Это поистине изумительно по силе таланта и по силе злобы. Единственно, что я могу поставить в вину Гроссу, это то, что порою его рисунки чрезвычайно циничны. Я прекрасно понимаю, что цинизм этот происходит не от чрезмерного увлечения полом; глядя на соответственные рисунки Гросса, легче допустить, что даже не от жуткого чувства гадливости к искажениям половой жизни, - нет, это в некоторой степени входит в общую музыку мизантропии Гросса. И все–таки некоторые отражения этой навеянной распадом буржуазного общества мизантропии слишком чудовищны и должны, на мой взгляд, шокировать каждого свежего человека.

Но это не мешает Гроссу быть талантом воинствующим, благородным и имеющим в корне светлые источники.

Я имел также удовольствие и лично познакомиться с этим молодым дарованием. Личное впечатление было также самое благоприятное.

Я не имею никаких оснований думать, что Георг Гросс читал мои этюды об искусстве вообще и об искусстве изобразительном в частности. Тем более поразило меня, тем более удовольствия, тем более подкрепления дало мне то обстоятельство, что все утверждения Гросса почти до деталей совпадают с тем, что я осмелюсь назвать моей художественной проповедью в СССР.

Книжка * издана Художественным Отделом Главполитпросвета. Один из главных руководителей ГПП запросил меня, считаю ли я, что издание подобных книг лежит в плане работ Художественного Отдела.

Я затруднился сказать это. Может быть, издательское дело лучше концентрировать в одном месте и, может быть, правильнее всего было бы, если бы такие книги издавал Госиздат без всякого посредства Художественного Отдела. Но, в сущности, это совершенно неважно.

То, что в этой книге принадлежит Гроссу, - превосходно и, кто бы ни издал очень хорошую и современную книгу - дело равно достойное. Но, когда Художественный Отдел ГПП Наркомпроса издает какую–нибудь книгу, мы вправе требовать, во–первых, чтобы предисловие и комментарии к этой книге совпадали с главной линией художественной политики Наркомпроса, во–вторых, чтобы перевод и примечания были сделаны достаточно внимательно и грамотно, в–третьих, чтобы самая идея автора не искажалась бы.

К сожалению, данное издание не отвечает ни одному из этих требований. Если текст самого Гросса стоит на очень большой высоте, то редакторская работа В. Перцова далеко не может быть признана удовлетворительной. Самое важное, конечно, заключается в том, что предисловие Перцова не разъясняет, не дополняет, а заслоняет и искажает здоровые и прекрасно выраженные идеи высокодаровитого немецкого художника.

В самом деле: Гросс оставляет для искусства только два пути - производственный и идеологический, который называет еще более резким словом - тенденциозный. Все остальное он считает глубоко буржуазным, упадочным, всему остальному он предрекает смерть - в частности, от руки фотографии и кино. Постановка вопроса крайне резкая, но совпадающая с линией Наркомпроса. Я. как руководитель художественной политики Наркомпроса, беспрестанно, может быть, чаще, чем это было нужно, напоминал художникам именно об этой двойственности коренной задачи искусства: задачи производственной, служащей к украшению быта, и задачи идеологической - организации чувств и мыслей нового класса.

Гросс заявляет, что производственники убивают искусство и вливаются полностью в технику и инженерию. Он развивает две чрезвычайно тонкие мысли. «Во–первых, - говорит он, - мощная нынешняя индустрия захватит и растворит в себе художника. Художник, если он хочет производить вещи, должен быть в полном смысле слова инженером–техником, тогда он может внести в прямое требование целесообразности данной вещи известные элементы художественности, то есть, скажем, - радостность и гармонию формы» . Гросс смеется над художниками, которые не знают досконально производства вещей и фантазируют, исходя из своих специфических предпосылок. Он прямо и определенно говорит: «Производство хороших, удобных, веселых вещей есть большая задача, но это задача индустрии, целиком, совершенно и полностью с нею сливающаяся».

Вторая тонкая мысль Гросса заключается в следующем: «В России, - говорит он, - конструктивизм представляет собою, так сказать, гипноз промышленности над художником. В промышленности, в машине много красоты. Деревенская Россия с ее восстановляющеися индустрией, так сказать, влюблена в индустриальное начало, и художники, часто довольно бессмысленно, отражают в своих произведениях, так сказать, внешность индустрии, однако без полной целесообразности, свойственной машине или продукту индустрии». На Западе же, говорит совершенно справедливо Гросс, такое, так сказать, полуиндустриальное искусство или, вернее, псевдоиндустриальное искусство, как конструктивизм, будущего не имеет, ибо индустрия на Западе слишком серьезна и мощна и не может терпеть рядом с собою того, что я лично как–то назвал обезьяньей индустрией.

