая состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованных источников и приложения.

Во введении дается обоснование актуальности темы исследования, его цели и задачи, определяется научная новизна работы, объект и предмет исследования. Дается анализ научно-критической литературы по теме исследования.

В первой главе ("Теоретический аспект") определяется историография старообрядчества, прослеживается формирование взглядов

П.И. Мельникова-Печерского на старообрядчество, выявляются особенности портретизации в зависимости от литературного рода и жанра.

Во второй главе ("Типология портрета") выделяются типы портретных описаний персонажей дилогии П.И. Мельникова-Печерского "В лесах" и "На горах".

В § 2 первой главы исследуются портретные само- и взаимохарактеристики персонажей, особенности их функционирования и использования П.И.Мельниковым.

В третьей главе ("Связь портретных описаний с народной поэзией, пейзажем, интерьером") определяется связь портрета с пейзажем и интерьером, их соотношение и роль в создании целостного образа героя на страницах дилогии П.И. Мельникова-Печерского, прослеживается влияние эстетики и поэтического стиля народной поэзии на описание внешности персонажей дилогии "В лесах" и "На горах".

В заключении обобщаются полученные результаты, формулируются основные выводы выпускной работы.

В приложениях предлагаются иллюстрации к дилогии П.И.Мельникова-Печерского и методическая разработка внеклассного мероприятия в 10 классе на тему: "П.И.Мельников-Печерский - историк старообрядчества. Дилогия "В лесах " и "На горах"".

Методологическую основу исследования составляют историко-типологический, историко-функциональный, семантический, сравнительно-исторический подходы.