Все эти идеи Гросса абсолютно верны, но Перцов заслоняет их такими рассуждениями: «Гросс устанавливает важную закономерность, которая именно из крайних левых, занятых, казалось бы, только узкими проблемами формы и стиля, выдвинула художников, порвавших с чистым искусством и ставших поборниками искусства, активизирующего массы» .

Здесь полная аналогия с нашими беспредметниками и кубистами, из которых выросли современные художники–производственники. Тщетно стал бы читатель искать у Гросса подобной «закономерности». Правда, он сам о себе рассказывает, что прошел несколько стадий развития (кажется, нигде не упоминая о том, что он когда–нибудь был беспредметником или кубистом), но, во всяком случае, он перешел от формальных исканий к агитационному искусству. Агитационное значение конструктивизма он целиком отрицает и прямо говорит, что конструктивисты должны как можно скорее «раствориться в индустрии». Если русские художники шли от кубизма к конструктивизму, то, значит, они проделали почтенный, но не художественный путь, а именно путь отхода от искусства в индустрию. Вот что говорит Гросс. Он твердо и определенно отстаивает позицию, мощь и будущее искусства, но находит, что оно вовсе не лежит на конструктивных путях, стало быть, никакой аналогии у В. Перцова и Гросса тут нет.

В Германии Гросс, Дике и другие пришли к замечательному агитационному искусству совершенно независимо ни от беспредметничества, ни от кубизма. Сейчас Гросс строжайшим образом осуждает не только беспредметничество и кубизм, но даже экспрессионизм. Где же тут аналогия? Зачем же изображает В. Перцов Гросса защитником нашего ЛЕФа, когда все, что он говорит, идет решительным образом против ЛЕФа, признавая за этим ЛЕФом только то, что охотно признавал и я, то есть - что наиболее искренние производственники должны попросту уйти в индустрию и сделаться прежде всего хорошими техниками и инженерами. Единственно, что здесь можно было бы возразить Гроссу (но возражение это вряд ли пришло в голову нашим конструктивистам), это - богатое еще существование у нас художественного ремесла, то есть почти индивидуального кустарного творчества. Оно, может быть, открывает некоторую побочную ветвь своеобразного декоративного искусства. Но это, конечно, относительная деталь.

Но Гросс подчеркивает, что художник всегда агитатор (сознательный или бессознательный) и что искусство поднимается на новую колоссальную высоту, отдаваясь служению тенденциям нового класса. Это та линия, которую и мы, в Наркомпросе, считали необходимым всегда поддерживать. Вместо того чтобы подчеркнуть совпадение этих линий, В. Перцов своим изложением идей Гросса заслоняет всю значительность его проповеди.

А дальше следуют такие советско–правоверные строки: «Несколько наивно звучат для советского слуха призывы Гросса, обращенные к буржуазным художникам, стать в ряды борющегося пролетариата». Вот тебе и раз! В течение очень долгого времени мы старались разъяснять (всякий работник Наркомпроса должен это знать, как дважды два четыре), что нам нужно бороться за интеллигенцию, как часть мелкой буржуазии, которую мы вообще хотим отнять у крупной буржуазии. Гросс, ни одним словом не призывая разжиревших жрецов чисто буржуазного искусства, обращается с великолепной проповедью к интеллигенции (так и называет - «интеллигенция»), с той же самой проповедью, с которой мы неустанно обращаемся и к нашим художникам в СССР и к заграничным. И вдруг оказывается, что тонкий советский слух В. Перцова расслышал здесь какую–то фальшь.

Я не имею удовольствия знать В. Перцова и не помню прежних его выступлений, но, очевидно, он отдает себе отчет в том, что особенно дорогие его сердцу левые художники ни в какой мере не являлись выразителями чувств и мыслей пролетариата. Поэтому дальше следует целый ряд соображений, обусловленных этим неприятным фактом.

В. Перцов пишет: «Гросс, несомненно, выпускает здесь из виду все возможности создания новых форм искусства и его новых творцов, которых совершенно самостоятельно и органически выдвинет из своей среды растущий рабочий класс». Здесь буквально ошибка - что ни строчка. Вот что пишет на самом деле Гросс о новом искусстве: «Тот, для кого революционное дело трудящихся не пустая болтовня, не может удовлетворяться бесцельными исканиями в области формы. Он постарается найти художественное выражение революционной борьбы рабочих и будет оценивать свою работу по ее социальной полезности и действенности».

Что же, собственно, здесь упустил Гросс? Может быть, В. Перцов полагает, что кроме техники, поставленной на большую формальную высоту, и кроме «тенденциозного искусства» будущее создаст какие–то еще новые формы?

Это свидетельствует только о том, что В. Перцову хочется уклониться от прямой и ясной постановки вопроса у Гросса: либо делай вещи и тогда войди как своеобразный работник формы в индустрию, либо делай искусство подлинное, искусство художника, и тогда заботься о его социальной полезности и действенности.

Или, может быть, Гросс получает здесь упрек за то, что не считается с художниками–выдвиженцами, «которых совершенно самостоятельно и органически, при этом из своей среды, выдвинет рабочий класс»? Но ведь все это - совершенно ошибочные идеи.

Конечно, художники могут выходить из рабочего класса, - будут выходить из него и уже выходят. Но что значит: «совершенно самостоятельно, органически»? Значит ли это, что такие художники не будут считаться с уже совершившимися завоеваниями культуры, что они не будут учиться в наших школах, не будут приобретать техники рисования, живописи и т. д.? Если такова ультрапролеткультовская мысль В. Перцова, то он идет против заветов В. И. Ленина.

Или, может быть, В. Перцов особенное значение придает чисто пролетарскому происхождению новых художников (мать и отец - оба от станка)?

Но даже вожди Пролеткульта (вспомним Ф. И. Калинина) неоднократно разъясняли, что происхождение здесь ни при чем. Пролетарский художник может выйти из крестьян или мелкой буржуазии, если только он прошел, так сказать, сквозь пролетариат, его жизнь и настроения. А пролетарий, если хочет сделаться художником, неминуемо должен оторваться от чисто пролетарской жизни, ибо специальное образование приобретается многими годами учебы.

Ничего Гросс не упустил, а попросту и ясно говорит: художник (а художник есть особого рода ремесленник) и интеллигент, хотя бы он вышел из рабочего класса, должен выбирать между умирающим буржуазным искусством и подлинным новым искусством. А в этом искусстве есть два типа. Один - искусство производства полезных вещей, - он пойдет к индустрии; другой - социально полезные и действенные картины и рисунки, пропитанные пролетарской тенденцией.

В предисловии, которое дается к этой замечательной брошюре редактором, выступающим от имени Художественного Отдела ГПП Наркомпроса, - грех заслонять эти мысли.

Самого Гросса не так–то просто представить себе в условиях Советской страны: абсолютно неизвестно, смог ли бы этот мастер изобразительных сцен, разоблачающих буржуазное общество, справиться с нуждами нашей эпохи, с художественными штандартами победившего рабочего класса.

Что это такое, как не великая путаница, заслоняющая коммунистические идеи Гросса? Да, Гросс живет в Германии, в стране, находящейся в тяжелом положении, еще не выбившейся из–под власти буржуазии. Поэтому ему, конечно, гораздо труднее развертывать пролетарскую графику и живопись, у него слишком мало светлых впечатлений, он преисполнен больше злобой, чем радостностью. Это отражается на его произведениях, в этом, так сказать, его ограниченность, которую он и сам сознает. В. Перцов намекает, что если бы завтра в Германии произошла революция и пролетариат победил бы, то Гросс оказался бы рыбой, выброшенной на берег. Индивидуально тот или другой художник может действительно оказаться приспособленным только к определенной эпохе, это бывает. Можно сказать, что все пролетарское искусство должно всемерно, вольно развиваться после победы. В этом отношении художники Германии могут только завидовать нашим художникам; и если наши художники не могут пока еще ознаменовать своего творчества действительно первоклассными произведениями, то это свидетельствует лишь о том, что наше левое искусство не нашло (отчасти благодаря таким идеям, которые развивает В. Перцов) прямого пути к тенденциозному, то есть выразительному идейному искусству. А так называемые «правые», то есть придерживающиеся реалистической живописи, в одной своей части остаются в плену у старых, социально почти совершенно не ценных тем, частью не только не опередили техники старых мастеров реализма, но даже не сравнялись с нею. Тем не менее можно сказать, что и с двух сторон - и со стороны АХРРа, и со стороны ОСТа - мы имеем сейчас интересные движения и что в этих движениях не царствует только тот дух злобы, который реет над прекрасным мастерством Гросса и Дикса.

Но что значит, что Гросс «мастер изобразительных схем, разоблачающих буржуазное общество»?

Для всякого пролетарского ценителя рисунка Гросс, конечно, вовсе не мастер изобразительных схем, а мастер социального анализа и синтеза в чрезвычайно экономных зрительных образах. Дело не в схемах, а дело в индивидуальной жизненности каждой отдельной карикатуры Гросса и в том, что скрывающаяся за внешней наивностью рисунка внутренняя мощь глаза и руки дает вам возможность проникнуть в глубь изображаемого явления с наименее рассеянным вниманием. Тут далеко до схематизма. И Гросс не «мастер схем», а мастер типов, - тем самым художник–реалист, хотя, как все карикатуристы–реалисты, как Стеинлен и еще в большей степени Домье, Гранжуа и, может быть, больше всех Гойя (мастера, которых называет своими учителями Гросс), он, разумеется целесообразно деформирует изображаемые объекты. Нужно нам такое искусство или нет?

Конечно, искусство Гросса - это прежде всего оружие для нападения.

Но разве победившему пролетариату это оружие для нападения не–нужно? Разве внутри страны у нас нет ни нэпмана, ни кулака, ни попа, ни обывателя, ни рабочего–шкурника, ни примазавшегося, ни тысячи других отрицательных типов, которые ждут еще удара сатирического скальпеля по их пошлому лицу? И разве они не представляют собою опасности? И разве мы не окружены со всех сторон за нашим кордоном могучим в своем безобразии миром? И разве Гросс не является сам по себе для нас в высшей степени ценным такой как он есть?

Полноте, если бы у нас были десятки Гроссов, им нашлась бы работа, как она находится для - прямо скажу - для менее ядовитых, хотя и очень талантливых мастеров, вроде Дени и ему подобных собственных наших карикатуристов.

Но, конечно, нам нужно не только оружие, бьющее врага, нам нужно также и искусство, утверждающее нас самих. Его В. Перцов определяет как нужные нашей художественной эпохе «художественные стандарты» победившего рабочего класса. Что это значит - «художественный стандарт» ? Это - скользкое слово, употребленное для того, чтобы заслонить коммунистическую мысль Гросса.

Гросс говорит: «Если художник ушел в индустрию -дело похвальное; но что делаешь, делай скорее. А если он остается в искусстве, то должен заботиться о социальной действенности и значимости своих произведений».

Конечно, значительно и действенно не только сатирическое оружие, конечно, социально значительными могут быть и положительные художественные произведения, но и они будут тем более значительны, чем более будут проникнуты тенденциями рабочего класса. А какой–то «художественный стандарт» может быть чем угодно. Это выражение ничего собой не определяет. Очевидно, перед В. Перцовым носится какой–то образ художественного произведения; лишенного идейности, социальной действенности и в то же время каким–то образом пролетарски ценного по степени своего формального совершенства. Мысль выражена крайне неясно, но кто знает хорошо наши направления, сразу усмотрит, в чем дело. Это та же попытка художников–формалистов оставить место за какой–то третьей дорогой - не вливаться в индустрию и не «становиться агитаторами», производить стандарты, то есть просто какие–то определенные

«вещи», формальное совершенство которых якобы само собою знаменует пролетарские победы.

Гросс начинает свою брошюру такими словами: «Наблюдая искусство современности, мы наталкиваемся на путаницу и неразбериху. Вывести правильное заключение о нем нелегко». Эту нелегкую задачу небольшая брошюра Гросса выполнила с блеском, но редактор вновь попытался создать путаницу и неразбериху, написавши плохое предисловие, не только не совпадающее с основными идеями художественной политики Наркомпроса, но пытающееся заслонить совпадение с этой политикой идей Гросса или оспорить идеи Гросса, с ней совпадающие.

В. Перцов плохо проделал свою работу редактора.

Брошюра, очевидно, рассчитана на массовую интеллигентскую публику, то есть на рабочий актив, учащуюся молодежь, крестьянина–передовика, трудовых интеллигентов. Брошюра упоминает множество имен, которых может не знать не только такой читатель, но даже и читатель более искушенный. Ни одно из этих имен не разъяснено. Приведу пример. На стр. 30–й Гросс говорит: «Нам никогда не приходилось слышать, чтобы Грюцнеру ставили в вину его пропаганду в пользу немецкого пива или Грюневальду - его крестьянское мировоззрение». Конечно, многие не знают, кто такой Грюневальд, но кто такой Грюцнер - не знаю и я, хотя мои познания в немецком искусстве, конечно, значительно превосходят познания читателя, на которого рассчитана брошюра. Всякие Флаксманы, Генелли, Фрейтаги и т. д. появляются на каждом шагу, и не просто как перечисления, а именно как типичные художники или писатели, так что без пояснительных примечаний - что же это за типы? - текст становится в этих местах малопонятным.

Еще хуже, что два раза назван какой–то художник Ингрес. Как бы вы думали, кто это такой? Это всем прекрасно известный крупнейший представитель позднего классицизма, французский художник Энгр. Уже этого–то, во всяком случае, не смел переврать редактор.

Поэтому повторяю: хорошо, что издана книжка Георга Гросса, но надо было сделать к ней хорошие примечания и комментарии, хорошее предисловие, радостно подчеркнувши полное совпадение самостоятельно выработанных идей Гросса и основных идей художественной политики Наркомпроса. В этом виде Художественный Отдел ГПП мог бы издать книгу, и его только похвалили бы, но книжка издана на редкость неряшливо, с предисловием, расходящимся с нашей художественной политикой и вносящим путаницу в ярко выраженные и до прозрачности ясные идеи художника–коммуниста Гросса.

Примечания:

Chansonniers (франц.)-исполнители песенок, слова и музыку кото рых они обычно сочиняли сами. Монмартр - часть Парижа, где жило много интеллигентной бедноты - неимущих художников, литераторов, музыкантов.

«De son pays» (франц.) -из его родных мест.

В предисловии к сборнику «На Западе» Луначарский писал, что он по время поездки па Запад в 1925-1926 гг. «лично познакомился с тов.

Гроссом, имел с ним беседы» (с. 3).

Речь идет о книге: Георг Гросс и Виланд Герцфельде. Искусство в опасности. Три статьи. Перевод с немецкого 3. Л. Шварцман. Редакция и предисловие В. Перцова. М. - Л., Госиздат, 1926.

Перцов напечатал «Ответ А. В. Луначарскому» («Жизнь искусства», 1926, № 17-18, 27 апр. - 4 мая, с. 4-5). Луначарский ответил ему в пре дисловии к сборнику «На Западе»: «Я не изменяю ни одного слова в статье, считая, что эти положения остались по–прежнему бесспорными, несмотря на попытки Перцова возражать. Укажу только, что когда Перцов говорит, буд то бы я высказался в качестве одного из поборников и восславителей кон структивизма, то он безнадежно путает что–то. С самого начала, как толь ко появились идеи конструктивизма, с первых слов (когда я их услышал в докладе Арватова в Пролеткульте) (в 1920 г.; см. также статью Арватова «Пути пролетариата в изобразительном искусстве. - «Пролетарская культура», 1920, № 13-14, с. 67-77. - Сост.), - я сразу же стал на ту точку зре ния, на которой стою и сейчас, то есть что конструктивизм в искусстве (за ис ключением театра) является каким–то полубессознательным, по крайней мере лишенным всякой целесообразности, подражанием машине. Машина, построенная без присущего машине целеустремления, чисто формальная машина, при помощи которой никуда нельзя поехать и ничего нельзя смастерить. Несколько иначе отношусь я к конструктивизму в театре. Само собою разумеется, что в театре конструктивная «машина» не является уже бесцельной. Она рассчитана на определенные группы пли движения действующих лиц. Никогда не увлекаясь конструктивизмом, с самого начала заявляя, что и на сцене это вещь довольно скучная и что она должна быть скомбинирована с декорацией живописной или, во всяком случае, приближена к драматическому тексту таким образом, чтобы служить ему художественной рамкой, - я признавал, что, как известный элемент, сломанная площадка, защищавшаяся еще Таировым, и некоторые другие признаки конструкции на сцене могут быть полезны. Всякий мало–мальски вдумчивый читатель легко убедится, что между этой точкой зрения и нашим вместе с Гроссом предложением художникам, увлекающимся индустриализмом (термин «индустриализм» употреблен здесь в значении «конструктивизм». - Сост.), смело выступить с конструкцией подлинно полезных вещей, а не их бледных схем, вроде всяких контррельефов Татлина и его друзей, - никакого противоречия нет» (с. 4-5).

Здесь и ниже Луначарский цитирует и излагает предисловие Перцова.

АХРР - см. прим. 4 к статье «Германская художественная выстав ка» в наст. Томе. OCT - Общество художников–станковистов; существовало в Москве в 1925-1931 гг. (см. о нем статью «По выставкам» во 2 т. наст, сборника).

В предисловии Перцова не «штандарт» (немецкое произношение), а «стандарт» (английское произношение). (Термин «стандартизация» еще не вошел тогда во всеобщее словоупотребление.) На это указывал Перцов в своем возражении Луначарскому как на его ошибку.

Тыква Яёи Кусамы

Bill O"Leary/The Washington Post via Getty Images

Меньше чем через неделю после открытия в вашингтонском Музее Хиршхорн выставка Яёи Кусамы «Бесконечность зеркал» попала в сводки новостей. Причиной стало повреждение одной из знаменитых тыкв художницы. Произведение искусства пострадало от рук зрителя, который решил сделать селфи, сообщила The Washington Post . Не удержав равновесие, он упал на тыкву, стоимость которой оценивается более чем в полмиллиона долларов. Зеркальную комнату с экспонатом пришлось закрыть, а в других выставочных залах было решено увеличить число сотрудников. Стоит отметить, что выставка японки, которую портал Artnet ранее самой дорогой из ныне живущих художниц, пользуется большой популярностью. Билеты на экспозицию проданы на несколько недель вперед.

Знак Hollywood

Gabriel Olsen/Getty Images

В новогоднюю ночь 2017 года знаменитая надпись Hollywood , созданная в 1923 году и ставшая фирменным знаком киноиндустрии США, была атакована. Вандал, которым, как выяснилось позднее, оказался художник Зак Фернандес под псевдонимом «Руки Иисуса» , закрасил две буквы в слове. В итоге надпись поменялась на Hollyweed , что можно перевести как «святая трава». Свои действия художник объяснил. Во-первых, он захотел повторить аналогичную акцию 1976 года. Тогда буквы знака поменял Дэниэл Файнгуд. А во-вторых, Фернандес назвал акцию актом любви и мира. «2016 год был тяжелым для многих людей. Но надо расти. И 2017-й прекрасный повод для этого», — отметил художник.

«Грязный уголок» Аниша Капура

Chesnot/Getty Images

Летом 2015 года Версальские сады украсила скандальная работа Аниша Капура «Грязный уголок» . Сам автор описывал ее как «вагину приходящей к власти королевы». Прятать скульптуру в дальнюю часть парка не стали, а расположили прямо на центральной аллее Версальских садов . И несмотря на скандал и даже протесты некоторых посетителей Версаля , «Грязный уголок» Капура из парка не убрали. Правда, спустя меньше месяца вандалы распылили на инсталляцию баллончик с желтой краской. Поймать злоумышленников тогда не удалось, а сотрудникам Версаля пришлось отмывать работу.

Ваза Ай Вэйвэя

Joe Raedle/Getty Images

В мае 2014 года посетитель выставки китайского художника-диссидента Ай Вэйвэя в Майами разбил один из экспонатов — расписанную вазу стоимостью $1 млн. Сделал он это намеренно, а позднее объяснил причину своего поступка. Уроженец Доминиканы Максимо Каминеро заявил, что сам является художником, и своим актом хотел выразить протест музею, выставляющему только неамериканское искусство. «Мы все платим налоги. А Музей Переса потратил $200 млн общественных денег на свое строительство и выставил Вэйвэя на открытии, чтобы привлечь к себе внимание, при этом продолжая игнорировать местных художников», — отмечал Каминеро. Любопытно, что сам Ай Вэйвэй в начале девяностых прославился перформансом «Роняя вазу династии Хань» , в рамках которого китайский художник разбивал древний сосуд об землю.

Статуя «Похищение Поликсены»

Alinari/Alinari Archives, Florence/Alinari via Getty Images

Знаменитая флорентийская статуя «Похищение Поликсены» итальянского скульптора Пио Феди — «любимица» вандалов. Злоумышленники нападали на произведение искусства в общей сложности трижды. В последний раз, в 2015 году, статуя лишилась пальца левой руки. Его отбили не у самой Поликсены, а у скульптурного изображения ее убитого брата Полита. Сработали вандалы быстро и тихо, а повреждение работы XIX века обнаружилось лишь день спустя. В 2013 году статуя также лишилась одного пальца, а в 2012-м вандалы отрубили ей сразу целую пятерню.

Подпись на картине Марко Ротко

AP Photo/Lefteris Pitarakis

В 2012 году нападению вандала подверглось полотно Марка Ротко «Черное на темно-красном» . На картине, висевшей в галерее Тейт Модерн и оцениваемой в $100 млн, подпись оставил художник и основатель течения йеллоуизм Владимир Уманец. В правом нижнем углу полотна он написал маркером свое имя, фразу «потенциальное произведение йеллоуизма», а также цифру 12. Изданию The Guardian Уманец тогда сообщил, что его подпись сделает полотно Ротко только лучше и ценнее. А также отметил, что хотел показать разницу между искусством и желтизной, изначально планируя оставить «автограф» на картине Пабло Пикассо. За акт вандализма Уманец был осужден на два года лишения свободы. И столько же времени потребовалось полотну Ротко, чтобы вернуться на свое место в Тейт Модерн . Работы по восстановлению длились 18 месяцев, и реставраторам пришлось обновлять все слои краски.

Недавний акт вандализма в Третьяковской галерее по отношению к картине Репина «Иван Грозный и сын его Иван» потряс всех. Оказалось, и в XXI веке творения великих художников по-прежнему беззащитны перед психической неуравновешенностью, депрессией и глупостью. Если на такое способен обычный несчастный приезжий из глухой провинции, измученный однообразным трудом по уходу за престарелыми родителями, что говорить о более изощрённых психопатах.

Третьяковская галерея показала поврежденную картину Репина

Современные вандалы калечат произведения искусства из сумасбродства, по политическим мотивам, желая приобрести внезапную славу «герострата». Мотивом воронежского вандала вполне могли стать публицистические брошюры, популярно объясняющие необразованным гражданам, что к чему в искусстве. Вандалом «героическим», видимо, мнит себя житель Литвы Бронюс Майгис, который в июне 1985 года чуть не уничтожил величайший шедевр Рембрандта «Даная» в Эрмитаже. Напомним, что литовец поинтересовался у смотрителей, какая картина самая ценная, затем плеснул на холст серную кислоту и дважды нанёс удары ножом. Холст несколько часов промывали водой, пока не удалось приостановить химическую реакцию.

Житель Литвы Бронюс Майгис в июне 1985 года чуть не уничтожил величайший шедевр Рембрандта «Даная» в Эрмитаже. Фото: www.globallookpress.com

12 лет специалисты возвращали «Данаю» к жизни. Шедевр Рембрандта в Эрмитаже теперь можно увидеть только под бронированным стеклом. Свои действия литовский вандал тогда объяснил политическими причинами и до сих пор «срывает лавры» на почве русофобии.

Эту историю прокомментировал искусствовед, поэт Юрий Кублановский:

Этого прибалта поместили тогда в сумасшедший дом, но когда советская власть рухнула, его отпустили на родину. Он там сейчас ходит чуть ли не в героях и говорит, что таким образом мстил коммунистам за оккупацию. Вот до такого маразма может доходить ситуация. И его ведь там чествуют, чуть ли не как национального героя!»

Страшно даже представить, до чего могут додуматься по идеологическим соображениям другие наши современные недруги. Так что руководству отечественных музеев и Минкультуры предстоит серьёзно подумать над защитой художественного достояния России. И не экономить.

После восстановления картину Ильи Репина защитят специальным бронированным кейсом

Судя по сайту Госзакупок, директор Третьяковской галереи за последние годы как раз сократила расходы на охрану. По сравнению с 2014 годом они уменьшились почти на 10 миллионов рублей. Охранников на квадратный метр территории галереи стало в разы меньше. Руководство Третьяковки поспешило сообщить: после реставрации повреждённую картину Репина упакуют в специальный кейс. Деньги на это пообещали благотворители. «Мона Лиза» Леонардо да Винчи уже давно хранится под пуленепробиваемым стеклом. Её пытались испортить неоднократно: обливали кислотой, распыляли краску, швыряли в неё камнем и другими предметами. Поэтому сегодня это самый охраняемый шедевр в мировом искусстве. Но бронированное стекло имеет свои отрицательные качества.

«Мона Лиза» Леонардо да Винчи уже давно хранится под пуленепробиваемым стеклом. Её пытались испортить неоднократно: обливали кислотой, распыляли краску, швыряли в неё камнем и другими предметами. Фото: www.globallookpress.com

«Уже замечено, когда шедевр закрыт пуленепробиваемым стеклом, оно может бликовать, менять цвет полотна, — объяснил Царьграду Кублановский. — Шедевр выглядит более тусклым. "Мона Лиза", конечно, упакована сейчас по полной программе. Но кто был в Лувре, тот знает, что к ней не подступишься. Это, конечно, умаляет впечатление от самой таинственной картины в истории мировой живописи».

Сумасброды не раз кромсали ножом и обливали кислотой «Ночной дозор» Рембрандта. Фото: www.globallookpress.com

Сумасброды не раз кромсали ножом и обливали кислотой «Ночной дозор» Рембрандта. Красили в розовый цвет «Русалочку» и отвинчивали ей голову в Копенгагене. Обрывали носы у восьмидесяти ценных статуй на знаменитой Вилле Боргезе в Риме. Похитителем носов оказался сумасшедший профессор биологии, утверждавший, что он — НЛО. Кстати, отламывали руку и у нашей «Турандот» возле московского театра имени Вахтангова, думая, что она золотая. Отбивали пальцы левой ноги у статуи «Давида» Микеланджело во Флоренции. Немецкий «кислотный террорист» Больманн «прославился» в 1980-х: облил кислотой в общей сложности 56 картин, в том числе три шедевра Альбрехта Дюрера. Отсидел в тюрьме, вышел, совершил ещё три акта вандализма и только тогда наконец был отправлен на лечение в психбольницу.

Вилла Боргезе в Риме. Фото: www.globallookpress.com

Добавим немного гендерного оттенка в общую палитру. В 1914 году суфражистка Мэри Ричардсон взяла на выставку в Лондоне топор и нанесла удары по изображению «Венеры с зеркалом» Веласкеса. Ричардсон протестовала против ареста лидера движения суфражисток. Но позже призналась: её раздражало, что мужчины пялятся на обнажённую богиню красоты.

И современные дамы-вандалы не отстают: в 2007 году художница из Камбоджи накрасила губы суперстойкой красной помадой и смачно поцеловала картину американского абстракциониста стоимостью около трёх миллионов долларов. Реставраторы, как ни старались, так и не смогли отчистить полотно. Современному искусству трудно навредить — так, видимо, размышляла эта «художница», оставляя свой поцелуй. Но подлинные шедевры мировой живописи продолжают страдать по всему миру. И в этом ряду насилия над искусством полотно «Иван Грозный» Репина — случай особый. Эмоциональная выразительность картины настолько сильна, что продолжает будоражить нервы зрителям до сих пор.

Напомним, полотно уже пытались уничтожить в благополучном 1913 году. Тогда безумец накинулся на него с криками «Довольно крови!». Известно, что и сам великий художник замыслил полотно в тяжёлое время, сразу после цареубийства 1 марта 1881 года. «Какая-то кровавая полоса прошла через этот год, чувства были перегружены ужасами современности», — писал Илья Ефимович. Репин словно предчувствовал самый кровавый в истории XX век.

В ближайшее время картину «Иван Грозный и сын его Иван» посетители Третьяковской галереи не увидят. Она изъята из экспозиции и перемещена в реставрационные мастерские. Первый этап работ оценивается в 10 миллионов рублей. Надеемся, в ближайшее время российские хранилища сокровищ серьёзно задумаются о том, как обеспечить безопасность шедевров.

Г.Гросс. Кафе. 1918-1919 гг. Частное собрание

…Никогда еще не было эпохи, более неблагоприятной для искусства, чем наше время, и если порой слышишь от современника, что можно прожить и без искусства, то он выражает мнение среднего человека. Что бы ни понимали под словом «искусство», ясно, что одна из его первоначальных задач – утолить живущую в человеке жажду изображений. Сейчас эта жажда изображений в массах, может быть, сильнее, чем когда-либо, и утоляют ее небывалым доныне способом; но не с помощью того, что мы, пользуясь унаследованными общепринятыми понятиями, называем искусством. Нет, эту потребность удовлетворяют фотоиллюстрации и кино.

Современное произведение искусства лежит, тщательно упакованное, в маленькой жестяной коробке и демонстрируется одновременно – и это тоже преимущество! – в Нью-Йорке, Берлине, Лондоне, Париже, равно как и в самых отдаленных провинциальных городах. Каким тягостным и устарелым кажется по сравнению с этим труд живописца, каким чуждым современности! К тому же кинематографическая продукция ярче хотя бы потому, что производство фильма не зависит от одаренности одного человека. Над фильмом работают много умов, поэтому он гораздо легче приобретает социально действенный характер, чем труд одного художника. Кстати сказать, задачи света и движения не представляют никакой трудности в кинематографе, тогда как в самых смелых и удачных попытках живописца или рисовальщика эти задачи разрешимы лишь очень приблизительно. Что по сравнению с волнующимся морем на киноэкране написанное на ту же тему полотно? Скучнейшая штука, которая в лучшем случае более или менее умело сделана…»

Георг Гросс и Виланд Герцфельде. Искусство в опасности. 1925

Из книги «Георг Гросс. Мысли и творчество», М., «Прогресс», 1975

Поэзия нигилистических направлений. Нигилистические направления 20 века Нигилистические направления 21 века М.Маяковский «Мертвое небо» «Небо труп»!! не больше! Звезды черви пьяные туманом Усмиряю больше листом обманом. Небо смрадный труп! Для (внимательных) миопов, Лижущих отвратный круп Жадною (ухваткой) эфиопов. Звезды черви (гнойная живая) сыпь! Я охвачен вязью вервий Крика выпь. Люди-звери! Правда-звук! 1914 Таракан 4 ик «Газеты» газета разложена. на ней луковица, бутылка с определённым процентным содержанием этилового спирта, стакан. немного мутный. это не грязь - это время. 2005

Поэзия декадентских направлений. Декадентские направления 20 века Декадентские направления 21 века *** Я один в безбрежном мире, я обман личин отверг. Змий в пылающей порфире пред моим огнем померк. Разделенья захотел я и воздвиг широкий круг. Вольный мир огня, веселья, сочетаний и разлук. Но наскучила мне радость переменчивых лучей, Я зову иную сладость, слитность верную ночей. Темнота ночная пала, скрылась бледная луна, И под сенью покрывала ты опять со мной одна. Ты оставила одежды у порога моего. Исполнение надежды - радость тела твоего. Предо мною ты нагая, как в творящий первый час. Содрогаясь и вздыхая, ты нагая. Свет погас. Ласки пламенные чую, вся в огне жестоком кровь. Весть приемлю роковую: "Ты один со мною вновь Автор: Федор Сологуб *** Сижу в шкафу совсем одна Вокруг сплошная темнота Пыль разъедает мне глаза Не слышно слов, лишь тишина... Платьице почернело от грязи Щёчки побелели без солнца Слёзки не текут, а жалко Хочется плакать сильно... Ручки сложены на груди Ножка лежит в стороне Хочется встать и пойти А нельзя... Вечность так и пройдёт Вижу лица детей Смех и радость былых дней Этого не вернуть... По лицу пошла трещина Жаль, что фарфор не прочен Губки уже не алые Краска слезла просто... Просижу ещё долго На полке в шкафу И что самое страшное Никогда не умру Никому не нужна старая кукла А когда-то я была девчушке подруга. Автор: Гроза

Музыкальное творчество декадентских направлений: А.Вертинского и готических групп «Акадо», «Deform» Общие черты: Текст: темы Бога и бесов,жизни и смерти, темы несчастной любви. Темп – andante, adagio. Лад – минорный. Широко используется legato. По звучанию piano,реже crezhendo,только на кульминациях.